***
Выходные, редкие и долгожданные, были одной из тех возможностей почувствовать себя нормальным. Это было то немногочисленное спокойствие, когда не терзала никакая спешка или оглушающие крики, женские голоса и тонкие пальцы, цепляющиеся за потрепанный пиджак. И, это были те редкие дни, когда он видел Доппо чаще чем пару часов в день. — Доброе утро... — едва слышится хриплый голос за звуком шумящих кастрюль. — Доброе утро!! Как спалось? — Изанами в своей привычной энергичности с самого утра выглядывает из-за угла кухни, ловя чужой усталый взгляд. — Нормально.. Да.. Лучше чем обычно.. Я думаю?.. — Доппо неуверенно смотрит куда-то вдаль, скрещивая руки на груди. Наверное, не стоит напоминать, что его "обычно" — это состояние на грани того, чтобы лечь в могилу. — Завтрак скоро будет готов, подождешь? — Да, да.. Я буду здесь в гостиной. Хифуми тихо усмехается и переворачивает подрумяненный омлет. Снова вспоминает этот взгляд усталых глаз цвета бирюзового разлива, обрамленных ужасающими по своему размеру мешками от регулярного недосыпа. Мысленно ставит заметку, чтобы напомнить своему соседу отоспаться сегодня, словно он не напоминает об этом каждый раз. В конце-концов, наверное, это чужое изнеможденное лицо никогда не выходит у него из головы (ибо он считает все черты Доппо чертовски милыми). Это глупо. Но Хифуми не привыкать делать глупости. Невзаимные влюбленности длинною в 20 лет, наверное, никогда не заканчиваются чем-то хорошим. Но он все равно все так же никогда не сможет перепрыгнуть через это, потому что это сладкое томленное чувство — все что у него есть, и эти порывы жить исходят лишь от одной любви и желания. Бессмысленные страдания, и это в очередной раз напоминает Хифуми о том, насколько он жалок. Жалок и безнадежен. Их выходной проходит все в той же безмятежной полусонной тишине, прерываемой смехом и фоновыми голосами очередного странного ситкома, который Хифуми нарыл на одном из каналов. Доппо чуть улыбается и, наверное, лучше бы так было всегда. Засыпают они на том же диване, прислоняясь друг к другу, разделяя теплый плед и неловкие прикосновения-объятья. Во сне Хифуми бесконечно пытается ухватиться за что-то, но каждый раз эта черная бездна из "ничего" пожирает его. Сладкий день сменяется стреляющей тревогой.***
Рабочие вечера ничем не отличаются от предыдущих. Они мерзкие и грязные. Ощущение чужого присутствия оседает на теле тысячей мелких песчинок и пробирается сквозь кожу, нестерпимо зудя. Эти люди шебуршат под ночными фонарями, толпятся и толпятся, вызывая головную боль и колящее чувство страха. Противно. Хифуми осторожно открывает дверь квартиры, держась за ближайшие стены. Доппо еще спит и, меньше всего хотелось тревожить его по пустякам, поэтому приходится пробираться в темноте наугад, стараясь не обращать внимания на дрожь в руках. По пути слетает обувь и пиджак, в попытках наконец дойти до ванной и щелкнуть замком. Мерзко. Все горит от кровавых мозолей, но остановиться невозможно, потому что Хифуми до сих пор чувствует чужие руки на себе, потому что ему хочется содрать эту кожу и избавиться от ощущения незримого присутствия, но все что он может — это раз за разом стоять под душем, смывая остатки парфюма и косметики. Он не уверен, что течет по его щекам: слезы или вода, но это уже не имеет значения. Отвратительно. Почему этот порочный круг не заканчивается? Ответом послужит лишь шум воды и копошение собственных вязких мыслей-червей, разъедающих его изнутри. Как жаль, что все это повторится опять.***
