Кудрявых любят и без кудрей

Антон любит. Любит свои кудри, так небрежно падающие каждый раз на лицо, когда он наклоняется, умывается перед раковиной, приводит себя в порядок после убогого пятичасового сна, не дающего хотя бы немного бодрости и позитива на предстоящие тяжёлые дни — дни, спасающиеся лишь краткими Арсеньевыми поцелуями в лоб, нос, прямо аккурат с родинкой, в мягкие нежные щёчки — сам Арсений подтверждал, касаясь своей об него. Любит свою привычку постоянно поправлять руками эти кудряшки, прячущие практически весь лоб за своей тонностью. Любит касаться их каждый раз, поправлять и рассматривать в зеркале. Стоит только увидеть в помещении самое обычное отражающее стекло — Антона уже не отлепить от разглядывания своего вида, причёски, как она лежит в этот момент. Не разлохматилась? Любит их, расчёсывая — расчёску внаглую спёр у возмущённого Арсения, который быстро сменил возмущение на одобрение и нежную улыбку, — потому что его чудо. Расчёсывает всегда аккуратно: боится сильно надавить на них, что-то не так сделать. И чаще просит расчёсывать именно Попова: у того так непринужденно получается обладать его кудрями, что возникает ощущение, будто тот сам является их носителем. Когда кто-то заботится и ухаживает из женщин, невольно внутренне боится за них, кудри, — вдруг одно неумелое движение и все полетит в прах? Естественно, Антон не дурак — старается не позволять себе таких домыслов, одёргивая от подобного допустимого. Такое не возникает лишь при Арсении. Ему наоборот нравится, когда эти руки скользят по кудрям, словно по тонкому сверкающему льду, то массируя, то сжимая слабо-слабо, боясь причинить тяжесть и боль оттягиванием. В такие моменты Антону хочется мурчать как настоящий, мягкий, пушистый кот, получивший любимое лакомство от хозяина после его долгожданного прихода. Сдерживается, чтобы не потянуть Арсения обратно к волосам, стоит только ему отойти куда-то. Шастун сам не может понять это буквально зависимое влечение к своим кудряшкам и отдельную любовь. Возможно, когда-то в детстве, при живом отце, он помнил, как своими маленькими ладошками трогал совсем небольшие кудряшки мужчины, которые даже и кудряшками назвать было нельзя — чисто лёгкие завитки в некоторых частях головы, особенно выделяющиеся на короткой светлой чёлочке. Помнит совсем далёкое, произнесённое своим детским, ещё не сформированным голосом: «Пап, а вот когда я подрасту, у меня будет ещё больше кудрей!». Конечно, в подростковом возрасте их не было — у него вообще практически волос не было при взрослении. Как-то хотели получиться пару завитков, и, стоило только порадоваться подрастающему прогрессу, через неделю опять были прямые, обычные, короткие волосы, не давая и былую данность проявившихся завитков. В четырнадцать Антон всегда расстраивался, в восемнадцать уже стало похуй — он думал лишь о карьере, о начале своего пути, о возможностях, которые может дать ему, под боком с Димкой, столица. Дала. А кудри — нет. До тридцати лет не давала. Для совсем уже пошлых людей «не давала» будет звучать в другом нестандартном контексте, а для него столица, как и жизнь, считай, дала кудри лишь год назад, ближе к зиме. Он тогда проснулся невыспанным из-за гладких поглаживаний рук Арсения, недоумевая спросонья, почему тот нежно, с плохо скрытой радостью в глазах рассматривает что-то на волосах. Не дождавшись, убежал в туалет под молчаливый взгляд мужчины, и уже перед зеркалом не верил своим глазам: вместо пары завитков почти вся чёлка была укатана в них. Арсений сзади подошёл, улыбаясь: «Ты же давно этого хотел. Я рад за тебя, Тош». Антон действительно хотел кудри, думал о них ещё в двадцатилетнем возрасте, когда задумывался на парах: «Ну, может, мне когда-нибудь повезёт, чтобы само собой?». Другими неестественными методами делать их тогда парень не желал, отрицал и ждал того самого неизведанного своим организмом и телом, отвечающих за ростом, силой волос. В двадцать пять, семь лет назад, когда они только-только сошлись с Арсом, тот сказал ему: «Они обязательно будут, Шаст. Нужно только подождать». И получил. Сейчас, рассматривая себя в который раз, заспанным и сонным, с большим ворохом на голове, он улыбается кратким, пришедшим в голову, воспоминаниям. Уже как год любуется ими и взгляд оторвать не может. Антон, конечно, и от арсовой милой, забавной, непослушной каждый раз чёлочки тоже не может оторвать взгляд, но, когда рассматриваешь своё, родное, совсем другое увлечение собственными достоинствами возникает. — Тош, тебе кофе или чай налить? — раздаётся звонкий голос Арсения из кухни. Сейчас утро, девять часов, и они совсем недавно проснулись. Оба выспались, особенно Антон, в кои-то веки. Но вместо желанного выходного дня (иначе бы не проснулись в такое время, сопя до часу, или даже до двух) в скором времени нужно выезжать в офис, а кому-то — на новые одобренные съёмки. — Кофе, пожалуйста! — так же громко раздаётся антонов голос. Отвлекает себя от очередных любований, начиная умываться. Ответа не последовало. Но, вероятнее всего, услышал: повторного вопроса не звучало, как и шагов к двери. — Арсень, дай тебя поцелую, — Антон нежно говорит, заходя на кухню. Берёт кухонное полотенце, вытирая им чуть мокрые кудри — единственную запропастившуюся резинку лень было искать, и навязчивые кудри, всё время норовившие упасть ему на лицо, пришлось придерживать одной рукой. Вышло, как видно, неудачно. — Погоди, — Арсений наливает молоко из бутылки в две кружки для кофе — оба не любят крепкий. Различие в наличии сахара лишь. — Ну, Антош! Как можно быть таким неуклюжим с утра пораньше? Попов бурчит, замечая эти полу мокрые кудряшки на коротеньком кухонном полотенце. Кухонном, причём! Не легче ли было взять из ванной? Там их пару штук имеется на крючке. Кухонным же он вытирает мокрые руки после готовки, а Антону вздумалось посушить свои кудри именно им. — Ну прости, Арсень… — Дай-ка сюда, — Арсений отбирает полотенце у никак не сопротивляющегося Антона, вешает его на крючок и уходит на пару секунд в ванную, возвращаясь уже с другим. — Антон, в ванной есть вешанные полотенца, почему ты их не взял? — Я не подумал чё-то, — вторит растерянно. Арсений молча подходит к уже сидящему Шастуну, отпивающему пару осторожных глотков бодрящего кофе. И с ванным полотенцем с забавным принтом уточек, непомерно нравящимся Антону («Арс, ну давай возьмём! Смотри, какие замечательные!»), начинает самостоятельно аккуратно вытирать кудряшки. Антон утробно урчит на эти приятные действия Арсения. Ради этого он готов хоть каждое утро неуклюже задевать волосы к струйке воды, лишь бы опять почувствовать поглаживания. — Спасибо, Арсень, — благодарит. Арсений перестаёт вытирать кудряшки и вешает на кухонную батарею слегка влажное полотенце, напоследок поцеловав Антона в такой же слегка влажный