Белый Ворон

      В тот раз он думал, что уже не выкарабкается.       Он стал врагом для всех нейтралов, какие только были на тот момент в Зоне, ему прилепили прозвище «Бункер» и начали преследовать. Из охотника он превратился в жертву.       Но, это было предсказуемо. За все его грабежи и вылазки по стоянкам, за воровство и увечья, которые он нанес отдельно взятым сталкерам, его никто пивом бесплатно поить не стал бы.       Пару месяцев он вообще не мог попасть в свое убежище. Скрывался по перелескам, оврагам на территории Темной долины и возле Припяти,из-за реки, где располагались стоянки сталкеров, пришлось уйти и надолго забыть туда дорогу. Они слишком хорошо взялись охранять свою территорию.       Он старался обходить подальше промзоны и вообще какие-либо постройки — опыт подсказывал, что мутировавшая живность больше селится в антропогенных ландшафтах, чем в природных. С дикими животными было проще справится, чем с мутантами.       Но Зона была маленькой. Его то-тут, то-там находили одиночки или группы нейтралов, сгоняли с места. Иногда просто выгоняли — преследовали, стреляли, пока не уйдет куда подальше, а иногда откровенно пытались убить.       Загоняли в аномальные поля, устраивали засады или ловушки. Из первых он благополучно выходил — то его странное чутье его ещё ни разу не подводило, хотя и стало заметно слабее. Он заметил, что с каждым выбросом это восприятие у него понемногу притупляется.       Засады и ловушки удавалось обходить — он взял за привычку никогда не ходить даже два раза одной и той же дорогой.       Какое-то время везло, какое-то время Зона, казалось, сама оберегала его. Он даже немного расслабился и решил было забрать часть трофеев из некоторых схронов, разбросанных по его охотничьей территории и всё-таки отнести в убежище, да на этом и попался.       Его подкараулили возле одной из нычек, и не понятно какое чутье или чудо его спасло тогда. На подходе к тайнику он мимоволи отступил в сторону, обходя яму на узкой звериной тропе, и в тот момент по месту, где он стоял полсекунд назад, грохнула очередь. Под последовавший грохот пистолетных выстрелов он сиганул в кусты, в левый бок будто лошадь лягнула и он, вместо того, чтобы аккуратно приземлиться на четре точки, плашмя пропахал колючий подлесок всем телом.       Оказавшись на земле, отполз за сваленные вместе два дерева, протяжно застонал. Громко, чтобы точно услышали.       И в следующие минуты, пока преследователи подбирались к нему, развернулся поудобнее, перехватил автомат, и, едва люди приблизились на достаточное расстояние — сам дал по ним очередь из положения лежа.       Один молча упал сразу, второй со вскриком отлетел назад, заголосил, на помощь ему кинулись ещё двое.       Автоматные очереди загрохотали над головой, пули закрошили над и возле нее тонкие прутья подлеска, одна ударила прямо перед самым носом, забрызгав ему лицо липкой землёй и мусором.       Не дожидаясь, пока его прикончат, он сам еще раз длинно огрызнулся. Стрелять из укрытия по стоящей цели было все же удобнее, чем по затаившейся где-то на земле. Ориентируясь по звуку и движению, Бункер с грехом пополам расправился с преследователями, но это ему дорого стоило.       Пришлось довольно долго лежать, притворяясь бревном, чтобы убедиться, что из способных стрелять рядом не осталось никого, и никто больше не придет на подмогу. А когда он выполз из кустов и решил осмотреть себя — понял, что дело дрянь.       Едва сел ровно — голова закружилась и потемнело в глазах. Он ощупал рукой бок, куда по идее ему прилетело, и влез в кровь. Ее успело много натечь.       Торопливо вытащив из кармана на ноге пакет с кровоостанавливающими губками, а из-за пазухи фляжку с водкой, он распаковал одну из губок, расстегнул на себе куртку и задрал свитер. Потом так же поспешно плеснул горючки себе на руки, выковырял губку из упаковки и, вцепившись зубами в воротник свитера, затолкал ее в дырку от пули, что красовалась слева на боку. Одной оказалось мало, пришлось проделать процедуру ещё раз, только потом кровь остановилась полностью.       