Даже если Хифуми говорит, что безусловно любит себя, то, не сказать, что он врет, скорее недоговаривает. В конце-концов, никто не говорит полной правды, ведь так? И никто точно не будет испытывать и капли любви, когда твой рассудок помутнен настолько, что ноги едва передвигаются, а голова идет кругом. Мыслей так много, они стреляют голову яркими фейерверками, но ни одна не задерживается надолго. Это все граничит с привычной тревогой, заставляющей сердце болезненно биться в груди, до такой степени, что пальцы немеют от боли и снова, сил хватает лишь чтобы упасть на полу холодной ванной, испытывая муки бесконечного удушья. Горечь на языке не сравнится с тем же едким отравляющим сознание не столько алкоголем, сколько ощущением беспомощности. Но это все слишком привычно, чтобы обращать внимание, очередной переизбыток шампанского в крови, ничего страшного. "Это моя работа" Хифуми не уверен, говорит он это обеспокоенному другу, или самому себе, но сути это, как обычно, не меняет, и ничего не меняется никогда, и все повторяется бесконечно-бесконечно, раздражая и прижимая мертвым грузом к земле: работа до тех пор, пока он не почувствует тошноту и попытка прийти в себя, пытаясь понять, в какой момент это все так же неожиданно оборвется. И он не боится смерти, а скорее, в какой-то степени ждет ее, как благословения или расплаты за свои грехи. Но с тем же упорством он не признается даже себе, что мечтает отключиться, ударившись о порог и больше не проснуться, будто, вся его жизнь лишь больное порождение его истощенной фантазии, способной выводить лишь знакомый круговорот ярких вспышек. Даже так, он слишком боится бросать того, кого считает реальнее этих глупых мыслей. И это не убьет его, ведь у него слишком много дел. Хифуми вздрагивает от прикосновения чужих рук к своей спине. — Хифуми?.. Кажется, он забыл закрыть дверь. Но даже так, он не в силах ответить или посмотреть в сторону Доппо, и не уверен, с самого ли начала его так сильно трясло. Горло саднит, однако разочаровывает лишь то, что он даже не в силах рассмеяться и сказать что-то, потому, послушно позволяет чужим рукам поднять его. И с той же пустой вокруг, он не знает, как оказался на кровати, с чашкой чая рядом и сидящим около него Доппо, с салфетками для снятия макияжа. Ах, да, Доппо определенно слишком хорош для него. Меньше всего хотелось ввязывать человека, которому буквально посвящена эта сомнительная в своей адекватности жизнь; человека, которому он должен был представляться надежным и замечательным соседом, готовящим ужин и занятым уборкой в свободное время. Не то что бы это первый раз, когда эта грань трескается, но ощущение пойманности на чем-то содеянном не покидает. У Хифуми внутри что-то давно сгнило, возможно, его собственные органы от столь сомнительного образа жизни, но даже если он будет харкать кровью — этого никто не узнает. Потому что так и должно быть. И эта ситуация совсем не кажется правильной. — Извини, Доппочин, — Хифуми слабо улыбается, отводя взгляд, — тяжелый день, хаха, все в порядке! Лучше скорее ложись обратно спать, не обращай внимания ~ Доппо, нервно сидящий на краю кровати, недовольно мотает головой: — Нет. И ты знаешь, я не уйду, поэтому, просто отдыхай, хорошо? Лицо напротив такое же взволнованное как и обычно, но в этот раз это давит еще сильнее. Неправильно. Это все неправильно. — О нет, я не смогу простить себе, если лишу тебя драгоценных минут сна! — Хифуми слишком резко приподнимается, чувствуя звон в ушах и хватается за чужой рукав, — Со мной все хорошо, видишь? — он снова пытается улыбнуться, не обращая внимания на пульсирующую боль во всем теле. Рядом слышится усталый вздох и неуверенное бормотание. — Я волнуюсь, — коротко бросает Доппо, невесомо касаясь холодных рук, — и в этот раз ты не сможешь меня переубедить, сказав что все нормально. В конце-концов Хифуми и вправду смеется, содрогаясь на грани истерики, ощущая жжение в глазах. Неправильно то, как Доппо вытирает его слезы и держит за руку, как будто Хифуми и вправду чего-то стоит; неправильно то, что он сам это позволил и теперь может лишь тихо проклинать свою очередную слабость; он позволяет одной лишь ночью взять этим чувствам вверх, пускай они обжигали его годами — и всего лишь раз почувствовать себя хоть сколько живым в своих призрачных фантазиях. Но солнце взойдет и с его лучами все вновь станет таким, каким и должно быть. Даже если в конечном счете, это сведет его с ума.