ГРЕШНИК

      — Прости меня, святой отец, ибо я согрешил. Смиренный вздох и короткое неловкое молчание. Человек напротив нервно смотрит в сторону, стараясь не встречаться с ним глазами. Какая же глупость.       — Да только нет в этом раскаянии ни грамма искренности. До того ты жалок, — мрачно, что так не свойственно священнику, произносит Берт, а изможденный человек напротив безмолвно вторит ему, глядя в ответ с едкой усмешкой.       Ну что за идиотизм? Берт обреченно склоняется к зеркалу, упираясь ладонями в шершавую стену. Хочется рассмеяться в голос, да нервы ни к чёрту. Боже, так низко он пал, что уже и дьявола всуе упоминает? Батюшка бы за такое наградил его плетьми, да пожёстче.       Зеркало отбрасывает на опостылевшее окружение игривые золотые блики от восходящего солнца, озарившего комнату мягким тёплым светом. Убранство скромное, даже скорее скудное. Но ведь этого он и хотел? Взгляд цепляется за уголок пледа в отражении. Теплый ореховый цвет, его любимый в последнее время. Берт бездумно оглядывается, словно ищет что-то. Но у него здесь ничего нет, больше ничего.       — Соберись, ничтожество, — раздраженное шипение прорывается сквозь стиснутые зубы. — Ты здесь ради искупления греха. Хватит ныть, раз жизнь дожить решился.       Верно, он грешник, не сумевший умереть. Снова воспоминание болью режет по сердцу, холодя кровь. Берт — убийца, некогда бывший лекарем. Возгордившийся глупец, решивший, что может вознестись до звезд без страха упасть. И когда возмездие покарало его за спесь, падение это было крутым и чуть ли не смертельным.       Положа руку на сердце, Берт как и его знакомые, сам не мог до конца поверить, что стал пастором, да ещё и в богом забытом городке в глуши. Уж кто-кто, а Берт действительно был крайне далёк от такой праведной жизни. И до сих пор далёк, как бы ни старался. Слишком живой, слишком наглый и до смешного непокорный. Да и праведник в нём умер в муках, едва родившись. Отец Винсент, заведовавший приходом до него, часто любил повторять, что желание Берта обратиться в веру ничем иным, кроме как чудом и не назовёшь. Но он знал, зачем Берт это делает, понимал. И благословил. Смерть маленькой пациентки, ставшая венцом его бахвальства, тяжким бременем лежала на душе и не давала жить, как жилось до этого страшного момента. Берт все ещё помнил её доброе лицо, в кошмарах слышал её звонкий чистый смех и себя, кичащегося талантом совершать невозможное.       Скорбную тишину разбивает внезапный удар колокола, вырывая Берта из раздумий. Путаясь в кронах деревьев, с ветром надрывный звон врывается в открытое окно и гулом отдается в костях, на секунду обездвиживая. Кажется, это звенит душа Берта в попытке вырваться из клетки, в которую он сам же себя и посадил. А вместе с колоколом в голове снова раздается сокровенное: «Ты готов?» Но Берт не знает ответа на этот вопрос, все ещё не может понять. И ненависть к себе от этого только усиливается.       — Всё, пустое это. — Берт расправляет плечи, глубоко вздыхая, и выходит из дома, направляясь в приход.       Дом его, слегка покосившийся от времени, находился недалеко от прихода на возвышении, от чего каждый день приходилось спускаться с холма и взбираться обратно, стараясь не упасть в грязь на скользких от вечного дождя камнях. Этим же утром дорога, словно насмехаясь над ним, тянется бесконечно долго. Ночной дождь в очередной раз размыл тропинку, превращая путь в преодоление болота. Впрочем, Берт уже привык к этой мерзкой погоде, переставая обращать внимания на слякоть, холод и мрачную атмосферу. Нужно идти вперёд, шаг за шагом, к полю битвы, где он снова проиграет.       — Доброго вам утра, пастор! Приятный сегодня денёчек, не находите? — слышится отовсюду. — Отче, благослови вас за помощь!       — Доброго утра и вам, — вежливо отвечает он, как и всегда, улыбаясь играющим у прихода детям.       