Дождь для никого.

Как луна тянется к яркому солнцу, желая быть поглощённой им, растения засохшие тянут свои отростки к дождям, желая насытиться их влагой; Урю не смог бы назвать свой эмоциональный фон сухим настолько же, да и не был таким на деле, но чего-то словно всегда не хватало; и он всегда тянулся к людям, что могли скрасить его бытие, пусть и не признавал того вслух; не признает и сейчас. Исида всегда был наблюдателем, человеком тем, что сидел поодаль, сверкая слегка стёклами очков, словно бы нагонял на себя таинственности; на самом же деле зачастую ему просто не было, что сказать, кроме комментариев едва ли не неловких, да оправданий своему поведению; он был ровно из того типа людей, которых с трудом понимало общество, однако не считал себя отщепенцем сам — ему было хорошо в любом исходе; в тишине одиночества ровно настолько же, сколько и в компании тех, кого осмелился бы назвать друзьями, он мог найти нечто, что звалось обычным успокоением. И он продолжал смотреть, находясь в лучах яркого солнца, что лучами могло испепелить эту хрупкую луну; орошаясь порциями мелкими, но достаточно, чтобы выжить; его дождь напоминал котёнка, забавляющегося с осенними листьями, вскидывая те на гладь водную, да бросая так; им и оставалось только гнить в неглубокой луже, благодарно сгибая края. В какой-то момент подобное стало привычкой; трудно, когда в привычку входят вещи, жить мешающие — взгляд, за тонкой фигурой скользящий, уголки губ, вверх вздёрнутые, когда тёплые капли касались лица, а его самого хвалили; в такие моменты он ощущает себя тем, кем является — влюблённым подростком, рдеющим от знаков внимания, да сразу после вспоминал, кем оставался наравне с этим — хорошим, понимающим другом. Её улыбка заставляла сады внутри цвести, распуская бутоны редких растений; жесты короткие отбивались вмятинами в упругих стеблях, словно их сжимал неосторожный ребёнок; чужие чувства въедались в кору высоких деревьев, навсегда оставаясь, как случайно пойманный с земли камень, вокруг которого дерево строило свою жизнь. Всё: от поз и до взглядов, от едва заметно обкусанных кончиков ногтей до небольших складок в уголках глаз, когда она заставляла себя улыбнуться, лишь бы этот придурок не волновался, и даже то, как она плакала — это были мелкие крупицы, из которых состояла его собственная любовь. Урю давно ей сдался; отдал всего себя на сожжение, улыбаясь в ответ, склоняя голову в покорности перед своей участью. — Итак, — Кучики сегодня слишком активная; видимо, школьная форма влияла на неё больше, чем казалось; она присаживается рядом, педантично подминая юбку, напоминая одним лишь жестом о своём навязанном происхождении, но так забавно возится с соком в коробке, будто это могло хоть как-то заменить в ней аристократичные привычки, отдав место обычной школьной жизни; правда, взгляд её грустный и такой "взрослый", кажется, немного задумчивый о чём-то совершенно своём, пусть и обращён на лицо квинси; его собственный неотрывно следит за личным дождём, очарованный точно, да только без усилий малейших с другой стороны, — она тебе нравится, да? — О чём ты, Кучики-сан? — его реакция такая привычная, спокойная, словно на секунду он забывается о факте собственного возраста; обычно он бы вскрикнул, да покраснел, как это бывало уже несколько раз, стоило темы задеть щекотливые; но он продолжал смотреть; на то, как она улыбается, как клонит голову, рассказывая очередной свой ярчайший сон; улыбается так, словно солнце уступит ей своё место, позволяя освещать мир, притягивая к себе внимание самых иссушённых растений; она улыбалась так пугающе красиво, и она улыбалась так не для него. — Мы с Иноуэ-сан просто друзья.