лоб. — Да всегда пожалуйста, — Арсению не в тягу заботиться о своем «муже», очаровывающему такой неуклюжестью, напоминающей маленького ребёнка, который впервые добрался до самостоятельности. Он поворачивается. — Так-с, на сегодняшнее утро что желаете, сударь? Блинчики со сгущенкой или же вкусные оладушки под мёдом со своим блистательно-обожаемым йогуртом? На такое актёрское выступление Арсения Антон не выдерживает сразу, заполняя комнату своим фальцетным смехом. Арсений улыбается. Он всегда улыбается, когда Шастун на его мастерские выходки отражает ответ этим действием. — Ох, мистер, какой сложный выбор! — не отстаёт Антон от Арсения, начиная подыгрывать. — Но я, пожалуй, лучше желаю съесть Вас: я так и не попробовал на утро Ваши изумительные губы! — Дурак, — Арсений сразу отходит от кухонного гарнитура. Наклоняется, целует, тут же получая ответ. Смакует эти губы, от которых исходит былой запах зубной пасты. Никак не обращает на это внимания, не полностью, слегка садясь на край чужих худых колен. Остальная часть недлительного утра прошла как обычно: Антон всё же выбрал между двумя предоставленными вариантами после хороших пары поцелуев — оладушки, уплетая под них мед. Купленный, причём, на пригодном рынке за весьма влиятельную цену за такое вкусное лакомство — бортевой мёд, мёд диких пчёл. Не спеша поели завтрак, выбирая после окончания, за кем будет посуда (пошёл Шастун, ибо же Арсений пообещал вечером заменить). Хотя Антон и без обещаний был готов помыть пару тарелок с вилками и кружками: Попов старался, готовил, тратил пускай и небольшое, но всё же время, и ему станет совестно, если тот вдобавок будет ещё и мыть за них посуду. Готовит только он, Антона к плите пускать нельзя, иначе будет бо-бо всей окружности, и особенно — им. Арсений стоит напротив зеркала, поправляя надетый чёрный роскошный пиджак. На нём помимо этого покоится чёрная однотонная футболка с семейной фразой «Нужён» — и они действительно друг другу нужны, ведь не представляют самих себя без присутствия в своей жизни родного человека. Излюбленные обтягивающие джинсы и, кажется, Антон уже не в силах противостоять — встаёт с кровати, подходя сзади. Вместо полностью готового, как одетого Арсения, на нём до сих пор домашние серые штаны — «Ха-ха, Арсений, как смешно с этих твоих фраз из тик-тока по поводу серых штанов. Я же не ты, чтобы дома носить красный бархатный халат с длинной футболкой». Целует плечико, скрытое под тканью. Он бы с удовольствием его оголил, но Арсению нужно выходить. Тратить время на ласки хочется, придётся только сражаться с пунктуальностью Попова. Естественно — не справится. — Антош, я рад остаться ещё на пять минут, чтобы с тобой пообжиматься, но выходить надо, время не ждёт, — Арсений поправляет складки пиджака, разворачивается к Шастуну, целуя в уголок губ. — Конечно, Арсень. Я понимаю. Удачи тебе на съёмках, уже не дождусь, когда тебя по телеку покажут! — Антон всё понимает, и пожелать в этот момент удачи мужчине — самое лучшее решение. Арсению нравится, это ему помогает. — И, Арсюш, обязательно позвони, как доедешь, если не отвечу — напиши, чтобы я был спокоен, хорошо? Арсения нисколько не пугали обеспокоенность, тревожность Антона, наоборот — за него в жизни на памяти ни разу так же сильно не волновались. И раз Антону будет спокойнее, если он узнает о прибытии, не сложно уделить всего лишь пару кликов и нажатий по клавиатуре. Даже не заметил, как эта привычка подобралась к нему. — Обязательно, — Арсений ещё раз целует, в этот раз обходясь проникновением языком. Убегает затем в прихожую, надевая чёрные лаковые туфли. — И ты тоже позвони или напиши, как будешь на «Контактах». — Обязательно! — слышится громкое из спальни. Этого слова много не бывает. Как только раздаётся хлопок входной двери, Антон выходит из спальни, сладко потягиваясь. До его выхода двадцать минут, поэтому не спеша натягивает чёрную рубашку с масштабными штанами. В квартире тишина, и под неё он, проверив, взял ли всё необходимое с собой, выходит на лестничную клетку. Его машина — точнее, их с Арсом машина, — стоит на парковке, и обычно они едут в офис вместе, но иной раз так складывается, что, когда Арсений посвящает день длительным съёмкам фильма, приходится вызывать тому такси бизнес-класс и самому добираться до офиса. Кстати об офисе: «Контакты» не ждут! Поездка не обошлась без доставучей пробки, в которой он расслаблялся лишь при помощи своих треков. Они помогали сбагрить напряжение, как и кофе, купленный в МакАвто по пути. Сзади на задних сиденьях находились так же взятые наггетсы с сырным соусом. Арсений, хоть и не полностью одобряющий еду так называемых «полуфабрикатов, и вообще, Шаст, она как пластмасса хреновая, безвкусная», проникся некой симпатией к этим куриным наггетсам, недовольно жуя каждый раз после окончания рабочего дня в машине. Но Шастун то знал, что тому нравится и его недовольное лицо всего лишь оценивается поводом показать, что «домашняя еда лучше и полезнее, Антон». Антон всё-таки любил и эти полуфабрикаты, и Арсову домашнюю еду. Съёмка «Контактов» прошла успешно, как и рекламы для них. Гость был приличный, не вёл себя как-то пафосно и лицемерно, и — слава богу — не флиртовал с ним, не пытался обойти игру стороной, соблюдая правила. При этом был в расслабленной позиции, нисколько не напряжённый. Без антонового смеха выпуск не останется уж точно. Как только Шастун туда прибыл, написал Арсению «приехал», добавляя сердце в конце, и с чистой душой прочитал отправленное на двадцать минут ранее «Доехал. Все хорошо) Не скучай там без меня! Люблю:)». Краткость — сестра таланта. Всё такое важное в этом сообщении, и от всего сердца горит. В хорошем смысле. Арсений не позвонил — видимо, понимал, что Антон за рулём, и отвлекать от вождения своими звонками не стóит. Заезжая, Антон пристраивается рядом с другими машинами на парковке, направляясь туда, где будет «Хард». Конечно, не масштабная сцена как на командах, но на «Харде» можно всегда без мыслей о местонахождении камер смотреть в укромное местечко в углу, где сидит Арсений, и наблюдать за горящими голубыми глазами, за невольно приоткрытым ртом. Боязнь наблюдается лишь в «скрытых» телефонах у людей, но уже как-то похую держаться на проводе видео с его взглядами. Видео уж точно не покажут на федеральном канале. Стасово сообщение горит на дисплее «Ты где?», на которое ответом служит его «Уже подхожу. Сейчас буду». Антон в своей чёрной пуховой куртке («она как мусорный пакет, Шаст») отлипает от машины и направляется к зданию, заодно пишет своему «Лису» — так записан Арсений в контактах, — о прибытии на Хард и, когда уже подходит, не забывает упоминать любимые наггетсы в конце. В скором времени ему ответят как всегда: «Блять, Шастун!» Антон уже произвёл у себя в голове эти слова, произнесённые его голосом.