Натянутая смиренная улыбка, мягкий спокойный голос, речь, наполненная состраданием. Да Берт же чёртов актёр. Хотя годом ранее и правда стал привыкать к такой жизни. Но то было до момента, когда, задушенное внутреннее «Я» снова вырвалось наружу, опьяненное ароматом лаванды и чего-то терпкого, но манящего.       Перекрестившись на входе, Берт замирает, глядя на алтарь и окно за ним. Это не правильно. Атмосфера внутри давила с каждым днем все сильнее, будто крича: «Тебе тут не место! Не оскверняй святую обитель!» И зачем все это? Разве есть смысл служить Господу, если делаешь это не искренне? Берт и так уже на пол пути в ад, так зачем принуждает себя к служению?       И снова это: «Ты готов?» Успокаивало лишь одно: жители Тотспела не отличались святостью, и у каждого за душой было грехов не меньше, чем у него, а то и больше. Уж он-то знал это наверняка.       — Направь меня, — едва слышно бормочет Берт, попутно кивая прихожанам. В конце концов, если уж он не лечит тело, то пусть хоть облегчит груз души.       Утренняя служба протекает как обычно. Все те же лица, те же слова, то же ощущение обмана. Словно он не должен тут быть, словно лжёт, исповедуя и отпуская грехи. А грехи он отпускал исправно, как и подобает. Только вот свой грех, её, он не отпустит никогда.       Взгляд тут же находит в толпе желанный силуэт. Проклятье, ворот сутаны душит, да так, что слова проповеди застревают в горле, обрывая монолог. Она смотрит в ответ, так проницательно, пристально. Словно знает, что делают с ним её глаза: один льдисто-голубой, а второй точно весенний лес с теплым ореховым отливом. Металл чёток и бусины обжигают ладонь холодным огнём, а библия в руке слишком тяжёлая для своего небольшого размера. И эта удушливая смесь ароматов свечного воска, ладана и мокрого дерева — непередаваемый запах церкви, от которого уже тошнит. И среди всего этого она, глоток свежего воздуха.       Селена. Имя, которое он не перестает задушенно повторять каждую ночь, утыкаясь лицом в мокрую от пота подушку и доводя себя до предела, чтобы после с извращенным восторгом сорваться в чёрную пропасть. А потом ещё раз и ещё. Словно безумец, получающий наслаждение от пыток. Вот и сейчас, стоит взглянуть на неё, как тут же в венах вскипает кровь и до невозможного приятно тяжелеет в паху. В одежде тесно, больно. Хочется ощущать не грубую холщовую ткань, а мягкую кожу его женщины. Да, плевать. Она именно что его. Того пожелала Селена и того же жаждет он.       Берт скрывает свою оплошность легким покашливанием и продолжает вещать о смирении и благочестии, пока любимые глаза словно раздевают его прямо за амвоном. Он улыбается своей пастве, едва приоткрывая губы, и беззвучно выдыхает, пока невидимые руки скользят по напряженному торсу, спускаются ниже, пробираются под пояс брюк, сжимают. Слегка прикрывает глаза, отвечая на вопрос неугомонной мисс Амели, ощущая при этом на коже влажные поцелуи вперемешку с укусами. Да, похожие следы еще красуются на его теле с прошлого раза, когда Селена предложила поговорить о живописи. И они говорили. О, как же насыщена была их беседа!       — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя, — Слова произносятся на автомате, как хорошо заученная роль.       Берту стыдно. Он понимает, что творит, но не может, не хочет прекращать. Он влюблён до безумия, опьянен женщиной, которая обещана другому. Он пал так низко, что само его нахождение в стенах прихода есть самое настоящее богохульство.       Селена повторяет молитву, практически не отрывая от Берта пронзительного взгляда. Они равны. В глубине ее красивых глаз плещется такое же раскаяние. «Я разделю с тобой как этот грех, так и расплату за него и все, что за этим последует. Я твоя, равно как и ты — мой», — снова её слова звучат в измученном сознании. Удивительно, но они оба чувствуют, что обещаны друг другу свыше. Словно души их перерождаются испокон веков, чтобы вновь соединиться и быть вместе, хотя бы немного. Они опьянены друг другом, одурманены. Это не просто любовь, даже не одержимость. Это нечто за гранью.       