Луч света в холодном царстве

9:24 На дворе только шум ветра, город ощущается настолько неживым, безлюдным, что дух захватывает. От части это правда, но только от части. Далёкий, забытый остальной Россией городишко, в котором остались одни старики, жужжащие, подобно пчелам. Они лишь изредка по наступлении зимы покидали свои ульи и начинали жалить всех встречных, впрыскивая ядовитое «ну и люди сейчас пошли». Молодых было откровенно мало, это и к лучшим, к чему страдать в мёртвом городе, где никто никому не нужен. В прошлом месяце умерла совсем древняя старуха, а узнали об этом на днях от местной торгашки, которая бубнила об обнищании от потери последней клиентки. Бледный, худой юноша ставит на плиту чайник. Было бы славно снова пропустить школу. По крайней мере, время позволяет это. Матери дома нет, ничего не обычного, вся жизнь её — каторга, бесконечное повторение одних и тех же действий. Фёдор не осуждает. Да и её наплевательское отношение к собственному чаду помогает этому самому без всяких мук совести прогуливать. Большинство учителей списывали его отсутствие на очередную болезнь, а подтверждение искать было не у кого. Кто-то долбит в дверь. Вариантов не так много. Ожидаемо, слишком ожидаемо за ней оказывает Гончар, в кое-как надетой шапке. Человек он отбитый, но, к большому сожалению, один из немногих одногодок Фёдора. — Не пойду никуда сегодня, — с ходу заявил Достоевский. — Как раз хотел предложить, к тому же повод есть, — ещё не отдышавшийся Гончаров проглатывал слова. — Ну проходи что ли, — без особого радушия предложил Фёдор. — Куртку можешь не снимать, ещё не топят. Гончар не послушался, быстро задубел и начал ныть, грея руки о кружку с горячим чаем. — Ещё хуже, чем у нас, — вздохнул Ваня. — У всех плохо, — бесцветно произнёс Фёдор. Денег им откровенно не хватало. Да и не только им, денег не хватает всем. Что-то подобное говорил богатенький американец из экрана допотопного телевизора. Гончар болтает ногами и скучающе вздыхает. Достоевский тем временем протягивает чай, тёплый, а все из-за нетерпеливого Вани, умолявшего снять чайник с плиты пораньше. Очередной стук в дверь, очередные узнаваемые лица. Шумный, почти не замолкающий и вечно весёлый Гоголь казался карикатурой на фоне скучных морд. — Хеппи бёздей ту ю! — вопит Гоголь, вешаясь на шею Достоевского. Он действительно ярким пятном на фоне всеобщей серости и скуки. Второй гость наоборот гармонично вписывался в пейзаж мёртвого города. Это был Сигма, так называли его по всей школе из-за давно забытого случая. — С днем рождения, — тихо откликается он, снимая шапку. — Мы ещё и торт притащили, — заговорщически прошептал Коля на ухо своему дорогому Феденьке. Сколько бы Достоевский не говорил о излишней доставучести Гоголя, не прекращал позволять ему глупые объятия. Сколько бы не повторял о том, что ему надоели Гончаров и Сигма, неизменно пускал их к себе. Ему нравились эти люди. Тёплые, живые, настоящие. Они согревали не только промерзшую кухню, но и душу Фёдора. — Спасибо, что приперлись, идиоты.