🖤🖤🖤

Антон выдохся. Прям выдохся. Сидит с больной спиной — непонятно, почему прихватило, возможно, из-за больного удара, когда, походу, решил сходить в туалет. Смотрит в белый потолок уставшими глазами, и сил нет даже дотянуться до кулера с водой, несмотря на желание утолить жажду после двух часов непрерывных разговоров и до этого ещё остальные часы, так же проделанные речью. Сначала «Контакты», после — «Хард». Ничего же сложного! Говори да говори, смейся да смейся, но даже от этого устаёшь. Сидит так уже около пяти минут и негодует: почему один момент на импровизированной сцене его так не отпускает? Была обычная заданная сцена для двух команд, один из участников команды «Синих» Миша сказал: «Если хотите найти лавочку пидоров, то ищите их по кудряшкам» Зал в непониманиях выдал такие же непонятные звуки, но пропустил этот момент сразу же, слушая продолжение сценки. Антон сидел на своем стульчике в левом конце сцены с приподнятой рукой: только-только хотел привычно прикоснуться ею к кудряшкам, как за секунду до услышал это выражение. Замазывать уж как на «ТНТ» не будут, камеры не включены и записи нет. И сидел тогда как дурак с этой приподнятой рукой около минуты. Опускал, глазами проходился по залу. Те, кажись, и не смотрели в его сторону. Но это как кажется: зал не освещён, и на него не попадают прожекторы как на командах, понять взгляды труднее. Шестое чувство подсказывало, что заметили некоторые, да, глядели. И надеется внутри, что никто не снимал — ну, напишут где-то, запомнят, что уж там! Ну и что такого? Ну сказал Миша и сказал. Антон приподнимается на тёмном диване, в колени упираясь согнутыми локтями, крест-накрест соединёнными пальцами. Вполне неприличное выражение, но тут импровизация — никогда не знаешь, что выйдет у тебя изо рта в следующую секунду. Ну Миша мог же подумать?.. Антон щурится, вороха своего касаясь, сжимая. Он не поймёт своей серьёзности и задумчивости к этим словам «пидор, кудри», как-то неприятно слышать. Но ранее, до этого момента к подобной лексике относился на, опять же, похуй: ну выражаются и выражаются так люди, всё равно же не переубедить в обратном, и куда у них затерялась собственная толерантность. И сейчас ему так же должно быть похую, а не до размышлений, что должен был Миша сделать, а что не должен, и видел ли кто-нибудь его с видом дурака с приподнятой рукой. Он и не такое на сцене вытворял и не такое видел за всю свою юмористическую карьеру! Чтобы отвлечься и хоть как-то приподнять себе настроение, выкидывая размышления куда подальше, Антон недолго потягивается, не замечая прежней боли в спине. Неужели эти доводы заставили убрать больные ощущения в пояснице? Пьёт воду из кулера, беря пластмассовый белый стаканчик. Достает из кармана телефон, выкидывая использованную пластмассу в урну, слабо сжимая. Арсений как раз таки прислал недавно кружочек. Антон сразу расплывается в улыбке: Попов, даже не находясь рядом с ним, всегда способен поднять настроение лучше некуда. Просто кружок — Шастун уже готов покорять все места со своей голливудской улыбкой. В кружочке Арсений, судя по всему, находится где-то в закрытом помещение: штативы горят, кто-то сзади него проходит, и ему не в тягу записать для Антона двадцатисекундный кружок. С этой мыслью он открывает сообщение. «Антон, как ты там? Не пишешь, молчишь, настолько занят «Хардом», что на меня даже времени не хватает?»,. — Арсений с напускной обидой вытягивает губы. Сразу выключает это ребячество. Антон усмехается. «Шучу, конечно же. Сейчас мы снимем ещё пару дублей, и я уже поеду домой. Что-то приготовлю, поэтому жду тебя. Всё, пока! Целую» Шастун пишет ответ, представляя уже в голове, как находится дома, рядом с ним. Снял бы кружок, но смотреть во время записывания на своё уставшее хлебало выше сил. Да ещё Арсений что-то побурчит по этому поводу, лучше уж дома, чем в сообщениях. «Понял, удачной съёмки, если вы ещё не закончили) Мне осталось в офис, там рекламку какую-то записать, но к двенадцати обязательно успею! Не теряй меня там» Арсений точно его не потеряет. Антон выходит уставшим из здания, направляясь на парковку к своей машине. Арсений хоть и помог справиться с настроением, но то быстро иссякло. Стас, зашедший к нему спустя несколько минут, слегка запыхавшийся, уведомил увидеть завтра его в офисе в девять утра для важных вопросов. На утомлённое лицо друга никак не обратил внимание, и Шастун ещё как удерживал выбившийся стон, когда тот ушёл. В его мечтах сейчас лишь Арсений под боком и вкусный ужин — они еду хоть и заказывали, причём из влиятельного ресторана с хорошими отзывами, но она никак не могла сравниться с арсовой. Просто небо и земля. Ночь равнялась на его глаза вплоть до остановки, около обычного продуктового магазина с ночным графиком. Шастун вышел из авто, прикуривая сигарету. Он знал о своей пагубной привычке, преследующей его с подросткового возраста. Поделать с этим ничего не мог — это было как спасающий наркотик в стране его пределов. Выкурив окончательно сигарету, потушив её об асфальт, приложив краем ботинка, последовал внутрь открытого магазина. Тот встретил пустотой и безлюдностью, лишь пара работников по залу выравнивали сбившиеся в строю продукты, и один сонно сидел за кассой. Мужчина скрылся за стендами, заходя в отдел сладостей. Из всего разнообразия шоколада выбрал самую любимую с печенькой — раз уж себе прикупит закончившиеся сигареты, то пусть и Арсению что-то достанется. — Здравствуйте, можно мне, пожалуйста, вон те сигареты? — Антон выложил на кассу единственную сладость, пальцами указывая на открытый дорогой табак. Работник ничего не ответил, только кивнул, наклоняясь. Сбоку от Антона подошли две накрашенные молодые девицы. Антон не смотрит в их сторону, не рассматривает — краем глаза приложился и сразу отвёл. Не дать им больше двадцати. Мужчина в этом возрасте тоже не славился совершеннолетием, особенно замечаясь в первых выпусках «Импровизации». Тут как посмотреть. — Видишь его? Вот он! — сказала одна. Антону почудилось сперва; казалось, что девушки говорили о нём, и, скорее всего, его узнали, но увидел, опять же, краем правого глаза заинтересованные глаза особ в телефон. — С кудрями! И гей причём? Я не пойму: в этой Америке, что ли, везде геи именно с кудрями? Да смотри, парень у него такой же! Кудрявый! Спасибо, что хоть не пидор. Антон стиснул зубы, невольно вслушиваясь в этот девичий разговор. И что он наушники беспроводные не взял с собой из машины? Послушал бы обычную попсу или свои треки, но точно не это упоминание гейства с кудряшками. Сегодня, что ли, все приложились головой об это комбо? И что этот работник так медленно копается с сигаретами? — Молодой человек, можно чуть