Шестая встреча

      Впервые Энси увидела Лебедя, когда ей было двенадцать и водный тролль утянул её в глубину озера. Отец и тётя нырнули за ней, и, к счастью, этот тролль был небольшим — они сумели её отбить. Но у неё ещё долго мелькали перед глазами красные пятна — красные перья.       Тогда она не поняла, что это значит, и никто не мог объяснить: в их семье мало знали о том, что в старом мире называли фольклором и мифами. Годы спустя женщина с седыми волосами и холодным именем рассказала ей, научила её песням, что старше старого мира, и показала изнанку яви, мир снов, познакомила с частью её собственной души — луонто. А годы и ещё несколько лет спустя Энси провожала душу госпожи Луми* среди туманов и тёмных вод. Тогда она поклонилась Лебедю Туонелы и сказала нужные слова, хотя сомневалась, что величественная птица заметила её.       Зато в другой раз — заметила почти наверняка. Трудно не заметить того, кто буквально оттолкнул тебя с дороги.       У Энси были магия, копьё и ястребиные крылья и, в общем-то, не было причин помогать незнакомцу, которого тянули под воду твари мира снов, — но не было и привычки оставаться в стороне. Получилось, надо полагать, не слишком вежливо, но она надеялась, что Лебедь не будет держать на неё зла. В конце концов, она извинилась.       (А с тем, чем закончилась встреча со спасённым магом в реальности, это дело определённо того стоило.)       И рано, рано умирать, когда детям нет ещё и десяти, так что она перемотала бинтами из рубашки разодранное бедро и пробиралась через почти бесконечное болото к стоянке охотников, одной только магией, кажется, не давая себе отключиться. Сгорая в лихорадке, пряталась под выворотнем от холодного дождя и тварей, которые бродят по ночам, и на третью ночь уже почти наяву видела то птицу в алом оперении, то женщину с белой кожей и алыми волосами, столь прекрасную, что от этого становилось жутко; и сколько бы ни повторяла себе, что рано, — но, наверное, ушла бы с ней, если бы не Хилья, которую чутьё погнало на поиски.       В деревне тётя Кайно, седая и полуслепая, напоила её лекарствами и травяными отварами, вскрыла рану, выпуская гной, промыла и зашила, зашептала наговорами. «Слишком рано», — вздохнула Энси, прежде чем заснуть на пахнущей травами постели в её доме, — и потом ещё годы и годы не видеть посланницы Туони.       Слишком рано.       А потом — слишком поздно.       Лалли забрал винтовку, но у неё оставался нож, и она надеялась, что ей ещё хватит остатков собственной воли, чтобы не стать частью пожирающей её твари, не подпитать собой её силу. Лезвием — по горлу, непослушной рукой, перебарывая контроль, и Энси улыбнулась, когда над ней распахнулись алые крылья — но через мгновение их заслонила темнота.       Она всё-таки не успела уйти.       Она почти не осознавала себя, почти не ощущала времени; ей оставалось только ждать, прислушиваясь к шёпоту родной крови, и не надеяться даже, потому что в ней почти не осталось того, что могло бы чувствовать; только верить и немного помнить.       Она ждала, пока за тёмной пеленой чужой воли, сковавшей её, не вспыхнуло обжигающе яркое пламя. Пока её не позвали — тоже ни на что не надеясь; тогда она собрала всё, чем когда-то была, чтобы помочь тем, кого почти не помнила, — хоть на одно мгновение сдержать голодную темноту.       И сгореть вместе с ней.       Пламя оседало, рассыпалось алыми перьями, поднималось горделивым изгибом лебединой шеи. Тем, кого она почти не помнила, Энси могла сказать лишь одно: «Живите». А у неё теперь остались только ястребиные крылья — и этого ей было довольно.