Панацея

      — Неужели беспокоилась обо мне, золотко?       Локи позабавило, что, завидев его состояние, эта не-валькирия решила привести его в порядок. Для богов то не было необходимостью, однако бог коварства решил этого не упоминать.       Лив отвлеклась от своего дела, бесспорно свидетельствовавшего об отсутствии её безразличия. Аромат какой-то растительной мази прильнул к кровоподтёку на скуле. У Лив пальцы длинные, холодные до ужаса, точно острые ледяные кристаллы, и, услышав Локи, эти льдинки чуть отстранились от его лица.       В глазах у Лив всегда покой и порядок, и даже когда случался столь частый прямой контакт с огненным беспорядком, Лив не изменяла себе.       — Да.       — И всего-то? Я думал, я часть твоего сердца.       — Не дёргайся, часть моего сердца, если не хочешь отужинать этой мазью.       — Ну вот, ты назвала меня так.       Нравилась ли ему Лив?       У них были странные отношения. Локи всегда делал то, что ему хотелось, часто руководствуясь либо желанием повеселиться, либо какой-то личной неприязнью к предмету своего веселья. И их отношения все, знающие Локи, сразу отнесли бы к первому варианту. Впрочем, Локи априори придерживался аналогичного мнения. Лив была хорошенькой девушкой, часто излишне серьёзной, что не совсем в его вкусе, но за реакцией таких даже веселее наблюдать. Он, как приезжий на лето далёкий кузен, портил серьёзную и благоразумную девочку и получал от её тихих возмущённых вдохов искреннее удовольствие.       Ему нравилось, как Лив делала вид, что не смотрела на него. Как осторожно вырисовывала каждую божественную черту, чтобы написать копию в собственной голове. Он чувствовал взгляд её самых обыкновенных, таких человеческих глаз, и лесть ласкала его изнутри. Каким бы благоразумием она не отличалась, и благо, и разум сгорали под силой чего-то запретного, странного и, по её мнению, бесконечно глупого. А Локи это только забавляло.       Ему нравилось, с каким ледяным напором она противилась идти к той злосчастной берёзе, как тверда была в решении не помогать ему, и Локи очень понравилось то выражение, распустившееся на её лице на долю мгновения. Какая испуганная мягкость скрыта под спокойной твёрдостью. Только листва сменила сезон, Локи не заметил ввиду не особой заинтересованности, но на уровне ощущений ему показалось, словно эта позолота покрывала и его «золотко». И едва многолетняя осень ненастоящей девы была кончена, мидгардского инея её кожи коснулась распустившаяся роза.       Ему нравилось, как за выражением спокойствия пылал стыд, только чудовищные последствия в виде чужой разрушенной жизни разбудили её криками. Локи хитро щурился в сторону Лив, статной, но в какой-то степени внезапно хрупкой. Глаз на Ванадис она не поднимала, стояла ровно, но бог чувствовал, как она присваивала себе часть направленных на него криков. Лив была из тех людей, которые и бездействие считали участием.       И это её скрытое смущение он посчитал очаровательным.       Ему нравилось, как тогда, в тёмную прохладную ночь, её белоснежное лицо пылало, губы обожгли странным для неё самой влечением. Как она сразу же попятилась назад, благословляя всех мидгардских богов (или он там один?), что звёзды отвернулись, прежде чем смеяться над её глупостью и красными розами на белых щеках, прежде чем заглушать молчаливым хохотом соловья в засохшей деревянной клетке. Локи тогда сам тихо засмеялся, ждал продолжения, не двигался, и получил напоследок только спокойное: «Доброй ночи».       Ему однозначно нравилось её самообладание.       Которое удивило его даже сейчас, в холодной зале, точно созданной для этой снежной волшебницы из иного мира. Локи бесстыдно смотрел ей в глаза, встречая ответные спокойные взгляды, усмехался как бы своим мыслям, надеясь вызвать её румянец, но получая только холодное безразличие. Вероятно, Йотунхейм в самом деле был ей мил — Лив даже сама стала на него похожа. Как заледеневшая ива, покойная и прятавшая сердце, она реагировала в обычной своей манере. И ему это нравилось.       Она наносила мазь очень аккуратно, словно гладила царапины, упрашивая скорее зажить. На руке и шее царапины были глубже остальных и до сих пор кровоточили.       — Долго у богов раны затягиваются? — между делом спросила Лив.       — Смотря какие. Душевные, например, могут так никогда и не зажить.       — Надеюсь, с этим у тебя проблем не будет.       Держа привычную маску веселья, Локи почувствовал лёгкое замешательство:       — От чего же это? Хочешь упрекнуть меня в отсутствии души?       — Вовсе нет. Выражаю надежду, что никто её не ранит.       Светлые глаза его сузились. Её ложь хорошо умела принимать личину истины. Локи тряхнул головой, посмотрев на Лив с обыкновенной насмешкой.       — А почему спрашиваешь? Есть способ ускорить процесс заживление? Боги, золотко, ты что, колдунья?       — Ну... есть в Мидгарде один способ.       — Удиви меня.       Она взяла его руку и оставила мягкий поцелуй на длинной ссадине. Затем на другой. Методично отодвинула ворот его жилетки и, чуть подавшись вперёд и осторожно коснувшись его шеи, поцеловала порезы и там. Холодные руки аккуратно коснулись его лица, оставляя странные ожоги. Странные от того, что не на коже, на где-то глубже. Затем, либо идеально скрыв смущение, либо вовсе его не испытав, взяла немного сиреневого бальзама и начала обрабатывать поцелованные места.       Которые пылали. Приятно обжигали. Доставляли такую боль, от которой Локи получал едва ли не запретное удовольствие. Однако, на удивление всего его существа, лишены были какой-либо похоти, желания с её стороны. Но не менее от этого желанные им самим.       Он усмехнулся:       — Неужели ты на губе рану не заметила?       — Лицо потом. И там не только губа, — тихо проговорила Лив, отворачиваясь. Однако тот игриво повернул её лицо осторожным движением руки. Локи считал, что его улыбка способна кому угодно вернуть приподнятое настроение.       Какая ирония, что великий обманщик был более всего великолепен в самообмане.       — Она больше всех меня интересует. Ой, точнее, болит!       Какое-то время они молчали. В их дуэт ворвались чужие разговоры, голоса Тора, Снэра и Фригг рушили его приятное времяпрепровождение. Белые тонкие руки, каких у валькирий не наблюдалось и в помине, перебинтовывали раны. Увидев своё кольцо на её пальце, ему почему-то внезапно стало приятно, пусть он и понимал, что иначе быть не могло. Аромат сирени и листьев кипрея лепестками накладывался поверх обработанных мест; поцелованные же словно взрастили в себе целые сиреневые кусты. И Локи поймал себя на мысли, что сирень пахнет очень даже ничего.       — Мне нравится этот способ. Интересные у вас там лекари.       — Так утешают детей, если они поранятся. Поцелуй — и всё сразу проходит.       — Значит, для тебя я ребёнок?       — А у тебя имеются веские доводы меня в этом разубедить?       — Золотко, я даже не помню, сколько мне лет, о чём ты!       Лив внезапно сделалась строгой, даже взгляд её обрёл холодные тени, и вряд ли это особенности здешней температуры.       — Дети безответстсвенны и беспечны. В случае неприятных ситуаций чаще всего вешают всё на взрослых и убегают от проблем. Совершают поступки и не думают о последствиях. Так что, да, бог огня. Ты либо очень хорошо притворяешься, либо так до сих пор и не вырос.       Подобным тоном владели все знакомые ему наставники. Только те наставники были неприятными или просто до невозможности скучными воинами и летописцами.       Сейчас же так говорила ему хорошенькая Лив, голос которой пусть и несравненно приятнее, был соткан из тех же ноток серьёзного тона.       — Сдаётся мне, кто-то не очень любит детей, — Локи тихо засмеялся, когда на самом деле пытался скрыть странное, внезапное чувство разочарования: кто-то, скорее, очень не любит его. Душу (существовавшую!.. наверное?), сотканную из обмана и потех, задело и ранило это унизительное и точно недостойное сравнение с ребёнком. Конечно, при условии, что Лив поцелует и эти раны, Локи мог принимать их одну за другой.       Лив подняла ясные глаза на него. И внезапно, словно игрушка Тора вдруг снова ударила по голове, он понял, что глаза у неё... очень даже ничего. Самые обыкновенные тёмные глаза, но именно человеческое обыкновение делало их невероятно особенными.       — Напротив, очень люблю. Просто не уточнила: испорченные дети безответственны и беспечны.       Да, кое-кто очень не любит его. Ко всему прочему считает бездушным испорченным ребёнком.       И по странной причине, которую Локи даже не мог сформулировать, его это оскорбило. Даже прохожие не могли удержаться и не заметить его испорченность; боги считали его недостойным доверия и благ, он прослыл редкостным негодяем с повадками непослушного юнца. Однако едва это сказала Лив, сидящая напротив, сидящая совсем рядом, чьи человеческие руки, несмотря на строго сказанные слова, бережно и осторожно касались его ладоней, Локи даже не нашёл на это шутки.       И тонкое оскорбление переросло в непонимание — почему он вообще воспринял это так близко?       Закончив и не дав Локи придумать шутку, Лив приблизилась к его лицу, не задерживаясь для драматичных взглядов и сразу принявшись исцелять мягкими губами рассекающую спинку носа ссадину и кровоподтёк на скуле.       Лив остановилась и внимательно осмотрела лицо. А Локи даже не был уверен, какое у него сейчас было выражение.       — На губе совсем небольшая. Сама заживёт.       Бог превратил странные дурные мысли в воронов и выгнал из своей головы, снова зажигая огонёк в светлых глазах.       — А вот и не заживёт! — передразнил Локи. — Ты просто недотрога.       Усмешка придала ему уверенности, которая с каких-то пор начала ему изменять.       