Стоит немалых усилий не сорваться прямо во время мессы и не прижать Селену к груди, не зацеловать её прямо при женихе, что сидит рядом с этим его мерзким самодовольным лицом. Наивный идиот! Селена не хочет этого брака, никогда не хотела, но воля их семей выше её желаний. Быть может она просто взбунтовалась, решая закрутить интрижку с приходским священником. Так оно и выглядело со стороны, но Берт знал, что Селена не такая. Они оба сопротивлялись этому влечению сколько могли и изо всех сил. Но одна гроза разрушила все их старания, толкая в объятия друг друга и скрывая их сладкий грех за пеленой дождя. В ту ночь он предал все догмы, нарушил всё, что мог, но раскаяния не ощутил. Наоборот, он лакомился Селеной как самым изысканным блюдом и распадался в ее руках на тысячи осколков снова и снова, ведомый лишь собственным эгоизмом.       — И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. — Он смотрит прямо на неё исподлобья, жадно, по-собственнически. Эта молитва — пустой набор букв. Глупо надеяться, что кто-то свыше сможет вправить мозги человеку, который добровольно и с удовольствием оступается раз за разом, наплевав на все. — Ибо Твоё Царство…       Селена снова повторяет за ним, но по движению её губ Берт понимает, что произносит она «и введи нас в искушение», умышленно проглатывая «не». В груди ноет и до боли тянет в паху. Господи, прости, Берт слишком возбужден, чтобы мыслить здраво. Селена слегка вскидывает бровь, замечая как заалели его скулы. Чертовка, решила поиграть?       Его взгляд меняется, тяжелеет. Берт медленно чуть склоняет голову, и губы его растягиваются в хитрой лисьей усмешке, когда Селена краснеет под стать Берту и закусывает губу, переводя взгляд в сторону. Пусть она и ведёт себя как игривая кошечка, но она не распущена, как девушки в салоне у Мэри. Нет, Селена готова познать все грани греха, но лишь с ним, при этом все еще мило смущаясь. Идеальная.       — Аминь! — произносит стройный хор, возводя глаза к небу. А Берт знает, что по крайней мере половина пришедших не вкладывает в молитву ни грамма искренности, как и он, делая всё как по рецепту, в надежде, что это позволит им не сгинуть в котле. Наивные глупцы.       Служба подходит к концу. На данный момент всё, чего желает Берт, это расстегнуть пуговицы ворота, стискивающего горло, чтобы вдохнуть, наконец, полной грудью. Потому что роба душит его, словно знает, как он осквернён. Но Берт не может, он должен быть со своей паствой.       Как заезженная пластинка, далее идёт череда обращений, вопросов, приглашений и прочая светская ерунда. Его здесь уважают, что даже несколько удивительно. Берт внушает доверие, его образ светел, не посрамлён. Да и Берт не старался развенчать эти сплетни. В маленьких городках, типа Тотспела, событий происходило мало, да и те не отличались чем-то грандиозным. От того каждый пришлый чужак оказывался в центре внимания. Но только не он, молодой священник, но уже такой умудрённый опытом. В глазах людей его история была неотрывно связана с церковью, чему в свое время явно поспособствовал отец Винсент, приведший его, побитого, нищего и голодного, в Тотспел три года назад. Святой отец Бертилак просто не мог согрешить. Быть может, только это и спасало их с Селеной от раскрытия.       Вечер протекает не так гладко, как обычно. Берт, отпустив помощников, мается, прибираясь в приходе и постоянно всё роняя. Обожженная горячим воском ладонь, ушибленное об лавку колено и эта раздражающая тянущая боль в груди — церковь явно давала понять, что Берт тут лишний. Да он и сам это прекрасно понимал, сегодня как никогда. Быть может, он все же готов?       Взгляд мажет по алтарю, замирая на окне с полыхающем в нём алым закатом. Солнечный свет, преломляющийся на фацетах, и вихрящиеся облака, гонимые ветром, играют с уставшим сознанием, будто превращая окно в некий портал. Берт глубоко вздыхает, вдруг остро ощущая, что этот вечер здесь его последний. Занятно.       