побыстрее? — сквозь зубы проговорил Антон, смотря в чужую спину. Он не хочет задерживаться тут. Сзади послышалось тихое «ой». Девушки его заметили только сейчас. Антон никак не отреагировал, ожидая свои сигареты и оплату, доставая телефон. Хотелось бы рыкнуть в их сторону, но это будет чревато, и девушки не поймут реакцию постороннего мужчины на них. Подъезжал он домой уже весь мрачный и сонный. В дороге так и всплывали недавние моменты сначала из «Харда», после — из магазина. Антон никак не хотел мусолить данную тему, шёл наперекор с «Мне абсолютно поебать», и с доводами, как уже заобнимает Арсения, а тот свой личный антистресс — его кудряшки. — Арс, я дома! — с порога заявил Антон, снимая зимние ботинки. Из кухни вышел такой же, как и Шастун, умаявшийся, но вполне довольный своими отснятыми съёмками Арсений. — Это тебе, — вытащил из кармана куртки подтаявшую любимую «Милку» с орехами, протягивая застывшему Попову. — Ой, спасибо, Тош! — воскликнул тот радостно, принимая. — А я так на тебя засмотрелся, ты словно выжатый лимон. Ну-ка держи лечебный поцелуй! Арсений притянул зимнего Антона, усыпанного снежинками, таявшими в теплоте, и попробовал морозные губы на своих горячих красных устах. Шастун веско замычал в поцелуй, самостоятельно врываясь вовнутрь, следовая нёбо. — То, что надо было, Арсень. Где твой там ужин? Я голодный! — оторвался Антон, расстёгивая куртку. — А сначала я: где твои там наггетсы, с утра купленные? — с прищуром заявил Арсений, стоя напротив со сложенными руками. — Бля-я-ять! Сейчас! Они в машине! Арсений тихо засмеялся: Антоновы маты с лестничной клетки были слышны и в прихожей.

🖤🖤🖤

Новый день — новые возможности. Антон стоит напротив зеркала в ванной с ножницами в руках и не понимает: как он докатился до такого? Как он смог докатиться, чтобы чужие кинутые слова, даже не ему предназначенные, так его задели, будто в действительности левые люди решили издеваться над ним. Как он мог своё любимое «мне похую» запортачить в «мне не похую»? Именно поэтому он сейчас как дебил стоит, крепко держит ножницы и смотрит зелёными глазами в отражающее стекло, в голове делая проветривание тех событий за неделю. Понедельник. Сидел тихо-мирно в пробке, а какая-то весьма ебанутая женщина с открытым боковым стеклом громко заговорила: «Все пидоры, геи — кудрявые! И это факт!». Антон находился сбоку от неё и едва удерживался не съязвить что-то стоящее этому человеку, переключаясь на Лазарева с его «Снегом в океане», лишь бы не слушать этот дурдом. Среда. Казалось, наконец-таки вчера прошёл день без всяких тронутых тем, начинающих колоть Антоново сердце шприцами. Ошибался — стоит в отделе мужских рубашек, подбирая себе и Арсению. Тот находился в другом отделе, присматривая им новое постельное бельё. Шастун, увидевший Попова в другом конце зала, решил не тревожить с вопросом о том, какой фасон лучше подойдёт, и позвал консультанта. Всё было хорошо, пока эта девушка не заговорила в другое русло: — Извините, а вы гей? — совсем тихо, словно что-то недопустимое произнесла девушка. Хотя, что это «словно недопустимое» — так и есть, что недопустимое. На тяжёлый антоновый взгляд консультант смутилась, отводя глаза в сторону. — Просто… в Интернете. — Нет, — жёстко обрубил Шастун, давая ясный ответ, отходя от неё куда подальше, направляясь в сторону Арсения. На его тревожное «У тебя все хорошо, Антош?» кивал, не желая даже встречать на пути эту девушку со своим «в Интернете». Что «в Интернете»? Да ему похуй, что там творится! Это неутолимый часовой источник информации, и верить всему — уму непостижимо! Пятница. Антону уже не казалось, что подобного в его жизни больше не повторится, и его думы подтвердились: он решил залезть в Гугл в кои-то веки и прощупать недавно выложенные в мировую сеть статейки. И что? Какая-то шпанота написала о кудрявых популярных геях, уехавших из России под бурную реакцию людишек, и один из них — о боже — похож на него. Зелёные глаза, не ярко-ярко выраженные, с толикой жёлтого по краям и с большим ворохом на голове. Цвет волос — надо же — похож так, что различить не в силах, как Антон бы не пытался. Он выключил тогда видео с ними, игнорируя чужие комментарии, делящиеся на два типа: со словами имения такой же кудрявости и склонности к своему полу. И со словами злости к предстоящим людям, отвечающие первым типам с истреблением кудрявых восвояси. Антон посмотрел тогда в окно, впервые задумываясь о том, что: может, ну его, кудри эти? Махнул рукой тогда, вставая и направляясь к Арсению из зала. Он находился в их спальне, убираясь на полках с одеждой, перебирая, что кинуть в стирку, что не нужно, а что уже старое и чему место в помойке. Под тихий писк прижал к себе, решаясь отвлечься от заводящих поедающих мыслей его нутро, перстнями оглаживая плоский арсов живот, после помогая тому по дому с уборкой под благодарный взгляд голубых любимых глаз. И сейчас стоит так же напротив зеркала, морщась о почти что пройденной неделе, и думает как тогда в пятницу: может, ну его, кудри эти? А что? Он смотрит на них без былого восхищения — оно где-то затерялось внутри души, огороженной ужасными словами на его глазах и слухе и бесконечным потоком раздумий о возможности содеянного. Антон хочет и убрать их с глаз долой, но одновременно с тем не хочет терять то, о чем с детства практически мечтал. То, чем восхищается половина окружающих, в основе — женщины; как в поле зрения попадает, то сразу женские руки тянутся к кудрям с умоляющим взглядом, читающийся как: можно потрогать? Потому кудрявые, высокие, популярные, да ещё и русские мужчины — сущая редкость. Словно бриллианты, случайным образом попадающие в этот мир со своей огромной ценностью. А ещё… Арсений. Этот лис, его мужчина, всегда не теряет возможности поцеловать в лоб, зарываясь своим лисьим носиком-кнопкой в эту кудрявую копну волос. Смотрит влюбленным взглядом в зелёные антоновые глаза, поглаживая нежно-нежно. Также Шастун понимает: это не дело, это не нормально. Какой здравомыслящий умный человек будет готов преиметь себе страх из-за каких-то пустых событий чужих людей, никак не касающихся его самого? Нормальный человек лишь соизволит усмехнуться, продолжая жить нормальной жизнью как раньше, без изменений в себе. Антон понимает. Но никак не способен остаться в здравом уме, поэтому со злостью на самого себя и на эти кудри с силой тянет назад, совсем не морщась от проступившей слабой боли. Ножницы падают с громким звуком на раковину. Малахиты осматривают ещё недолго своё отражение, акцентируя внимание на причёске, мысли о последних событиях, закрывая в далекий постыдный ящик, и разворачивается, хлопая дверью в пустой квартире. Арсений сегодня на съёмках.

