Трещины в граните

Ты сидишь на моем диване, такой знакомый и незнакомый одновременно, словно призрак из прошлого. Мы не виделись несколько лет, класса с девятого кажется, и вот ты снова здесь, сидишь тут рядом со мной, то ли на правах старого друга, то ли на правах нового однокурсника. Когда-то у меня не было никого ближе тебя, мы делили на двоих эту дурацкую безответную влюбленность в рыжую девочку-осень — сейчас я даже ее лица-то толком не помню, а тогда это накрывало с головой и некуда было это девать, и с кем еще делиться пиздостраданиями, как не с таким же пиздострадающим? Ностальгия пронзает и кружит голову, а может это от алкоголя, выпитого нами, с одной стороны, потому что так вроде бы заведено, а с другой стороны — немного — для храбрости. Но, кажется, бояться было нечего — ты улыбаешься, и говоришь о прошлом, и с тобой так же легко, как было всегда. Я расслабляюсь, и меня несет, захлестывает пучиной воспоминаний и спектром полузабытых чувств. Я вспоминаю, как мы играли в гляделки, пока глаза не резало до слез, и ты сказал, что мои глаза цвета зеленого гранита. Я вспоминаю, как я читал твои рассказы, и мне казалось, я держал в руках твою душу. Я вспоминаю, как тебе стало плохо на физ-ре и я тащил тебя в медпункт, вспоминаю, как дрожали твои длинные пальцы. Вспоминаю, как на школьной дискотеке зассал пригласить девочку-осень, и в итоге смотрел на тебя, как завороженный, потому что до этого не мог представить, что ты можешь двигаться — так. Вспоминаю ревность и зависть, и что-то еще, утробное и горячее, тянущееся к тебе как канат даже сейчас, после стольких лет. Меня несет, и я смеюсь, и я совсем не слежу за языком, и я говорю: такое ощущение, что все это время тогда я был влюблен не в девочку-осень, а в тебя. Я осознаю, что я ляпнул, и в это мгновение готов провалиться под землю. Сердце бьется где-то в горле, и я с ужасом понимаю, что надо бы отшутиться, отбрехаться, но момент уже безвозвратно упущен, и я в оцепенении буравлю взглядом ни в чем не повинный пол, не в силах поднять на тебя глаза. Поэтому я абсолютно не успеваю среагировать, когда одним стремительным кошачьим движением ты приближаешься и накрываешь мои губы своими. Мое тело отмирает раньше, чем мозг успевает понять, что происходит, а дальше он, наверное, и вовсе отключается, потому что я зарываюсь пальцами тебе в волосы и углубляю поцелуй, и ты кусаешь мои губы, и твои поцелуи такие жадные, словно ты всю жизнь только о них и мечтал. Кажется, в какой-то момент я опрокидываю тебя спиной на диван, нависаю над тобой на одной руке, не отрываясь от губ, вторая рука тем временем нашла путь под твою футболку и исследует гладкость кожи. Я безотчетно притираюсь пахом, чувствую ответную твердость, и воздуха перестает хватать. Ловлю губами твой судорожный вдох, прокладываю дорожку поцелуями вдоль линии челюсти и выдыхаю тебе куда-то в шею: — Ты охуенно целуешься. И где только научился? — Нигде, — слышу я твой ответ, и мне приходится приподняться, чтобы поймать твой взгляд, поплывший, но абсолютно серьезный. Ты продолжаешь, словно забиваешь гвозди в крышку гроба, — Это мой первый раз. И тут мой мозг решает включиться. И я со всей отчетливостью понимаю, что я гребаный трус. Потому что вижу в твоих глазах, что для тебя это не минутное помешательство, не алкоголь, не праздное любопытство. Для тебя это важное, хрупкое и драгоценное, и я не имею права это принять. Ты заслуживаешь взрослого чувства, а не отголосков подростковой влюбленности. Ты заслуживаешь всей любви и нежности, которая только существует на свете, беззаветной, всепоглощающей, ты заслуживаешь вот этого наивного «долго и счастливо» — навсегда. Ты заслуживаешь человека, который не побоится на весь мир прокричать, что любит тебя. Который не побоится сражаться со всем миром за тебя. Ты заслуживаешь то, чего я никогда не смогу тебе дать. Я грустно улыбаюсь, невесомо целую тебя в последний раз и мягко отстраняюсь. Я не запоминаю, о чем мы говорим потом. Мы не говорим, о том, что только что произошло, мы не говорим о будущем. Мы пытаемся отвлечься на посторонние темы, но неловкость, ожидаемо, побеждает, и ты начинаешь собираться домой. Я провожаю тебя до автобусной остановки. На улице никого, и ты украдкой берешь меня за руку, и в груди трепещет подбитой птицей. Меньше всего мне хочется давать тебе надежду на то, чего никогда не будет, но я сжимаю твои холодные пальцы, клянясь себе, что до автобуса — и все. Мне хочется думать, что ты все понимаешь, но от этого не менее мучительно. Трещины бегут по асфальту под ногами, трещины бегут по граниту, кажется вот-вот — и я рассыплюсь в пыль. Я молюсь, чтобы твое сердце было крепче гранита. Автобус тарахтит и шуршит покрышками, подъезжая на остановку, и ты отпускаешь мою руку. Нам, кажется, больше нечего сказать друг другу, ты молча заходишь внутрь, поворачиваешься в проходе и смотришь мне в глаза, пока двери не закрываются с тихим свистом. Автобус уезжает. Я закрываю глаза, выдыхаю, и какое-то время сижу безмолвной статуей. Этот момент знаменует миг, когда наши пути навсегда расходятся. Я знаю, что скоро ты, скорее всего, все же захочешь поговорить, а я буду мямлить какую-то хрень из разряда, что я очень сожалею, но у меня есть девушка. Я знаю, что нам придется видеть друг друга в универе, но у нас, скорее всего, получится сделать вид, что ничего не было. Я знаю, что ты всегда будешь много значить для меня, но я не буду лезть к тебе со своей недо-дружбой. Мне сложно представить, что будет в будущем, но я, скорее всего, женюсь, а ты, наверно, будешь более честным с собой, и найдешь себе парня. Скорее всего, ты уедешь из этого города и из этой страны. Скорее всего, я тоже уеду. Возможно, мы даже сможем как-то скомканно попрощаться. Возможно, ты сможешь меня когда-нибудь простить. Или вообще забыть о моем существовании. Главное, чтобы ты был счастлив, а остальное — к черту. Я буду помнить за двоих. Эти трещины, как шрамы — навсегда.