Травести

Садье нравится Джонни Рокфор — и, в общем-то, это довольно очевидно всякому, кто хотя бы раз видел их вместе. По городу, на который ночь не опускается  — она навеки развалилась на нём толстой чёрной кошкой с крошками перхоти (уличных фонарей) в шерсти,  — они идут бок о бок, переговариваясь часто, но отрывисто, почти никогда  — только вдвоём. Это как раз весьма красноречиво свидетельствует о том, что Джонни Садья не по душе  — и ещё, конечно, о том, что он предпочитает не оставлять свою стаю без присмотра. Никто и никогда не скажет с экранов о том, какой он ответственный и как сливает тревожность в унитаз при помощи единственного, что может заставить её выйти наружу: дешёвого алкоголя. Садья придерживает сальные густые кудри и упивается  — так приятно наблюдать за тем, как по подбородку у него змеится тонкая ниточка слюны, а из глаз текут невольные слёзы, вызванные, быть может, не только резкостью вони; но об этом остаётся только гадать. Джонни Рокфор ни с кем не говорит о своих слабостях, они у него просто есть  — и если смотреть на него не в сводках новостей, а вблизи, вид у него довольно уставший, да и песни вымученные. Садья знает: у Садьи получилось бы лучше. Но об этом никто не догадывается. Они не догадываются, даже если орать в полный голос: не желают слышать, отворачиваются, чтобы не смотреть. Они сходят с ума по Садье  — конечно, как иначе, причины прекрасно известны. Такая красивая кожа, такое короткое платье. То, чего хотят мужчины,  — в этом же нет никакой тайны. А если кто-то решает выделиться из стада, желать не женщины, а славы, его встречают презрением. Отца редко показывают по телевизору  — только в те мгновения, когда он не успевает убежать от камер, и тогда вид у него становится жаркий, деловитый и виноватый, как у мужика, подающего бизнесменам кофе, а может, именно им он и пытается притвориться. Получается  — его часто не замечают; камера мазнёт по лицу и свернёт себе шею от злости (опять упустили). Все остальные переговоры отец ведёт онлайн, не включая видео. Он серьёзный парень  — из тех, чьи маленькие причуды уважают; долго к этому шёл и никогда не позволял собственной предательски смуглой коже всё испортить  — заперся в башне, как рыба в аквариуме, никого не подпускает близко, особенно с тех пор, как умерла жена. Садья делает всё по-другому  — надевает на себя скафандр из макияжа, пудры, париков и платьев, выходит в свет. Никто ещё не заметил  — не с кем сравнивать, да и незачем. В банде знают, что Садья из богатых, но из ребят половина прячет купюры в подполе, а другая  — мечтает, что вот-вот тоже дорвётся и... Мечты не сбываются, по крайней мере, не в Метрополисе. Мечты принимают за бродячих кошек, вывозят в питомники и прессуют в питательные блоки для тех, кто разучился радоваться мелочам и поддерживает своё существование лишь силой воли. Все думают: Садья хочет быть с Джонни. Но Садья хочет быть Джонни. Хочет вести за собой стаю голодных волков, натравить их на город, никогда не умевший принимать их такими, как есть. Садья потому и придумывает «Чёрные звёзды» — стоит Джонни проявить слабину, как место рядом с ним оказывается занято не то чтобы альфа-самкой, но, по крайней мере, причудливым экзотическим существом, которое готово пойти на всё, чтобы ей казаться. Садья — металл другого толка, из такого не отлить ни пушек, ни патронов; Садья — игла, всадившаяся в кончик пальца и проделавшая путь до самого сердца. И так странно смотреть на то, как Кристаль пытается поучаствовать в этой игре, но не понимает правил. Главного из них: спрашивать разрешения нужно у Садьи. Если бы звёздочку кто-то научил различать намёки, она бы и Джонни сохранила, и жизнь, но в миг, когда они впервые сцепляются по-настоящему, Садья уже знает, что спустит курок без лишних раздумий. Они снова не поймут: увидят ревность свихнувшейся бабы, готовой пойти на всё ради мести, и не увидят, как же Садье безумно скучно здесь и темно. Казалось, блеск этого платья помог бы хоть немного развеять мрак, а нет, так безумное сверкание взгляда Джонни, мерцание его гниловатых зубов и липких после поцелуя губ, но если и не это, то хотя бы вспышки от пулемётных очередей... Это всё так и не сработало. Садье хотелось источать свет, а им казалось, что перед ними дитя тьмы, и они мяли безвольное тело жадными лапищами, но так и не осознали: их освещает солнце. Ласкает лучами, оставляет ожоги. Невзначай двигает их, как пешки, сообразно своим прихотям; и к игрушкам, конечно, можно привязываться, да, Садье жалко было выкидывать Джонни, но такое случается, когда у игрушечного бандита в груди образуется дыра и от него начинает пахнуть жжёным пластиком. В конце концов, Садья смотрит на клубы дыма с верхушки башни-аквариума и думает: может быть, отец всё равно будет горд. Он, конечно, готовил единственного наследника к играм совсем другого масштаба, а потом и вовсе слёг от разочарования, но чем не подарок — смерть всех тех, кого ты когда-то боялся? Садья кротко вздыхает и стирает грим, обнажая смуглую щёку, ещё потемневшую там, где вот-вот снова пробьётся щетина — и это в подземном городе, в котором ничего не растёт. А всё-таки — чем не подарок?