Розочка

Есть такие мелочи, которые ну никак нельзя мешать с алкоголем, хотя очень хочется: наркотики там, антидепрессанты, разбитое сердце… Поэтому Баярунас отодвигает предложенный Русланом стакан и зарывается поглубже в брошенные как попало куртки балета: когда они все набились в эту гримерку, вешалка упала, поднимать было лень, и куртки плавно перекочевали на диван, за спину Яру. Из перечисленных выше мелочей у Баярунаса только разбитое сердце. — Чего такой смурной? — Даша тоже подсовывает ему стакан, но Яр демонстративно складывает руки на груди. — Ты за розу на Женечку дуешься? — Спектакль последний был… — начинает, было, Баярунас, но Январина уже то ли уже с сестринской, то ли все ещё с материнской заботой обнимает его за плечи. Утыкается в шею. — Сейчас придёт, и ты все уши ему пробухтишь… — обещает Даша, гладя его по встрепанным после парика волосам. Дашу надо слушать, у нее голос и впрямь создан для колыбельных. Куртки неожиданно оказываются невероятно удобными и уютными. В сознании удерживает мысль исключительно о том, что на Женю надо набухтеть за розочку. Ну и шум в быстро напивающейся гримерке… Кто-то из балетных хватается за сердце, но сразу же хохочет: по коридору мелькает черная тень — при посохе и каком-то неуместно-новогоднем конверте — кто-то из поклонниц, видать, подогнал. Ага. Вернулся-таки из Бездны фанатского обожания… Яр, конечно, пытается ускользнуть незаметно, но, естественно, это не удается. Мимо Герасименко, начавшего тост, хрен проскочишь, и Яру приходится выслушать историю своего пути в Рейстлины в невероятно артистичном, но немного неточном пересказе Руслана. Ансамбль аплодирует стоя, Даша не встаёт с курток и смотрит взглядом, в котором читается всего одно слово: «держись». Яр держится. Как удобно быть постоянно на нервах: никто даже не замечает разницы… Наконец, избавившись от руки Руслана на своем плече, Яр бочком проскакивает в коридор, и почти наощупь пробирается в единственную, кроме этой, освещённую гримерку. Женю он застаёт наклонившимся над раковиной — с размазанным по лицу гримом — ну да, его так красят, что с одного раза не отмоешь… — Шалафи. — с самой неуважительной интонацией, на которую способен, зовёт Яр. — Чего тебе, ученик? — Женя придирчиво оглядывает себя зеркало, результат ему явно не нравится. — «Сразу «да» на все эксперименты»? — напоминает Ярослав, пересекая комнату в несколько шагов и требовательно хватая Егорова за подбородок. — Размажешь только, давай я. Женя покорно прикрывает глаза, позволяя оттереть с лица остатки грима. Во время этого процесса он не разговаривает, а когда Яр наконец его отпускает, смотрит устало, почти как Рейстлин Руслана: — Ну так ты и поэкспериментировал. — А ты не поддержал. — Я поддержал. — Ага, выкинуть в зал мою личную розочку — заметь себе не фанатскую, а на личные кровные купленную, которую я таким чудом на сцену проволок — это «поддержал», Жень? — Ну зато смотри как хорошо получилось, фанаты в восторге… — Мои обещали тебя съесть. — Ну ты же мне её подарил. Она теперь моя. Я её выкинул. — Но это же был мой подарок. — Главное — не подарок, а внимание… — с видом гуру замечает Егоров и гордо добавляет. — И я вообще из роли не выпал. — А это не повод для гордости, а обязанность актера. — повторяет фразу мастера Камхена Ярослав. Женя приподнимает брови, мол, что ты несёшь, ученик, и напоминает: — Так я ж не актер. — и подмигивает, будто это, блин, величайшая тайна. — У меня даже диплома нет. Яр моргает пару раз. Ну да, работа не по специальности — бич современности. Если так подумать, у него именно актерского диплома тоже нет. Но ничего же — работает. Мда, клуб анонимных нихрена-не-актёров в полутёмной гримёрке, пока все актёры с дипломами бухают в освещённой гримёрке, да так звонко, что слышно даже тут. Бухтеть как-то больше не хочется. Добухтелся уже. Женя обиженным не выглядит, но Яр-то чувствует, что лишнего ляпнул. — Слушай, если бы я твою розочку принял, я бы не удержался и цитировать начал… — Женя скрещивает руки на груди и, зажмурившись, начинает: — «Я мог бы завоевать этот мир уже сейчас, хоть сегодня ночью, я мог бы создать новые миры, но моя цель лежит куда дальше, я мог бы отдать тебе свою сестру, Китиару, она, кажется, тебе понравилась…» На этом моменте Женя открывает глаза, смотрит внимательно в глаза Ярика. То, что срывается с его губ — просто случайно заученный текст из книги, не «роль», не «проживание» Воображаемый Камхен в голове Ярика плюет на пол, встаёт и уходит. — «Я мог бы подарить тебе этот мир, ученик» — разводит руками Женя. — Ты, что, оригинал читал? — И не один раз. И тебе советую. — Да я пытался, ну ее — муть эту… — Нарываешься, ученик. — Женя дотягивается до посоха и взвешивает его на ладони. Ну да, сейчас стукнет: посох же, блин, противоударный, надёжно замотанный изолентой… Тем более сейчас он нахрен не нужен: Леге точно побрезгуют такое забирать. — Тогда бы пришлось отвечать ещё на кучу вопросов, и это я не про суд. — Егоров облокачивается на посох, кладет подбородок на «глаз