🖤🖤🖤

Офис как всегда кипит жизнью. Небольшое количество людей — утро не раннее, но сегодня воскресенье, люди снуют туда-сюда, закрывая негромко двери. Половина никак не реагируют на Антона, другая — лишь кидает короткий взгляд с приветствующим кивком. И лишь оставшаяся мимолётная часть здоровается рукопожатием, совершая краткие непримечательные диалоги. Антон заходит в гримёрную, тут же замечая одну девушку, стоявшую около кресла, облокачиваясь, сидевшую в телефоне. Антон по привычке поправляет кудри, сразу в мыслях принимая решение убрать эту постоянность. Вытирает слегка потные ладони о заднюю часть штанов, подходя к девушке с просьбой подстричь его. Если бы он это посмел сделать дома, всё полетело бы в крах непрактикованными, неумеющими руками. Результат не стоит представлять — точно говно. Девушка, хоть и была удивлена сказанному комиком, согласилась. Она начала подготавливать необходимые вещи, молча прося садиться. Только сейчас Антон заметил Зайца — тот сидел так же, как и он, имея кучерявость, на диванчике в телефоне. — Здорова, Макс, — Антон подходит ближе, пожимая руку сидящему парню. — О, Антох, привет. На «Команды» собираешься? — Максим беззаботно пожимает руку в ответ, выключая телефон, и смотрит своими глазами на застывшего на секунду рефери сегодняшнего вечера. Блять, «Команды». Хард. Сука. — Да-да, вот, решил имидж сменить, — Антон быстро меняется, улыбаясь в привычной манере. Он да и забыл про Хард и команды. Указывает рукой на покачивающиеся от движений кудри. Заяц усмехается добродушно. — Имидж, да? Кудри, что ли, решил убрать? Мешают? — Максим касается своих кудрей, не совсем массивных и густых, поглаживая. Так быстро понял решение Антона? На его лице, что ли, всё написано? Антон кивает. — Надо всегда что-то менять! — весело восклицает, садясь на кресло. Парень включает обратно телефон, кидая усмешку и мимолётно насмешливые глаза. Это обыденность парня. — Ну-ну. Удачи. Антон кивает, доставая телефон из кармана. Ставит на стол, придерживая зеркалом, запускает запись видео — на память? Нет, скорее, хочется сохранить, чтобы в ближайшие дни скинуть этот видос в телеграмм канал. Ух там люди офигеют! Сначала, конечно, Антон офигеет (ну это ещё как — или от ужаса, или от… точно ужаса!) Никак не в обиду этой девушке, которая достает нужные принадлежности. Катя, вроде, она… Плохо с памятью в последнее время на имена. Женские руки накрывают его волосы чёрной защитной накидкой, равняет касанием подбородка мужскую голову, приподнимая слегка вверх. От обычной воды жмурится, пытаясь скрыться. От неё волосы сделали укладку вверх. Само принятие было сложным, но Шастуну казалось, что он до сих пор пока что стоит и не двигается со стадии торга — весь путь до сюда он надеялся на хороший результат, и самобичевание сможет обойти его стороной. Но, зная себя, это выдастся с большим трудом. После торга всегда идёт четвертая стадия — депрессия. И Антону опять хочется верить в возможность обойти и её стороной. Но это уже вряд ли выйдет. Катя осторожно и мастерски начинает справляться с его влажными кудрями, управляя. Делает так, ошибиться невозможно — профессионал. Антон никогда в этом не сомневался, кидая иной раз в инстаграм сторисы, упоминая, как эти красивые девушки смогут сделать из Серёжи сплошное великолепие. Но даже если Катя и профессионал, Антон сомневается в наличии собственного одобрения к своей причёске. Вдобавок, кажется, боится — боится поймать себя старого с тех прошлых старых выпусков и вообще быть похожим на прежнего воронежского пацанчика, встречающегося в любой подворотне города. Боится стать каким-то левым парнем с короткой стрижкой, а не медийной статусной личностью с телевизора. Ну, медийность и статус, конечно, не потеряются, да и он уже точно не парень, а настоящий взрослый мужчина, но Антон уже не способен вытянуть себя из ямы своих загонов по поводу внешности и причёски. Спрашивается — зачем шёл, раз понимаешь всю дальнейшую плохую ситуацию. А Антон ответить не может — просто подумалось о важности убрать эти кудри к чёртовой матери. Про мать было лишнее, да. Антон извиняется. Вот до чего доводят какие-то популярные кудрявые геи, и события, шагающие по этой недели за ним, пятками касаясь друг друга. Запись съёмки длится до тех пор, пока результат не затрагивает, не ловит взгляд малахитовых глаз, странствующих по своему отражению. Да, так и есть. Тот самый воронежский пацанчик, только приехавший, впервые увидевший саму столицу, наблюдающийся в самых первых выпусках «Импровизации» более худым и подстриженным. — Спасибо тебе, Кать! Удобно как стало, — конечно, Антон врёт. Настоящее мнение он и под дулом пистолета выдать не смог бы, только представляя грустные женские глаза, на губах ощущая груз своей ничтожности. Девушка отвечает лишь молчаливым кивком. Антон, пока она не опустила глаза, успевает заметить промелькнувшую радость на её лице. Он не спешит выключать запись видео. Смотрит на весь проделанный прогресс, пока Катя убирает накидку, заканчивая окончательно прелести стрижки. Шастун идёт за одеждой на сегодняшний «Хард», просматривая отснятый материал, делая в ускоренном режиме — решает возвести его в публику телеграмма, заранее рассматривая делящиеся на несколько типов мнения о новости. Заяц, пока Антон уходил, успел подурачиться на фоне перед его камерой, сидя в кресле, и Антон решает оставить этого забавного дурачка на конец. Идеальное завершение видео. Само собой, сразу не кинет. В последнем в ленте висит архивчик тех времён, и Антон, если честно, заглядывается на это старейшее фото, сделанное в мае месяце. Скользит сначала по слегка недовольному взгляду, рассматривая после пропитанные влагой длинные кучерявые локоны. Вот и стадия депрессии нагрянула. Антон тихо рычит, кидая в отложку на завтра ускоренное обрезанное видео со стрижкой, выходя из канала. В глаза моментально попадается закреплённый чат с Арсением с последним диалогом о своих делах друг