В её прикосновениях было нечто материнское, нежное и трепетное. Такое, чего главный обманщик точно не заслуживал и никогда даже не мечтал получить. Ни капли низкого разврата, к которому он так привык, что уже считал истинным и единственно существующим. Из холодного замка безразличия он едва ощутимыми прикосновениями губ оказался в ночи, под смеющимися звёздами и тихим пением смущённого золотого соловья. Это было так, как матери касаются ран своих детей. Как крылья бабочки задевают раскрытые цветы. Это было точно молитва в пустом храме, что тонким отголоском донеслась до небес.       Локи никто никогда не молился. Но отголосок он услышал.       — А если не заживёт — поцелуешь ещё раз? — спросил он.       Лив улыбнулась, все разногласия её души, стремление к одиночеству расцвели такой робкой красотой, и можно было в то же мгновение сойти с ума. Благо, ум Локи был довольно своеобразным, но угрозу почувствовал.       Но большее внимание он обратил на то, что она впервые улыбнулась после его слов.       — Я просто проверяю, действует ли наше средство на скандинавских богах.       Сказав это, она коснулась большим пальцем его нижней губы — лекарственный аромат проник в его голову, и он почувствовал привкус мази и мягкость человеческой кожи.       — Сделала из бога подопытного... Немыслимо... — Локи продолжал смотреть в её глаза, чувствуя себя от этого чертовски хорошо.       — Этот бог слишком беспечный, вот и попал в руки коварного человека.       — А если вспомнить, что бог ещё и ребёнок, то личность человека приобретает жестокие черты.       — При этом ребёнок не простой, а испорченный.       — ...Подожди, как это меняет ситуацию?       — Делает меня чуть лучше.       — О боги! Этот человек ещё и пытается себя оправдать!       Лив встала. А Локи резко вернулся в мир, где Тор громко и властно требовал выпивку, где холод Ётунхейма не забывался теплом ближнего сердца, где он — обманщик Локи, даже тень которого уже приносила неприятности.       — У вас там правда такие любвеобильные лекари? Или ты придумала это, чтобы поцеловать божественные губы?       Закрывая баночку с бальзамом, Лив перевела взгляд на Локи. Учитывая дикость обстоятельств, в которые она попала, никакой ясности и совершенно никакого спокойствия, сопутствующих так часто её выражению, у неё быть не могло. Из чего Локи впервые предположил, что в конкурсе на звание главного лжеца года у него появилась серьёзная конкурентка.       — Так просто заведено. Поцеловать синяк, порез или царапину — обычное дело. Говорят, заживает быстрее.       — И с помощью какой же такой магии это происходит?       — Может, это на уровне подсознания? Когда кто-то о тебе заботится, хочется поправиться поскорее, чтобы тот обрадовался.       — Ты правда думаешь, что я хочу тебя порадовать?       — Мы же выяснили, что это эксперимент. Не принимай так близко к сердцу. Ты же в этом мастер.       — Однако в прошлый раз твои губы были горячее. И настойчивее.       Лив мягко убрала окольцевавшую её запястье руку и посмотрела на бога огня смертельными в своей ясности глазами.       — В прошлый раз я целовала не ссадины. У поцелуев есть свои правила. Свой язык, если предпочитаешь.       — Какие же вы, мидгардцы, чудные. Научишь?       — Я сама знаю лишь пару слов.       — Моя душа снова ранена! Её защита пала! Исцели же мою душу поцелуем, о милосердная Лив из Мидгарда!       — Перестань, Локи, души так не лечатся.       — Можно попытаться.       Лив выдохнула. Брови неуверенно опустились. Её мысли чуть ли не вылетали из головы, такой, верно, там начался ураган. Однако женское лицо вернуло себе серьёзное выражение, заглушив ветреные порывы.       — В прошлый раз я не должна была этого делать. Мне это не нужно.       — Брось, золотко, мне показалось, тебе понравилось.       — Теперь ты знаешь, что даже боги иногда ошибаются.       Она прошла к остальным, о которых Локи совершенно забыл. И продолжал не думать. Её холодное безразличие, острое и опасное для его гордости, не удовлетворило пламенную душу. Будучи уверенным в её типаже и дальнейшем поведении, у Локи ненадолго заработало какое-то благоразумие, пытавшееся выяснить, в какой момент лёгкие и непринуждённые отношения закончил не он. И ему однозначно не польстило такое наглое окончание того, чем он наслаждался.       На удивление, эксперимент прошёл успешно. Вызвав, однако, побочный эффект в виде растраты навыка не зацикливаться на подобных глупостях и не впускать в голову какую-то недо-валькирию с руками белыми, глазами холодными, поцелуями исцеляющими.       У них были странные отношения. Которые даже не были отношениями, говоря откровенно. Однако ему нравилось с ней говорить. Ему нравилось быть объектом её осторожных разглядываний. Ему нравилось быть причиной её стыдливо опущенных ресниц. Ему нравилось, когда она заботилась о нём. Нравилась стойкость, граничащая с изумительной мягкостью сердца.       Она ему нравилась.       А ей это не нужно.