шипучки, ролики и детство

Кропотливое время теряет рассудок. Больно шататься из края в край, не начиная угадывать будущее. Скучно. Из слов вяжется через спицы только бред. Грустно. Джисон представляет себя лучшим. Он продолжит смотреть на свои красивые раны и громко плакать. Изувеченно, измученно. Пахнет морем. А ещё карабкаться по потолку куда-то повыше. Это всегда больно. Больно и холодно. Если в пол и стены можно засунуть обогреватели, на потолок приходится дышать. Его никто не отогреет. Обидно, что ничего хорошего в голову так и не приходит, остаётся только брать ролики, мелки и жвачки с колой и мчаться под трамваи. Калейдоскопом покажутся деревья и люди, такие одинаковые. Любовью покажутся мелки и ролики, спасающие мир. Джисону хочется кричать, но жвачки во рту мешают. Вкусно, приятно и не справедливо. Одинаково. Впереди возникает привычный, обглоданный до костей Минхо в пожёванной рубашке. Он машет и звонко отбивает ладонь. Джисон проносится мимо, вдыхая ноты второй октавы в колбе с водопадом, ирисками, рисками и жизнью. На входе в сад Чанбина, взбешённый по обычаю Чан влепляет Чонину подзатыльник с тем же громким звуком. - Да я исправлю... - Шелест лепестков роз с виноватым взглядом. Кто же знает, что часом позже маленький Нини подставит каждому из собравшихся подножку? Сегодня он в красивых кроссовках. Джисоновы облезшие и рядом не стоят. - Хёнджин съел всю сгущёнку, - Тут же сдаёт Чонин. - Не страшно. В 16:48 шампанское - чудесное спасение, ещё и с пузырькамм. Джисон скидывает ролики и засыпает в рот шипучку, заливает сверху. Кашляет. Чан нервно стучит по спине и оповещает всех: -Сони вернулся. Феликс кидается с просьбой в глазах. Тоже хочет постучать, но его за шиворот оттягивает Хёнджин и шепчет так, что все слышат: - Пойдём ловить лягушек и целоваться. В этом они несомненно преуспели. Время то ползёт, то летит. Хочется пнуть его, а потом со слезами на глазах успокоить. Кто-то забирает бутылку из рук и проливает половину на рубашку. Это оказывается Чанбин. Он тихо ругается и уходит. Потому что Сынмин спит. Его любят и обходят, стараясь не задевать. Получается плохо, он разлепляет глаза и тянет Джисона в гору мягких игрушек. Часть - от поклонниц Чонина, часть - из магазина цветов чудесной мамы Феликса. И все - любимые. Сынмин чешет нос и бормочет сквозь ещё не угомонившийся сон: - Бабушка сегодня обещала испечь пирог, сходим к ней? Возьми Минхо, если он не умер или не обжёгся. Джисон активно кивает, насколько это возможно через многослойность игрушек и вываливается на воздух. Не очень то свежий. Минхо наконец приходит и приносит 7 пачек одинаковой дешёвой острой лапши и одну сырной. Чонину острое нельзя, на что он ужасно обижается. Бан Чан приготовит со всевозможной любовью, которая в нём только есть. Остальное место занимает нервозность. Серёжки в ушах Джисона звенят, что ужасно раздражает всех, особенно Чана. А Джисон в восторге. Потому что руках Минхо гуляют браслеты с тем же звоном. Они превосходно сочетаются, блестят и крошатся. Он обожает грызть мягкие нитки. Джисон сам их плёл, на них остался вкус солнца. Лапша обжигает рот и губы, все пыхтят острым паром. Чонин с завистью жуёт сырное месиво, злобно блестит зрачками цвета желудей. Сынмин снова чешет переносицу, встаёт с травы и зовёт Джисона, а потом и красного Минхо. Не объясняясь ни перед кем шайка марширует под командования радостного Джисона на выход. Лапша заканчивается. Бабушка Сынмина встречает с широченной улыбкой, запахом пирога и старых духов. Протягивает потрескавшуюся тарелку с ещё тёплым пирогом, накрытым полотенцем и уходит вглубь дома. Ждать её бесполезно, она забыла о существовании времени и легла спать. Плетень обвивает руки. Когда смотришь на покусанного Минхо в носу невольно начинает щипать. Слабость, гордость и отчаяние перемешиваются. Хочется спать и вернуться в детство. У них это слово запрещено. Когда кто-то его говорит, все начинают плакать. Морковный пирог сушит горло. Сынмин с тарелкой плетётся на чанбинову дачу, а Джисон и Минхо почти несговариваясь и дожёвывая бегут к озеру. Не близко, что поделать. На ветру заживают руки, шипы крыжовника отчаянно старались их порезать. Лай собак заглушает всхлипы Джисона. Он подумал про детство, оно всплыло гематомой. Болячки на губах, тысячи раз сколупанные пальцами приятно жгутся, напоминают о себе. Бан Чан бы свирепствовал на счёт крови на губах, а Джисон бы тоже убежал. Чан просто быстро вырос и завидовал. Минхо хватает за запястье и валит на землю, не даёт плюхнуться в озеро. А хотелось. Его родителям плевать. - Пошли купаться, - Джисон не отрывается от озёрного отражения. Оно кривится, показывает язык и жуёт жвачку с пирогом. - Ты утонешь. - Утону. Оба не пошли. Боятся воды как кошки и белки, а запястье горит и отрывается, тянет нитки нервов и мышц. Пальцы звенят колечками. - Минхо, я тебя люблю. По-детски, совсем по-детски, как и хотелось, как и планировалось. - Глупости. - Глупости, - Джисон повторяет и улыбается. Стрекозы танцуют, по ноге ползёт божья коровка, органы которой склеены из любви. - Джисон, я тоже тебя люблю. Детство только начинается.