После этого он какое-то время лежал на земле, приходя в себя. Тело сделалось непривычно лёгким и будто чужим. Мир перед глазами качался и кружился, потом на время вовсе пропал, а когда вернулся обратно — стало полегче. Он смог подняться сначала на четвереньки, потом на ноги, осмотреть себя получше.       Кроме этой раны никаких повреждений больше не было, но в этом и была вся дрянь. Пуля прошла не навылет, а застряла в теле. Он не мог понять, задела она какие-то органы, или нет, но по самочувствию догадывался, что отделался лёгким испугом.       Было больно двигаться — наклоняться, ступать на ногу с поврежденной стороны. Он хотел было из упрямства все же забрать хоть что-то из тайника, но пройдя несколько метров от места побоища, он понял, что боец и мародер из него никудышний, потому решил возвращаться в убежище.       Правда, это в мыслях только было так легко. На деле он почти десять часов ковылял через лес, в обход заброшенной деревни к своему дому. Забрал в двух схронах все лекарства, потратил два рожка патронов, пока отбивался от настырных снорков, увязавшихся за ним на окраине деревни.       Ввалившись в убежище, хотел было нормально обработать рану, но сил не хватило и он отрубился, едва дотащился до своей койки.       Когда пришел в себя — время уже было потеряно. Рана воспалилась и началась лихорадка.       Ругаясь, на чем свет стоит, стеная и кусая себе пальцы, он сполз с койки, доковылял до ящика с травами и медикаментами, забрал его на стол и туда же выгрузил все, что принес из вылазки.       Лекарств вроде хватало.       Страха он не чувствовал. Голова была чумной и горячей, казалось, в тот момент не было ничего невозможного для него.       Устроившись на своем лежаке так, чтобы свободно можно было достать до всего, что надо, он стянул с себя свитер и майку, вытащил из одной из трофейных аптечек шприц-тюбик с обезболом. Ругаясь, обколол себе им бок, а когда боль притупилась — потянулся к коробке с лекарствами. В ней был ещё пинцет, моток тонкой, вроде даже шелковой нитки и чистое тряпье вместо бинтов.       Оценив свой арсенал, он осмотрел внимательнее рану уже при достаточном свете артефактов. Края двух пропитанных кровью губок выглядывали наружу, ткани вокруг опухли и покраснели.       Пуля ясен хрен была не стерильной и занесла инфекцию, но если губки можно ещё вытянуть наружу, хотя пока тоже не желательно, то пулю он подавно достать не сможет. Он же не рентген-аппарат, чтобы видеть, куда ее занесло. А распанахать себе весь бок окончательно в поисках мелкой железяки — занятие предельно бесполезное. По идее эта дрянь может со временем обрасти соединительной тканью и он, возможно, даже забудет, что она в нем есть, но для этого надо справиться с инфекцией.       Посомневавшись недолго, он все же решил вытащить губки и промыть рану антисептиком, но не тут то было. Они оказались из серии органических, которые растворялись в теле, и едва он схватился за один из краев, выглядывающих из раны, как он расползся в его пальцах красно-крупчатым желе.       Это испугало.       Что делать? Как это все выковырять теперь?       Почему-то в тот момент ему показалось очень важным вытащить те треклятые губки. Чтобы снова побежала кровь, а с нею хоть от части вымылась та зараза, которая попала в рану с пулей. К тому же так можно будет хоть как-то все промыть.       Упорства ему было не занимать. Он собирался было сразу взяться за пинцет и вытащить хоть по кускам губки, только не сделал этого. Вместо этого, шатаясь, встал, доплелся до печки, принялся ее растапливать. Нужна была чистая горячая вода и тепло в убежище. Холод никто не отменял и сил он ему не добавит.       Ещё минут сорок ушло на печку и приготовление лечебных отваров (знал, что потом не скоро сможет встать), потом ещё почти час провозился, доставая расквасившуюся губку, благо анальгетик, что он вкатил себе, оказался сильным. Но крови много не вышло. Губки сработали как надо.       Тогда он промыл рану, перевязался, закинулся антибиотиками из аптечки и без сил повалился на койку.       Проспал очень долго. Очнувшись, с трудом вспомнил где он, и что произошло, сполз с ящиков, попил воды, хотел было затопить печь, но только дотащился до ящика с дровами, плюхнулся на него и опять заснул.       