друга, и Антону сейчас стало ссыкотно и стрёмно. Ссыкотно — писать, стрёмно — узнать реакцию Арсения о стрижке. Он так и не знает о странной недельке, мыслях Антона и всего гложущего. Хотя они всегда разговаривали, стоит только развидеть проблемы и загоны, доводящие размышления. И Антон видит свое будто предательство в сторону Арсения. Сжимается, сотни раз проходясь по красивой аватарке. Как он отреагирует, когда Антон придет таким подстриженным, без волос? Может, в случае чего, сказать, что это был «типо сюрприз»? Если не понравится — расстроится? Обидится на несколько дней? Наорет какой Антон все же придурок, не сумевший рассказать сразу? А если понравится? Да навряд ли — антоновы кудри для Арсения личный успокаивающий антистресс, как и губы, не в тему все же. Кудри его как предмет восхищения и желание касаться постоянно. Как и лицо, ноги, тело, самого всего Шастуна. Но, опять, не в тему это. Тут идут разные полоса событий, точнее, препятствий, раскладывающиеся перед Антоном в скором времени. Антон придерживается склонностью «к сюрпризу», и выходит из телеграмма. Сейчас Хард. Сейчас нужно настроиться на команды, а не мотать голову, что же ему влетит от любимого Арсения. Вопрос времени. Лучше подумает об этом позже.

🖤🖤🖤

Антон еблан. Такой ужасный еблан, забывающий такие важные, причем, вещи. Арсений смотрит на него вопросительно, со вскидывающий бровью и со скрещенными руками. Выглядит так сейчас он важно, и высоко, раз даже черная обычная футболка с обычными штанами не способна убрать это возвышение над ним. Словно глава ОПГ возвышается над простым смертным. Как можно забыть, что твой мужчина будет присутствовать в роли зрителя на Харде, завуалировав идеи препятствий дома в скором времени, когда это начнётся намного раньше? Ещё тупее то, что Арсово сообщение болтается на дисплее о прибытии на команды, где он стоит около входа, а Антон дурак не прочитал — не заметил, предпочитая в этот момент надевать кепку, чтобы скрыть как-то это убожество, или все же не стоит, и выйти с этим же убожеством на тысячу глаз? Тупо, тупо. Тупое выражение лица у Антона было, когда голубые глаза поймались — вышел на сцену всё-таки в кепке, кидая начальное обращение на публику, когда свет ещё горел на них. Арсений сейчас как мама, поймавшая своё дитё за пакостью, отчитывающая. — Антон, блять, — Арсений звучит угрожающе, и Антону сейчас не кажется идея с сюрпризом порядком достойной. Ну где она? Сейчас только висит угрожающий Арсений. — Это что? Что я сейчас вижу у тебя на голове? Они стоят в какой-то маленькой пыльной каморке, без света — падает он яркостью лишь с щели от коридоров. Это Арсений их сюда затащил. Так просто взял и выкрал, как потерянный Шастун скрылся за сценой и оказался потерянным вдвойне, когда уже оказался перед грозным лицом своего мужчины в этом помещении. Черт знает, зачем оно здесь. — Прическу, — Антон глупит знатно. От этого Арсений сильнее начинает злиться — по прищуренным голубым глазам и держащимся мужским кулакам. Ну не собрался же Арсений его бить. В отношениях насилие не приветствуется, Антон шутит. — Антон! — Арсений восклицает. — Почему ты сразу не сказал? А вот и вопрос, на который Антон не сможет дать хорошего почтенного ответа. По губам проходит язык, руками упирается в стенку, исподлобья глядя на до сих пор прищуренного Попова, ждущий от него обратную связь. — Сам не знаю, — выдает виновато. Арсений молчит и не пытается прервать, внимательно слушая. — Просто все как-то само собой наложилось. Прости меня… Я, я не хотел тебя обидеть этим, или расстроить. Меня так убивали внутри последние события, что если бы тебе рассказал — получился бы смачный абсурд, — тот подходит ближе, наклоняясь. Антон смотреть продолжает, глаза не отрывает от в темноте блестящих голубых, дыша тяжело. — Это же так тупо! Стричься потому, что… И Антон рассказывает. Рассказывает события ужасной нагрядной недели, уматывающая его и ловящая всю дневную энергию на размышления. Расстояние в каморке такое маленькое, такое небольшое и тесное, что в этой тесноте Арсово дыхание смешивается с его, Антоновым, проделывая между кратким пределом их лиц горячую жаркую, словно пустыню. Шершавый язык Антона постоянно проходит по быстро сохшим губам, не ловящие приоткрытые чужие. И стоит только сказать опять в конце: — Прости меня, Арс, я так сожалею, что сразу не сказал, — как Арсений не выдерживает — целует напористо, снимая зачем-то на ходу надетую Антоном кепку, когда сам он потащил в любую попавшуюся, скрытую для чужих исподтишка наблюдений, пустую комнату. Та падает им на ноги, Антон отвечает не менее напористо, хватаясь пальцами за его край футболки. Воздух заканчивается и оба отстраняются. И обоим не думается, что этот поцелуй был не в расчет. Наоборот. Антон неожиданно поворачивает Арсения, оказываясь тому впритык. Целует в любимое ушко, в Арсову запретную зону, оттягивая и прикусывая. Тот дышит ртом, глазами моргая. — Шаст… — выдаётся. — Чшш, — указательный палец притрагивается к устам, останавливая речь. — Молчи. Увесистые руки, большие ладони опускаются на мужскую талию, сжимая. Антон смотрит прямо, и уже именно он не выдерживает, хватаясь за эти тонкие губы как за последнюю соломинку, целуя страстно, опять как в первый — напористо, грубо врываясь вовнутрь. Арсений не отстаёт, кидая ответку. Его руки наперекор идут на Антонову задницу, скребя половинки. В отличие от его, у Антона задница плоская, менее накачанная и круглая. Сам Антон махает рукой, не понимая этого стремления к высокому результату в тренажёрке на задницу и подтянутое тело. Антону съёмная беготня постоянная уже где горло, другого тренажёрного градуса не способен потянуть. Арсения отпускает, и наоборот говорит, что у того и так отличная задница и Антону в любом виде она нравится. Перстни касаются одного виска, другого, задерживаясь на шее. Кольца холодным железом стынут на открытой молочной коже, в темноте не показывая еле видные