Но как же Селена? Хочется снова увидеть её, обнять, почувствовать её вкус. Берт опускает голову, сцепив зубы в безмолвном рычании. Черенок метлы скрипит, сжатый в побелевших от напряжения кулаках. Он хочет её, скорее, даже жаждет. А она никогда не будет его. Только не здесь. Да почему же всё так? И вдруг на Берта снисходит озарение. А ведь всё это и есть расплата за смерть девочки. У него никогда не было и шанса на искупление, да, Господь? Теперь он это понимает.       Шквал ветра обрушивается на приход, воет в щелях, яростно хлопая ставнями и заставляя стекла дребезжать в рамах. Уши закладывает на короткое мгновение, а сердце словно пропускает удар. Вот и ответ.       — Святой отец, могу ли я исповедаться? — Метёлка выпадает из ослабевших пальцев.       Берт медленно оборачивается, с еле подавляемым облегчением глядя на пришедшую. Селена, озарённая закатными лучами, словно сошедший с небес ангел, стоит в проходе и смотрит так жадно, в нетерпении. Нет, она не ангел, а древняя богиня Луны, спустившаяся к нему на закате, чтобы спасти от удушающего одиночества. Полы плаща забрызганы грязью чуть ли не до плеч — Селена явно бежала сюда со всех ног. Берт наклоняется вперед, чтобы сделать шаг, но замирает, с беспокойством оглядывая притвор за её спиной. Никого нет, да и прийти никто не должен.       Они одни в этот вечер.       — Могу ли я? — с нажимом повторяет она, комкая в руках подол платья. Она вся дрожит.       Берт знает, что для Селены в целом не важно как именно они проводят время наедине, главное быть с ним. Поначалу они говорили много и подолгу, потом стали прогуливаться по округе. Соседи одно время шептались, что взбалмошная сиротка Селена наконец-то успокоилась и серьезно окунулась в религиозные таинства, беря пример с почтенной мисс Жозефины Солсбери и её брата, принявших Селену в свою семью. Знали б они, в какие таинства Берт посвящает её теперь. Но, боже, их тянуло друг к другу неспешно, но сильно. Теперь же, когда они познали тела друг друга, тяжело было себя контролировать. Они ведь пытались, пусть и тщетно. Но сейчас, здесь, Берт без лишних слов понимает, что нужна Селене не беседа, а тепло его тела подле. Его прикосновения, объятия.       — Что же вы совершили, дорогая Селена? — серьёзно спрашивает он, взглядом умоляя её успокоиться.       Она не сдерживается и подходит вплотную, робко глядя сначала на его губы, после поднимая широко распахнутые, в обрамлении густых ресниц, покрасневшие глаза. На щеках видны дорожки от слез. Проклятие, этот ублюдок снова довёл её! Играет с Селеной как с игрушкой, пока её приемная семья обхаживает его ради денег. Жалкие убогие куски дерьма! Берт готов совершить страшное, только бы избавить любимую от цепких когтей её жениха. Что угодно, абсолютно всё.       — Я хочу убить человека, — Срывающийся голос дрожит от напряжения. Боже, они даже мыслят одинаково. — Прости, совсем себя не контролирую! Я устала, не могу так, не хочу. Хочу быть с любимым мужчиной подальше отсюда. Хочу сбежать! Понимаешь?!       Берт обеспокоенно оглядывает Селену, мягко обхватывая ладонями её лицо. Она тут же приникает к руке, точно котёнок, и довольно жмурится.       — Берт, — одним его именем она молит его о стольком.       — Я здесь, видишь? — от мягкой улыбки Селене легче, но боль все ещё плещется на дне её чудных глаз. — Я с тобой. Всегда.       Она хочет что-то сказать, но задыхается, от волнения и нервов забывая делать вдох. Берт легонько целует её в лоб, давая время прийти в себя и обуздать бурю внутри. А Селена недовольно ворчит, запрокидывая голову и пронзая его требовательным взглядом.       — Дыши, — шепчет Берт в гостеприимно распахнутые губы.       — Я и дышу, тобой, — Её ответная шаловливая улыбка срывает все тормоза.       Берт целует жадно. Каждый раз как первый, лишь бы утолить этот голод. Губы терзают, языки сплетаются в до сладкой боли знакомой игре. Селена тихо стонет, прижимаясь к нему и судорожно хватаясь за сутану, а он подхватывает её на руки и несёт в исповедальню, где их никто не увидит.       — Берт, — её стон и внезапный легкий укус в шею. — Ну же!       — Съесть меня решила? Не зря, видать, бабушка называла меня лакомым пирожочком. — Но Селена не разделяет его игривого настроя, прикусывая его ещё раз и заставляя громко ойкнуть.       Стоит им оказаться за занавесками, как она со всей силы толкает Берта на лавку. Он с грохотом врезается спиной в стену и сползает на сидение, в немом изумлении глядя на Селену. А она уже забирается следом ему на колени, сжимая стан бёдрами. Черт, как же похотливо Селена смотрит на него сверху вниз, одной рукой сжимая его горло, а вторую прижимая к недвусмысленно выпирающему из штанов бугру. И улыбается. Дьяволица, не иначе.       — Боже, сегодня ты особенно… — Берт не успевает договорить, прерванный рваным поцелуем, а после и не хочет продолжать.       В кабинке тесно, но ещё теснее в сутане. Словно понимая его мысли, Селена принимается рывками высвобождать его из одежды, попутно покусывая и целуя то в губы, то в каждый новый оголенный участок кожи. Холодный воздух приятно остужает разгоряченное тело, но это пока. Берт уже плавится, впиваясь пальцами в её бедра и прижимая Селену ближе к себе. Плащ отброшен в сторону, открывая взору едва прикрытое тонкой тканью тело любимой. Легкое платье будто специально надето для того, чтобы не мешало. Берт развязно улыбается, тихо посмеиваясь и подаваясь бёдрами вперёд. И Селена шипит, но прижимается в ответ, потираясь и вынуждая его задрожать от удовольствия. Она игриво прикусывает его нижнюю губу, слегка втягивая её в рот, а после резко отстраняется, когда Берт собирается ее поцеловать. Но он знает, как отомстить ей за шалость.       Задранные до пояса юбки больше не мешают ласкать любимую. За прошедшие месяцы тайных встреч Берт на отлично выучил, что нравится Селене, поэтому когда одна его рука оказывается у влажного входа, а большой палец второй замирает на самом чувствительном месте её тела, та выгибается, запрокидывая голову и судорожно вздыхая. Боги, Селена уже такая готовая для него. Натянутая, словно струна скрипки. Сколько же она терпела? Пальцы скользят дальше, глубже. Она затягивает его, сил держаться больше нет. Да и незачем.       — Вы сегодня крайне нетерпеливы, мисс. — Селена падает ему на грудь, содрогаясь от его шепота, и откидывает голову, открывая доступ к шее. — Так изголодались? — Губы скользят дорожкой из влажных поцелуев к ключицам и ниже. — Я вот очень голодный. Зверски.       На этом слове Берт добавляет третий палец, ловя поцелуем хриплые стоны любимой. Её бёдра двигаются сами, ведомые его ласками. Селена запускает пальцы ему в волосы, стискивая их в кулаках и прижимая голову Берта ближе. Она целует не менее жадно, но при этом так мягко.       — Берт, кажется, я больше не могу, — она уже хнычет, прислоняясь лбом к его и зажмуриваясь. В голосе слышны слезы, и Берт решает не медлить.       — Привстань, — шепчет он ей на ушко, попутно играя с мочкой языком.       Селена извивается, жадно хватая ртом воздух и стараясь не стонать в полный голос. Она снова целует его, приподнимаясь на коленях. Руки её, уже освободившие из плена одежды давно вставший член, лениво скользят по всей длине, размазывая смазку. Берту тоже уже невмоготу. Пару раз он толкается в её руку, закусывая губу и вскидывая бровь в немом вопросе. Её пьяный смех раскрепощает. Раскрасневшаяся, растрёпанная, Селена так соблазнительна, когда совершенно одурманена им.       — Войди. — Одно слово, но сознание пустеет.       В ушах ревёт кровь, и попросту невозможно вдохнуть полной грудью. Направленный тонкой рукой член упирается в бархат плоти и проскальзывает внутрь под сопровождение их тихих стонов. Селена не медлит и рывком опускается на Берта, обнимая за шею и утыкаясь носом в изгиб. Она дрожит, но ей хорошо. Берт целует её куда дотягивается и начинает двигать бёдрами, направляя её, задавая темп. Проклятье, это просто нереальное удовольствие.       — Хочу тебя с самого утра. Как будто…ах…ты меня приворожил. — Селена ловит его губы и тут же углубляет поцелуй. Острые ноготки украшают плечи и спину алыми бороздками. Удовольствие и боль — идеальная гармония.       — Боюсь, это не в моей компетенции. — Губы блуждают по её скуле, то и дело оставляя на коже легкие поцелуи. — Хаах… А вот твоя подруга вполне могла подкинуть тебе что-то эдакое…хах…в этих ваших ароматических флакончиках.       — Брось, сам же втихую ходишь к ней за свечками. — Лёгкий шлепок по ягодице, и Селена шипит от удовольствия. — Черт, Берт, знали бы люди, какой развратник… Ах! Боже!       На смуглой шее красуется парочка новых красных отметин — Берт не смог сдержаться. Придётся Селене и дальше прятать следы его страсти. Но она никогда не злилась, наоборот, как-то призналась, что благодаря им не чувствует себя одиноко в том большом холодном доме. Будь его воля, Берт зацеловал бы Селену с ног до головы, чтобы все видели, кому она принадлежит, но не смел. Прознай кто об их утехах, исход был бы крайне печальным.       — Ты так сжимаешь меня. — На груди появляется новая отметина. Берт губами чувствует, как, точно пичужка, трепещет её сердце. — Так нравится? Ты не менее развратная грешница, любовь моя.       — А ты против? — Селена слегка откидывается, глядя на Берта с наигранным смущением. Она облизывает губы, а он резко кусает её за подбородок у родинки, тут же проводя по месту укуса языком. — Боже, святой отец, вы не перестаёте удивлять.       — Я еще и не то могу, уж поверьте, мисс. — Он ускоряется, вовлекая Селену в долгий крепкий поцелуй.       Их дыхание смешивается, кабинку наполняет симфония страсти: рваные хрипы, тихие шлепки и вздохи вместо сдерживаемых стонов. Внутри жарко, душно. Горячий пот застилает глаза, мышцы ноют от напряжения, а хватка на тонкой талии так сильна, что явно останутся синяки. Берта выгибает, голова запрокидывается, а в зажмуренных глазах начинают плясать звезды. Дерево скрипит от натуги, потому что они уже не сдерживаются. Пару раз Селена ударяет ладонями по стенкам исповедальни и чуть не выбивает рифлёную сетку окна, совершенно не контролируя себя и заходясь громкими стонами. Мягкие ореховые локоны выбиваются из причёски, обрамляя её лицо, и несколько прядей Берт наматывает на кулак, слегка оттягивая её голову назад и прижимаясь губами к пульсирующей венке на шее. Селена снова стонет, царапая дерево ногтями, а он вторит ей, совершенно забывая, где они находятся и что им может грозить. Помилуй их Господи, пусть они и ведают что творят.       Надрывный шепот: «Я люблю тебя!» — хором на пике, когда единение достигает максимума, а после жадные глотки воздуха и тихий смех. Они нежатся в объятиях друг друга, то и дело начиная лениво целоваться, а мир вокруг будто замирает. Вот, что ему нужно. Это, она. И жизнь с человеком, который знает о тебе абсолютно всё и принимает таким, какой ты есть.       Когда все следы скрыты, а вещи приведены в порядок, Берт крепко обнимает Селену, зарываясь носом в волосы и упиваясь любимым ароматом лаванды и чего-то терпкого, но манящего. Она обнимает в ответ, лаская кожу головы лёгкими массирующими движениями. Неужели он думал, что сможет без неё? И какая к черту свадьба? Нет. Больше Берт не в силах это выносить.       — Я готов, — шепчет он, глядя на раскрытую на алтаре библию и отворачиваясь. Господи, прости, но он согрешит вновь.       Интуиция не подвела — это и правда его последний вечер здесь. Селена понимает всё без лишних слов, отстраняясь и глядя на него в немом восторге. Она тоже готова. Давно готова бросить всё и всех и сбежать с ним куда глаза глядят, лишь бы быть вместе.       Берт — грешник, который попал в рай при жизни. Мрачный, холодный, но до боли в груди прекрасный рай, который существует лишь благодаря Селене. И ради неё он готов на всё.       Абсолютно на всё.