Проснулся от того, что упал к чертовой матери на пол и ударился головой. Вскинулся, охнул от боли в боку — анальгетики отошли, встал на четвереньки, опять завозился с топкой.       Нужно было нагреть воды, замочить грибного настоя для промывания раны — он хорошо помогал, да и вообще было холодно.       На все ушло довольно много времени и сил. Пару раз ещё он отключался, потом просыпался, продолжал свое действие, на котором остановился.       В таком режиме прожил четыре дня. Пока были антибиотики и растительные средства он держался. Было не лучше, не хуже. Его лихорадило, ломало, он с трудом заставлял себя каждый раз вставать, двигаться, есть хоть по маленькому кусочку мяса, пить воду и обрабатывать рану.       Потом антибиотики кончились. Осталась пара лечебных артефактов, которые почему-то не помогали в таких случаях, когда в теле оставались инородные предметы, и ещё один новый. Вороний глаз. Сталкеры писали в сети, что тоже лечебный, но с жуткой побочкой, которая сугубо индивидуальна и никто не знает, как другому икнется его пользование. Он стоял на полу в открытом боксе, между столом и его койкой.       Оставались травяные чаи и грибы, но они оказались многим слабее промышленных лекарств.       К вечеру того дня, когда он пропустил уже третий прием лекарств, его разобрало окончательно. Он маялся на своих ящиках, раскидавшись по постели в жару, смотрел в потолок внимательно, но будто не в него, а в телевизор с интересным фильмом, что-то бормотал.       Ночью видел Хелль — ужасную и прекрасную повелительницу мира мертвых. Она поворачивалась к нему живой своей половиной и улыбалась, смотрела на него черным, манящим глазом и шептала, чтобы он не боялся. В ее чертогах найдется приветливое и уютное место для людей, которые умерли от болезни или старости не в бою, но были честными в жизни.       А потом вдруг разворачивалась мертвым, истлевшим боком, и начинала верещать как ведьма или банши. Хохотала, клацая скелетированной челюстью, грозилась костлявым кулаком.       Не видать ему приветливых мест. Не видать ему ничего, кроме обледенелых пещер, ибо уже давно он не живёт честной жизнью.       Тогда его разбирало отчаяние — так глупо он загубил свою жизнь. Тогда он начинал оправдываться, рассказывать ей, что толкнуло его к жизни разбойника, но пощады или милости не просил. Твердо, спокойно смотрел в лицо страшной дочери Локи, ожидая, когда она протянет к нему свою мертвую руку.       Так ему все казалось, так виделось в граничащих с явью бредовых полуснах. На деле же он только ворочался на мокром от пота старом одеяле, стонал и иногда выкрикивал что-то совсем бессвязное.       К утру следующего дня пришел в себя. Сознание прояснилось, он открыл глаза, осмотрелся… все было как и раньше. Убежище, трофеи, вещи — ничего не изменилось в окружении. Рядом на столе стояла кружка с водой. Он с трудом дотянулся к ней, напился — этого хотелось невыносимо. Потом попытался приподняться, осмотреть свой бок, но не смог — его дернуло настолько резкой болью, он не успел и охнуть, как снова выпал из реальности.       Очнувшись снова, понял, что встать уже больше не сможет. Не осталось сил. Даже дышать стоило больших усилий, не то, что двигаться.       По-прежнему дико хотелось пить. Он снова потянулся к кружке с остатками воды на столе, подцепил, потянул, но уронил, едва стянул со стола и кружка упала в бокс с вороньим глазом. От соприкосновения с водой артефакт зашипел, затрещал, как залитые водой угли, засвистел и, когда вода испарилась — замолчал обратно.       Стало сначала горько — даже воды не смог достать, затем — безразлично. В конце концов никто навечно на земле жить не останется, все умрут — раньше или позже. Всех найдет смерть. Хоть в образе Хелль, хоть в виде стандартной старухи с косой.       Тогда он безвольно вытянулся на спине, прикрыл глаза и погрузился в странное, болезненное отупение. Тело ломило от температуры, бок пульсировал болью, но не было сил ни шевелиться, ни подать голос. Стало вдруг все равно, умрет он сейчас или завтра, попадет он в чертоги Хелль или еще куда-то, или вообще ничего не будет дальше..       