рождественское чудо(вище)

Спокойная музыка играет из колонок негромко, едва уловимо, если не прислушиваться. Дурацкие ослепляющие гирлянды рябят в глазах тёплым жёлтым светом, для чувствительных глаз самое то — слезятся, и Цзян Чэн протестует возможности непролитых слёз по другим причинам. Они, так-то, имеются. Причины. Но тому хоть головой об стенку, всё равно упёрся бараном, убеждая и себя, и окружающих, что у него сердце из свинца, потому всякие трогательные сцены его вовсе не трогают! Вэй Усянь в это охотно не верит, зато лыбится ярче идиотских гирлянд и самодовольно мурлычет, восседая на полу возле разодетой безобразно ёлки. И, конечно, в окружении подарков. Картина невыносимой красоты, и Чэн готов пройти курсы фотографа, чтобы это запечатлеть достойно хотя бы с помощью камеры, раз уж с кистью и бумагой не подружился. Однако стоит развернуть голову на сто восемьдесят градусов, как глазам непременно откроется иная подоплёка Рождества. Они ведь Цзян Чэн и Вэй Усянь. Не разругаться в канун праздника — значит, зазря потратить время. Оттого по полу на кухне валяются печальные осколки недорогой посуды, даже любимая кружка Цзян Чэна — с псом! — напополам расколота и без соответствующей ручки, отлетевшей под стол. Под ногами мельтешит противный усяневский кот, которого Чэн прозвал Собакой в протест всему кошачьему в доме. Даже ошейник ему прицепил и командам научить безнадёжно пытался! На самом деле, он уже и подзабыл суть их скандала часом ранее. Кажется, это было чисто ради поддержания подогрева отношений и порывистых, невероятно буйных поцелуев и объятий после. Тем не менее, Вэй Усянь о произошедшем не подзабыл и всё ещё немного обиженно хмурился моментами. — Ну что, бессовестный, усаживайся, будем фотографироваться для шицзе! — Сам бессовестный. Вопреки сказанному, Цзян Чэн уселся неподалёку, иногда поглядывая в сторону раздрая на кухне, который, как бы, нужно убрать… — Это я, по-твоему, открыл рождественский подарок раньше времени?! — Ты опять свою дурость заладил?! Вэй Усянь пододвинулся поближе, толкнул на пол Цзян Чэна, вовремя подсунув под его затылок руку, чтоб не стукнулся им об пол. Навис сверху, оседлал бёдра, угрожающе наклонился к лицу. — В тебе ведь должно быть элементарное уважение к чужому символизму. За полжизни проживания вместе и три года отношений я и так уяснил, что никакой романтики от тебя не дождусь, но Рождество моё не смей портить! — Кому оно надо, Рождество это твоё! Как ребёнок, ей-богу! — Цзян Ваньинь! Чэна здоровски заткнули, уложив ему ладони на щёки и приблизив лицо совсем вплотную. Тот лишь глаза отвёл и на идиотские гирлянды уставился да ёлочные игрушки. Однако Усянь тон поубавил, обороты тоже, почти зашептал. — Я знаю, что в твоей семье не принято облюбливать дорогих людей на праздники вниманием. Да и не на праздники, а вовсе. И ты совсем не привык к такому, — Цзян Чэн фыркнул, когда его безобразно и коротко поцеловали в нос. Мишура с ёлки так свисала, что почти укладывалась Вэй Усяню на макушку. — Но я стану твоим рождественским чудом. Из кожи вон вылезу, но стану. Тишина поспособствовала возможности расслышать играющую на фоне песню, пока Цзян Чэн пытался собрать себя и физически, и ментально с пола. Вэй Усянь правду говорил, и после бессмысленных споров противиться ему уже не было сил. Да и как можно, когда этот пришибнутый такое своим ртом бесстыжим говорит? Чудом он станет, как же! — Ты хотел сказать «чудовищем»? — мягко задерзил, в параллель подхватив под бёдрами вот это вот, чтобы приподняться и сесть нормально. Теперь Вэй Усянь оказался не в самом выгодном положении, сидя на нём. — Или «катастрофой мирового масштаба»? Вэй Усянь задохнулся возмущением! — Ты…! Цзян Чэн ласково коснулся ладонью его щеки, и в глазах Вэй Усяня заискрили огоньки гирлянды. — Я готов мириться с твоими закидонами, уговорил. Вэй Усянь выдохнул, к ладони щекой приластился, ещё ближе пододвинулся. Бесстыже улыбнулся! — Ты хотел сказать: «Ты любовь всей моей жизни, как я могу отказать тебе в такой радости, как воплощение чуда для меня же»? Очередь Чэна негодованием давиться, хотя его быстро притормозили, обвив руками шею и вплотную приблизившись к губам. В них же Вэй Усянь зашептал. — Это всё здорово, конечно, А-Чэн, но убирать я ничего не буду. Цзян Чэн только подтаял, а мозг совсем поплыл, зарябил дурацкой гирляндой, как этот паршивец снова своё загнул! Взгляд непроизвольно метнулся к кухне, а руки, несмотря на возмущение, заключили в кольцо Вэй Усяня. — Вызовем клининг. — На какие деньги? — Не на твои же, — Цзян Чэн поцеловал первым, не удержался, и Вэй Усянь довольно промычал ему в губы, вцепившись в плечи, а потом недовольно запыхтел, когда виновник отстранился. — Возьмём из сохранений на отпуск. В целом, на этом можно было и закончить, однако противный белобрысый кот незаметно пробрался мимо них к ёлке и стащил один стеклянный шарик. Который благополучно приземлился на пол и звонко разбился. Вэй Усянь обеспокоенно оглядел кота, но тот был в порядке. Цзян Чэн уткнулся лбом ему в плечо и тихо проворчал. — С твоим обалдуем клининг придётся вызывать каждый день. И раз уж ты поклялся нести ответственность за него… — Да уберёмся, уберёмся! Сами. — Хорошо, — Цзян Чэн потянулся к его руке, отвоевал ладонь и сцепил пальцы на ней. Поднёс к губам, засмотревшись в глаза Вэй Усяня. — Боюсь только, что после такой уборки придётся вызывать скорую. — Я, по-твоему, совсем балбес и обязательно пятьдесят раз порежусь? — Да, — не стал отрицать, оставив в покое ладонь Вэй Усяня и прервав его словесное негодование поцелуем. — Как ты и сказал: балбес и любовь всей моей жизни.