родинки. Но Шастуну и без света они «видны» — по порядку без глаз перечислит их местонахождения. Местоположение каждой, до последней. Число вдобавок назовет с четным количеством пребывания на великолепном теле его мужчины. Малахитовые глаза закрываются, языком вылизывая под шумное дыхание с тяжкими вдохами, такую насыщенно вкусную шею, отдающая слегка выступившим солёном по́том из-за былого раннего напряжения между ними. Оно утратилось, показывая сейчас чуть яркую страсть, борящаяся с нежностью и чувственностью. Да, не постель и не их общая квартира, но сам факт нахождения в этой отдаленной комнате от всех заставляет внутренние узлы пестреть. Антоновы руки приподнимают полы футболки, задерживаясь. — Точно этого хочешь? — Антон спросил. Это глупо — у Арсения явный вставший член, и навряд ли задумка выйти с ним из помещения, где будут люди, будет лучшей. Футболка короткая, и не в состоянии скрыть стояк. — Ну да… — Шаст, блять, трахни меня уже! — срывается Арсений, затуманенными глазами поднимая его футболку, пальцами в удовлетворении проходясь по районе грудной клетки. — Понял, все. Не кипятись, милый. — Антон в успокоении проговаривает, начиная действовать. Не слушать Арсения — к беде. Антон думает недолго, и также убирает с Арсения футболку, как и тот, проходясь по всему периметру тела, животу, груди. Поддевает края сосков, сжимает сильнее. Первый тихий стон с мужчины слетает мгновенно, будто этого и ждал все время — коснуться, потрогать. Антон дотрагивается до ширинки штанов, расстегивает, спуская их до колен с нижним бельем. Большим пальцем гладит малиновую головку под чужое кинутое шипение с чужими руками, бродящие по его волоскам около паха. Арсений уже посмел спустить с него нижнюю одежду. — Как бы не хотелось мне видеть твое довольное лицо, нужно тебя повернуть, мой хороший, — шепчет прямо в губы, поворачивая. Арсений никак не сопротивляется, с выдохом прижимаясь голым теплым животом к холодной стене. — Давай быстрей. — Арсений дёргается, выпячивая задницу — показывает, намекает. — Не медли-ка, Антон. — Ну-ну, тише-тише, Арсюш, — Антон затрагивает упругие мясистые ягодицы, поглаживая вдоль до входа. Неожиданно даёт слабый тихий шлепок, раздающий в комнате. Арсений чуть ли не хнычет, терпеливо дожидаясь, когда длинные пальцы посмеют затронуть узкий проход. Антон аккуратно достает из, наполовину снятых, штанов смазку. Услышав звук открывалки, Арсеньево лицо оказывается напротив. — Серьезно? Серьезно, у тебя в штанах была смазка? Презерватива там случайно не найдется? — Арсений скептически выгибает бровь, поворачивая голову на столько градусов, на сколько способен без болезненных ощущений в шее. — Я прихватил по пути, сам не понял как. Пригодилась же! — почесывает затылок, проверяя и так пустые карманы. — Не, презерватива случаем не могу найти. Без них же не против? — Нет. Когда нас это останавливало? — Действительно. Аккуратным движением фаланга, укутанная холодным прозрачным гелем, отдающая запахом клубники, проникает внутрь, начиная растягивать слегка узкой проход — они с Арсением в последней раз занимались несколько дней назад, поэтому на растяжку уйдет чуть больше времени. Прошло буквально несколько минут, как три прижатых к друг другу перстня касались внутренности, растягивая умело, как умеет делать лишь он, Антон. Арсений наслаждается процессом растягивания, запрокинув голову, дыша слегка пыльным воздухом в этой тесной каморке, отделяющая их, яко от людского, ходящего мимо народа за пределами этой двери. Арсений и забывает о надобности, чтобы мужчина был быстрее, быстрее растянул и трахнул уже. Грубо так, жёстко, но с примесью чувственности и той самой ограды высокой скрытой любви. — Вот. Все. Повернись ко мне, Арсений, — Антон хило бьёт его за левую ягодицу, проговаривая низким голосом. Это действует похуже сильного безбашенного энергетика. Этот голос на низости ведёт, вынуждая повернуться и столкнуться с темными зелёными глазами, смотрящие на него со всеми спектрами эмоций. Арсений тянется руками к нему, как годовалый ребенок к своему родителю. Обнимает за крепкую горячую шею, носом склоняясь к ременной мышце шеи, вдыхая исходящий потливый аромат какой-то свежести дубового леса. Антон обнимает в ответ его, переносицей ведя по клиновидной кости, спускаясь к верхней челюсти любимого тела, любимого человека. Пясти касаются округлости бедер, и, проверяя окончательно, достаточно ли растянул Арсения, Антон проникает осторожно наполовину, задерживая дыхание, руками придерживая Арсово тело. Арсений облокотился спиной опять к холодной поверхности, со слегка запрокинутой головой и, стоит только Антону войти полностью, ладонь кладет на левую щеку мужчины. — Давай грубо. Пожалуйста, — тихо проговаривает в темноте. Большим пальцем ведя по скуловой кости. Антон медлит, глядя. — Арсень, ты же знаешь, я не люблю грубость везде… — продолжает спустя секунду задержки. — Я, я просто не могу так поделать с тобой. — Антон, ты сможешь. Я знаю, дрочить на себе ты грубо умеешь, значит и здесь сумеешь. — идеальное сравнение конечно, добавляет Попов. — Точно? — Не тяни кота за… ты сам знаешь. Давай, — с поддержкой говорит, бедрами толкаясь. Антон делает. Делает, не сразу, но делает. Двигается сначала чуть быстрее, напористо, и от прозвучавшего стона, исходящего от Арсения, буквально снимает тормоза с велосипеда — двигает, толчками жёсткими и грубыми вбиваясь. Наблюдает за эмоциями родного человека — не больно ли, некомфортно, может? А Арсению не больно, и не некомфортно. Антон скользит на ладонях мышцами противопоставляющими, целуя в лоб, подбородок, давая на конец под грубые толчки нежный поцелуй, проникая языком, нёба касаясь, зубы обводят умелым розовым языком. Перстнями Арсений надрачивает себе, скуля от переизбытка ощущений и мыслей, давая сильнее толчок к ним, что кто-то способен их услышать, или зайти и увидеть подобную сцену — дверь не закрыта, ключ не приветствуется с защёлками. Он