***
Небо темнится по-неправильному стремительно да внезапно, а воздух сырость пронизывает. Хочется грузные мрачные тучи голыми руками разогнать, потому что от тленных видов на душе становится так предательски муторно — с досады порой глупые мысли одолевают. Какофонией неутихающей в голове звенят чужие чувства. А они цепкие, как зверь дикий, хватаются за подкорку сознания, и с каждой новой прокруткой впиваются всё глубже. На виски давит едва ли не до невыносимого: скорбь, отчаяние и боль потери — да Ино и собственной печали хватает, чтобы окунуться в неё с головой, а тут… У каждого восприятие разное, мироощущение собственное, оттого их эмоции, словно через мясорубку пропущенные, сплетаются в один неразрешимый комок, что эхом диким резонируют где-то за грудиной; колючие, жгучие — больно. Порой к чувствам привязаны целые мысли, ведь те, словно весом наделены, сцепляются с самоощущениями человека, отображая его самого./
Наставник, самый близкий друг, которого я не смог спасти, потому что не хватило сил, не хватило ума… Как напрасно было кичиться тем мнимым пофигизмом, что окружающим казался несокрушимым. Ошибка, которую невозможно исправить. Непростительная ошибка. Такое разочарование, отчаяние и самоуничижение…
/
Самообесценивание: такой маленький человек, никому не нужный, ничего изменить не способный. Совсем бесполезный, даже самых дорогих людей не смог уберечь. Да смысл в этом всём, что теперь делать?
/
Огнём негасимым горит-пульсирует: утрата невосполнимая и обнажённое сердце, что раной свежей кровоточит так неустанно. Никаких мыслей в привязке, просто тихая агония по сломанной жизни, по несбывшемуся совместному будущему.
Её друзья так очевидно страдают, горят в своей боли, а младшая Яманака — лишь посторонний наблюдатель. Слышит, через себя пропуская, но сделать не может совершенно ничего. И снова её накрывает… Записаны, как на плёнку, а та — в бесконечном повторе. Хочется крамольно вцепиться в собственные волосы, как в безумии, спорить с голосами в голове, переубеждать, и кричать-кричать-кричать… Но Ино лишь плотнее сжимает губы после выдоха. Хрупкие девичьи плечи дрожат, но едва ли от холода. Быть эмпатом — такой позор для шиноби, ведь эмоции способны сломить дух. А она, ещё такая неумелая, не в силах перекрыть этот дикий поток: ещё немного — и он смоет её к чертям, за собой унося в ту адскую пучину. Куноичи усмехается горько: когда собственная менталка по швам трещит — прескверный из тебя шиноби. Затяжка за затяжкой, холодные пальцы не чувствуют тёплых искр на неотрушенном огарке — Яманака и не замечает, как первые, ещё не тяжёлые, капли дождя путаются в волосах. Уже через пару минут по водопаду распущенных светлых волос стекает полноценные потёки. Тяжёлые влажные пряди холодят голову: хорошо бы сейчас снизить градус накала об что-угодно, а то так и рассудком тронуться совсем не сложно. Ино закуривает снова, растворяясь в своих ощущениях. — Боюсь представить, под предлогом чего… Нет, не так. Боюсь представить, что ты пообещала Шикамару, раз он тебе столько сигарет, как ты сказала, стрельнул, хе-хе, — нахалка Харуно ёрничает уже только лишь замаячив в поле зрения. — Так ты всё же пришла… — Ино озывается хрипло, и глаз не подымает на подругу, но чувствует, как с её стороны пронимает сожалением. Сакура стоит под цветастым зонтом, как оторопелая; дождь безбожно хлещет с краешков спиц — и лишь спустя долгие полминуты девушка «возвращается», радушно протягивая руку с зонтом подруге над головой. — Ну конечно! Я же обещала! — она звучит так воодушевленно, что хочется её придушить. В ней столько искренности и оптимизма, жизненных сил… Сейчас Ино честно завидует. — А, так ты притворяешься удобной девочкой? — ехидничает в целях самозащиты. Защиты… От светлых чувств подруги, потому что на контрасте от них становится больно-больно. — Вообще-то, напоминаю, что мы больше не соперницы, — куноичи чуть щурит глаза. Ино наконец оборачивается к ней: у Харуно спутанные влажные волосы липнут к щекам (Ино делает вывод: раз промокла под зонтом — наверное, бежала), губы разомкнуты, а глаза искрятся! У Яманаки же где-то в бесконечной голубизне её глаз прямо сейчас плещется тихая мольба о помощи. Сакура не видит, но ощущает. Подавленная и разбитая, Ино всё равно выглядит такой совершенной — у Сакуры глаза горят от мысли восхищения, отчего-то зависти больше нет. Она думает об этом всём, пытается причину да объяснение отыскать — но вместо ответов лишь в горле предательски пересыхает. — Так что у тебя случилось, Ино? — шепчет как-то сбивчиво, ведь уверенности ей поубавилось серьёзно. — Опять проблемы в клане. Слишком много новых обязательств, отец давит, что в конце концов я буду обязана перенять его роль главы. Впрочем, ничего нового, — и без навыков особенных, слышно да видно, что девушка говорит наотмашь, а истинная причина лежит где-то на поверхности. Сакуре обязательно хватило бы проницательности, но сейчас она чувствует лишь очередной пинок самоуничижения, ведь перед ней — будущая глава одного из сильнейших кланов Конохи, и какая-то тупица Харуно совсем не достойна её внимания. Всегда хотелось сравняться с ней, а прямо сейчас — напасть первой, уколоть и задеть. Чтобы чувствовать себя на равных, чтобы было не стыдно прикоснуться к её горю и предложить помощь. — Слушай, не томи. Давай правду, иначе как я тебе помогу? — А я просила? — Ино отвечает грубо не со зла, но гипертрофированная реакция подруги того определённо стоила: мир за пределами головы обретает весомость. — Но… Но ты ведь… — наивное лепетание провинившейся маленькой девочки, широченные глаза и нижняя губа, что невольно дрогнула в обиде. — Побудь немного эгоисткой. Это нормально, мир от этого не схлопнется… Да забей ты на остальных, ты у себя одна. Расслабься. — А как? — синдром отличницы тревожным звоночком даёт о себе знать, потому Сакура с пристыженным видом опускает глаза. — Ну, есть два варианта… — Яманака глаза прикрывает в ехидстве, по губам её плывет наглая, самодовольная улыбка. — Один из этих способов отлично известен твоей наставнице, — подмигивает. Сакура ищет и находит правильный ответ, как по рефлексу: — Шицуне прячет от Хокаге саке в моём кабинете… То есть, пока ещё не полноценном кабинете, скорее каптёрке. Как бы я пока что не такой уж и продвинутый работник, потому не могу похвастаться… — и её смехотворную речь прерывают совершенно буквально, ладонью прикрыв рот. — Всё-всё, не надо оправдываться. Новость отличная, выдвигаемся прямо сейчас. Ключ есть? — Д-да, — девушка запинается, кивает.***
Время томной патокой плывёт словно мимо них, лишь на крохотный миг заставляя увязнуть в моменте. Заурядные слова и звон девичьего хохота — всё кажется таким обычным, привычным, простым, и вместе с тем — абсолютно необходимым. Ино заливается смехом: не стесняясь, показывая ряд ровных зубов, до выступившей влаги в уголках глаз — и Сакуре чудится, будто время совсем замирает. А вот саке, обжигающее и терпкое на языке, течёт почему-то едва ли не неуловимо: Сакура взглядом мутным лишь иногда улавливает, как проворная рука подруги склоняет токкури к отёко. Бежит прозрачная жидкость — в полумраке границы не видно, но обе девушку чувствуют, что остановятся только по последней капле. Если быть вот так близко — чтобы светлые волосы подруги щекотали плечи — то Ино кажется совсем не недосягаемой; её лучистое тепло обдаёт-обжигает кожу. Она всё ещё совсем рядом, такая расслабленная: глаза зажмурены, голова чуть запрокинута. Девушка несильно прогибается в спине и вдыхает, глубоко-глубоко. У Яманаки личико невольно хмурится: — У тебя что, волосы пахнут сакурой? — и куноичи настойчиво прислоняется к Сакуре совсем вплотную — ту от самого затылка словно колючим морозом пронизывает, а следом — жаром невыносимым. — Шампунь «Цветущая вишня» заставляет меня чувствовать себя увереннее, здесь такой символизм… а ещё приятный запах привлекает внимание, в хорошем смысле, — и она молвит тихо, ведь как назло, чувствует себя нелепее некуда. Словно провинившийся на первом задании генин или нашкодничавший котёнок. — Ну ты и глупышка! — Ино лицом зарывается в чужие нежные волосы, в упоении вдыхает их аромат. — Ты прекрасна и так! Просто доверься. И да, я — эксперт даже здесь. Впрочем… Во всём! Невольно, шутки ради, подчёркнутая важность снова Харуно уничижает: ну конечно, подруга хороша абсолютно во всём! — Ну, разве что во всём, что не касается интеллекта и работы головой; причём, во втором именно мозг я умею ввиду, — язык заплетается, но Сакуре просто отчаянно хочется стать хоть на капельку ближе — теперь уж ментально. — Ты смотри: доболтаешься, лобастая! — та щёлкает девушку по лбу, но когда рука опускается — нежные пальцы в жесте случайном чуть задевают чужие уста. А Ино совсем неслучайно прикосновение своё жаждет продлить: губы Сакуры на ощупь мягкие, кажутся такими податливыми… И в следующий миг девушка так заманчиво размыкает объект вожделения. Сакура вдыхает шумно и рывком, закрывает глаза — и тусклый мир сливается в что-то подобное космосу. Темно, зыбко, до дрожи мысли путает неизвестность, а следующим мгновеньем перед ней вспыхивают звезды. Искристые и непомерно горячие… Обжигающее касание замирает на губах, даже после того, как Яманака стремительно отстранилась: до томного всхлипа хочется больше. На кончиках пальцев ещё струится тот внезапный, пламенный порыв — Сакуру жизнь научила за возможность любую хвататься без промедления, потому прямо сейчас её руки так единоправильно сжимают плечи подруги, скользят по ключицам и ниже — к пышной груди. Дальше — она триумфально усмехается про себя, пока собственные губы нахально сминают чужие. У Ино полные, горячие губы со сладковатыми остатками вишнёвой помады — косметику Харуно кончиком языка ласково забирает, стирает. Свой же язык Яманака настырно проталкивает в чужой рот, чтобы игриво, совсем чу-чуть пощекотать вдоль десны, высунуть, очертить по контуру такие желанные губы, и вновь протиснуть вовнутрь. Сакура млеет и едва слышно мурлычет в переполняющей нежности: она трётся носом о волосы Ино — те всё ещё пропитаны терпкостью табака. Лёгкая улыбка искренне красит умилённую Яманаку пуще всякой косметики: таких ласковых, тёплых чувств она давно не ощущала, оттого ей впервые способность к эмпатии кажется даром, ведь собственные впечатления умножаются надвое.