дракона». — Почему, например, я просто так оставил тебя среди кошмаров, почему именно ты явился мне… — А в оригинале этого не описано? — В оригинале у Даламара три страницы от силы. И только сверху — никакой тебе Бездны. Ярослав поджимает губы. У Рейстлина-то небось побольше… Хотя смысл жрать кактус, все равно его Круглов не возьмет в черные маги. Запоздало как-то он озаботился этим вопросом. Так у него всегда: пока процесс — и на репетиции лень, и тексты учить лень, а как только закончилось — мотивации выше крыши… Хоть кредит бери, чтобы «Мага» поставить. Женя тем временем натягивает пуховик, принимается убирать волосы под шапку. — И что, ты просто так уйдёшь? — Ярослав цапает посох, оставленный Егоровым без присмотра. — Бросишь меня в Бездне, с кошмарами? — Нет, ты что… — картинно возмущается Женя. — Я стану сначала богом, а потом — драконом, подожду пару тысяч лет, а потом обязательно найду тебя и вытащу из… Западни. — Почему у меня ощущение, что это откуда-то из другой оперы? — Яр смотрит, намеренно изображая крайнюю степень подозрительности. — Потому что это из Ксентарона. — честно отвечает Егоров. Ну да, адвокат из него хреновый бы вышел. Может и хорошо, что в актёры подался. Разговор заходит в логический тупик. Больше обсуждать нечего, да и не хочется особенно. Пускай они оба — не совсем актёры, как выяснилось, а проскакать по сцене три часа с перерывом на антракт — это не шутки. Яр покачивает на ладони посох, вспоминая, как ощущается тот, который делали под него. Этот более увесистый, что ли… А Женя им на сцене размахивает так, будто это тросточка — не тяжелее, чем в «Singing in the rain». — Так, а ты… Долго дуться планируешь? — по-деловому интересуется Женя. — Ну ты вообще ничего не делаешь, чтобы это исправить. — А можно мне инструкцию? — жалобно просит Егоров. — Интуитивный подход, Жень, его важно развивать. Яр забирается на стол с ногами, укладывает посох на колени, но руки с него не убирает, готовый при любой ошибке повторить сценографию Кошмаров в соло. — Знаешь, я не очень… Эмпат. — сознаётся Егоров. — Но у тебя лицо такое хитрое, как будто бы я подозреваю, что тебе от меня нужно… — Ну и что же, по-твоему? — Яр инстинктивно подаётся вперёд. — Для начала — цветы… Лично «на свои кровные». — Женя загибает большой палец, глядя на Яра. — Продолжай. — поощрительно улыбается Яр. — Потом, наверное, чтобы я отвёз тебя домой. — Егоров загибает указательный. — Та-ак… — в Яре откуда-то просыпаются Биттлджусовские интонации, хотя этого товарища он ещё ни разу даже не перепевал. — Накормить ужином. — загибая безымянный, Егоров делает крошечный шаг вперёд. — Да, но не спеши. — посох упирается Егорову в грудь. Тот смотрит на это слегка ошеломлённо, ну да, его-то за фактуру и вокал сразу же Рейстлином поставили… Блатной, да и только. — В плед тебя заворачивать глупо. — Егоров качает головой. — Ты всё равно на мне повиснешь, что с пледом, что без пледа. — Ну давай, Женечка, ты же что-то там всё-таки закончил, голова ещё должна соображать… Женя перехватывает посох, воспользовавшись моментом, вырывает из рук. Посох описывает над их головами красивую ровную дугу, а в следующий момент Яр чувствует, что оказался зажат между оказавшимся неожиданно близко Женей и посохом. — А можно было так на сцене? — сдавленно шипит Ярослав, пытаясь извернуться так, чтобы посох не давил на лопатки. — Тебе нравится, когда на такое смотрят? — Когда смотрят — не обязательно… Ты прикинь: сцена, даже если не видно нихрена, а там мы — вот так… — Нужен эксперимент. — Ага. Прям вот сейчас пойдём так на сцену. — Пошли. Лезть на сцену, где уже давно потушен свет, приходится окольными путями. Всё ещё стоящие декорации никто не убирает, и в такой вот крабьей позе до неё дошагать — целое дело. Женя включает посох, чтобы не грохнуться в темноте, но помогает это не сильно. А ведь они, блин, даже не пьяные. Просто придурки. Свет посоха делает их лица плоскими, и придаёт всему мистическую атмосферу. Если кто есть в зале — непременно заметят и разнесут, а Женя с Яром об этом узнают в самую последнюю очередь. Яр упирается лбом Жене в лоб, долго смотрит в глаза. Сейчас бы обломать на корню эксперимент, как с розочкой этой… Женя целует его сам, поднимает посох выше, к шее, чтобы даже не думал вырываться. У него руки разведены широко, и это выглядит так, будто бы Егоров, в соответствии со статусом своей группы — байкер, верхом на Харлее. Но вырваться из такого положения невозможно. Не особо и хочется, на самом деле. — Яр, смотри… — Женя кивает куда-то в сторону края сцены. — Твоя роза под колонку упала. — Ну и хрен бы с ней. — Ярослав требовательно вцепляется ему в плечи, пальцы скользят по пуховику. — Я принесу. Это же подарок всё-таки… — Женя отпускает посох, который Ярослав тут же ловит. — На меня смотри. — вместо Биттлджуса просыпается вдруг Рейстлин, и, видит Паладайн, Яр по нему уже успел соскучиться. — Главное — не подарок, а внимание, ученик… Интересно, пойдут ли Жене эльфийские уши? Как вообще можно столько эльфов сыграть, и всё время без ушей…