Вечная полярная ночь

Аякс с недавних пор укоренено взял в моду захаживать к Дотторе без малейшего предупреждения, да даже без пресловутого стука в дверь из вежливости. Да даже если бы и стучался, это его ни капли не оправдывает в глазах Второго. Из всех предвестников лабораторию можно было посещать лишь Сандроне. Изредка ещё заглядывает Коломбина, так, просто посидеть, понаблюдать нешумно минут двадцать, и спокойно улыбаясь, поблёскивая белоснежными крылышками на затылке, ретироваться, издав смешок. Их присутствие не беспокоило, даже наоборот, но Чайльд… Он, мягко говоря, утомляет. Очень мягко говоря. Мелкая дрожь пронизывает тело, когда Дотторе слышит звук открывающейся железной двери. Это Тарталья. Точно Тарталья, у него шаги звучные. Дотторе различает, это давняя привычка. «Ce garçon ne va pas bien!» — раздраженно восклицает он в мыслях, поднимая голову на незваного рыжего гостя, да не с пустыми руками, а с глупыми вопросами на руках, и щенячьими блеском в синих, как море, глазищах. И Дотторе становится любопытно: с чего бы Аяксу до него есть дело? Обычно же он всем своим видом невольно демонстрирует, что гражданские ему непонятны, неблизки и в целом интереса никакого не вызывают. И Дотторе любопытно то, почему же Аякс вздумал, что ему тоже есть дело до него. Ну, может Дотторе в какой-то степени и не так уж и наплевать на вьюнца (он не желает этого показывать, лишь бы этот недоросль ненароком в себя не поверил): он относился к путешественнику скорее равнодушно, нейтрально, до одного момента: схватка с Чайльдом. В которой Итэр одержал верх. И все же приходилось подлечивать поверженного мальчика, а в голове проносилось только то, что следовало бы запереть его на ключ в лаборатории, от греха поодаль, а то ничего от Одиннадцатого такими темпами и не останется, только пёрышки. В крыле, принадлежавшем Дотторе, холодновато — снежнайская вечная мерзлота достаёт ветвистыми руками до главного офиса. У Тартальи губы синеют: «Плохо топят что ли? Вот черти!» — на мальчике красуется красный шарф, который заботливо отдал Дотторе, завидев его открытое горло на одном из заседаний. Чайльд, взращённый на монотонных песнопениях вьюги-матушки и ласке узорных снежинок, так и оставался мерзлявым, даже больше, чем Дотторе, а он, между прочим, сумерец! — Я правда ненадолго… — ну да, а в прошлый раз этим «ненадолго» обернулись три часа односторонней аяксовой болтовни. — Просто хочу узнать как ты, уж извини меня, дурака, — конопатый поджимает губы. Дотторе — столетнее существо, которое обычайно воротит свой кукольный нос от всего живого — сейчас находит умильными россыпь веснушек «как звездное небо» на румянных, персиковых щеках и смехотворную юношескую браваду. Аякс сентиментальный, подвешенный, вечно бросается на всё, завидя то ли угрозу, то ли причал. Слово «очень» — это очень про него. А Торе сам таким был и глубоко в душе, кажись, остаётся. Право же, точно таким же. Пусть и воспоминания об этом уже канули глубоко в бездну сознания или намеренно стёрты с диска. К его худой ноге ластится рыженький, брошенный на произвол судьбы-злодейки, котёнок, находящийся в поисках положенной, но такой недостающей ласки. Дотторе смиренно опускается на корточки, чтобы погладить спутанную шерсть. И второй предвестник лениво щёлкает старенький чайник.