не замечал у себя, у них, кинк на публичность, но сейчас возможно впервые хочется в этом пыльном тесном помещении, пространстве, гладить одной свободной правой рукой локоть мужчины, Антона, пускающий вдохи, выдохи, стоны, как и он, другой рукой членом управляя. Видеть в зелёных темных глазах наслаждение, как и у себя, с быстрым грубым темпом и закончившимся воздухом, как будто они малолетние подростки, получившие наконец возраст согласия, впервые занимаясь сексом. Где все ещё не изведано, практически ничего не знают, вспоминая отголоском взрослые фильмы с постельными сценами. Как это делать, что вообще делать нужно. Антон лбом соприкасается с Арсеньевым. — Кончай, — единственное, что слышит, прежде чем бурно изливается, касаясь белёсой жидкостью живота Шастуна. Тот буквально за ним делает так же, с рваным выдохом заканчивая. Достает из темного шкафчика какую-то чистую, не так сильно запыленную тряпку, убирая свидетелей произошедшего. Арсений не убирает затылок со стены, вялыми ногами упираясь на нее. Антон подходит ближе, прижимаясь. Устал. — Чуть-чуть жёсткими стали, но такие же мягкие, — Арсений гладит Антона по голове, и тот подстраивается под эти поглаживания, смотря нежно-нежно в эти очи, наблюдающие как короткие волосики быстро теряются за подушечками пальцев, а не высвечиваются как раньше, половину перстня закрывая своим объемом. — Хоть и мне непривычно, но здесь своим родом также подкрадывается удовольствие. — Правда? — не веря тянет Антон. — Правда, — Арсений кивает согласно. — Антон, даже если ты не соизволил рассказать о тех странностях, я на тебя обиду не держу. Ты был на эмоциях и не понимал особой конкретности в ситуации, и что в целом будешь делать. Тебя это просто отбросило от поставленных принципов давности, и ты не смог противостоять. Ну ничего, отрастут они, и ты в следующий раз, даже если ситуация будет настолько глупой, — Арсений разводит руки. — Я все равно тебя выслушаю и пойму. Мы вместе решим эти проблемы. Хорошо, мой хороший? Арсений смотрит ласково и по-доброму, как и говорил все это время. Эта нежность тянется у Антона под рёбрами, зудит, и невольно сама голова тянется уложить ее на подставленное плечо. Такое сильное, как и сам представитель. И Антону хочется побыть маленьким, беспомощным, хоть и пару минут назад вколачивался жёстко и грубо в тело, низким голосом что-то говорил. — Хорошо, — выдыхает. Арсений гладит. Касается сначала волос, затылка подстриженного, пальцами почесывая контраст жёсткости и мягкости в одном флаконе. Переходит на поясницу, вдоль, вверх-вниз давая неспешные поглаживания, очами проходясь по закрытой темной двери. Антон сильнее прижимается, ногами уставшими от ебаных съёмок к чужим коленкам пробираясь, ладонями упираясь в локти. — Спасибо. Просто спасибо, что ты есть, и что я тебя встретил, — Антон шепчет тихо-тихо, как та девушка консультант, словно выдает что-то не сокровенное, что-то непристойное, что-то до одури личное, созданное и обращённое лишь для них самих. Больше никому. — Я настолько тебя люблю, ты не можешь себе представить. — Могу. Ведь также сильно тебя люблю, — раздаются теплые слова над левым ушком, с поцелуем в левое плечо и в висок. — Стас бы увидел — убил, — Антон усмехается, проводя фалангами по ткани мужской надетой только что футболки, чувствует в этих объятиях такую защищённость, такую правильность, и никакой Стас, находящийся где-то на территории Харда, не в силах убрать эти горящие чувства. — Я бы защитил. Ну или ты, — Арсений улыбается, отпуская Антона. Тот не успевает кинуть возмущения, как… — Пойдем заедем в Макдональдс и купим эти полуфабрикаты? Антон смеётся искренно, хватаясь опять за плечо в наклоне. — Пойдем заедем в Макдональдс и купим эти полуфабрикаты, мистер. На ночь мне нужны вдобавок ваши изумительные губы! Арсений слабо бьёт по затылку, целуя после него в извинениях. Но Антону то не больно. Ему никогда, как и Арсению, рядом с ним не было и не будет больно.

🖤🖤🖤

Раунд «Протестую». Участники находятся на сцене, знатно перехватывая друг друга любыми способами отхватить смех публики, заменить себя на другого кинутыми шутками. Антон сидит на своем излюбленном стульчике, верчась туда-сюда, и наслаждаясь комфортом на командах. Не на Харде, а на целом павильоне. Находится на своем шоу. — Всмысле не стебали за прическу? И у тебя, — Саша указывает на одного участника из команды «Синих». — И у Антона отвратительная прическа. Перевертайло смотрит на Антона серыми очами, с поднятой рукой, ждёт реакции. Зрители сидят в своих рядах, хлопая и улюлюкая словами девушки, буквально таща этот раунд на своих женских плечах. Хрупких, но сильных. Шутки по поводу прически Антона уже звучали с любых платформ, помещений, мест за последние пройденные недели. Где только они не встречались, страшно считать каждую шутку в каждом месте и от каждого человека. Антон не расстраивался, не обижался и не злился — люди говорили лишь в шуточной форме, а он, как человека из организации стеба к друг другу, Арсения можно и упустить из круга, не может обойти эту тему, находящиеся с ним с раннего возраста. — Принимается! — подаёт голос Антон, по привычке решая поправить челку, но внутренне сам себя ругает за содеянное. Так и не отвык за месяц. Волосы стали чуть длиннее, но завитки пока не показывались на свет, и они с Арсением никак не могут дождаться их появления — обоим уже хочется потрогать эти кудри, ворох на своих ладонях. Будто извращенцы. Антон катается на стуле туда-сюда. Разворачивается ещё раз, смотря на своего мужчину в жюри — тот сидит с ровной спиной, демонстрируя ровную прямую осанку, взгляд не упуская от представленных команд в полу финале. Антон улыбается в его сторону, внутренне посылая нахуй эти объективы камер со всех сторон и ракурсов. Нажимает на экран, спустя разглядываний обращая свое внимание на ребят. И как тот делает это, Арсений смотрит ответно на Антона, так же по-особенному улыбаясь. «Они справятся».