Сколько так прошло времени он перестал понимать. Много, видимо. Он смотрел в стену напротив себя, в развешанные на крючке прорезиненный плащ и комбез, не понимая уже, что видит перед собой. Какие-то фрактальные узоры ползли по потрескавшемуся бетону, цветные полосы, пятна…       В какой-то момент его резинистый плащ, висевший на гвозде, вдруг как-то вздыбился весь, обрёл объем, будто его надули как шарик, зашевелился и упал на пол. Что-то зашуршало там, заскрипело резиной, а еще через несколько секунд странно гибкая, будто текучая фигура плавно поднялась от пола. Казалось, человек встал, но с координацией движений у него было плохо: его тянуло и качало из стороны в сторону так, что темная одежда его расплывалась разводами как на фотографиях при быстром движении.       Бункер по-прежнему равнодушно смотрел на это. Где-то в глубине едва тлеющего сознания горячей искрой задрожал испуг, но эта искра была слишком маленькой по сравнению с его телом, распадающимся обугленной головёшкой, потому никакой силы не имела и реакции не вызвала.       Фигура тем временем перестала колебаться, обрела устойчивость и развернулась к нему лицом.       Это оказался мужчина.       Если это был Черный сталкер, о котором тут уже несколько месяцев ходили байки, то он был слишком… белым, чтобы так называться.       Кожа у него была очень бледной, по обритой с боков голове ото лба и по всей макушке тянулся перевитый хвост светлых, почти белых волос. Ещё у него была странная борода — такая же светлая, как и волосы, заплетенная в длинную косу, достающую до середины груди.       Человек этот стоял, внимательно оглядывая помещение, вертел по сторонам круглой головой и, казалось, его, Бункера не замечал вообще. Какое-то время он разглядывал обстановку убежища, развешанные по стенам полки, стоящие везде ящики, вещи в них, потом все же глянул на него самого. Будто на что-то совершенно незначительное посмотрел. Отметил, что этот предмет здесь существует, и дальше перевел взгляд на другие вещи.       Пэр зажмурился — стало больно. Даже не физически — к этой боли он уже привык, скорее эмоционально. Он успел понадеяться, что этот человек, или кто это был, пришел ему помочь.       Но, вместо этого, двигаясь очень плавно и неторопливо, он прошел через узкий проход между ящиками и столом, подошёл к его койке и взял с полки в изголовье его, Пэра, любимую вещь. Тальхарпу. Как только углядел среди всего барахла? Развернул ее из куска брезента, придирчиво осмотрел, вздохнул.       Пэр напрягся весь, силясь приподняться, но не получалось. Он хотел возразить, окрикнуть наглеца, чтобы не трогал его вещи, но не мог и рта открыть. Потрескавшиеся губы слиплись на корке крови.       Все так же не обращая на него самого внимания, чужак уселся у него в ногах, взял тальхарпу как полагается для игры, стал возиться, настраивать и на какое-то время убежище заполнилось жуткими, скрежещущими звуками. Пэр даже вяло удивился тому, что со стороны звучание его инструмента было таким неприглядным, но потом неизвестный закончил с настройкой и вдруг запел.

Sal din hug og lat den ri og renna Med blinde augo vil du vegen finna Djupt du dreg anden inn — let tankar svinna Langsamt slepp anden fri — i vinden rida Spinn spindel — tvinn i tankar, kverv i syn Seidsongen, lint den lokkar hug or ham Fram gjøno døri, gjøno kongro-sløri Fram, ber med bare føt, den tunge børi

      Пэру показалось, что его швырнули в холодную, бурную реку — звучание голоса странного человека и тальхарпы как порыв ветра вернули его вдруг к родному северу, развернули перед одурманенным взглядом яркую картину зимнего леса, высоченных сосен и заснеженной дороги, несущейся под санями, ведомыми собачьей упряжкой.

Ut in ditt indre ventar bratt ein sti Høgt der på Lyvjarnut stend møyar ni Ved fyrste stad der stiar krossar, biar du legg frå deg kleda, alt du eige med Der du er på veg, er dei til ingen nytte Børa letnar, framom ventar tyngre veg

Он пел вису за висой. Речь его была очень знакомой Пэру, он улавливал знакомые слова, но не понимал полностью смысла песни — значит, человек пел не на шведском. Язык был более певучим, мелодичным, Пэр слышал его раньше, но не помнил, какой это. Знал только, что один из скандинавских.

Ved andre stad der stiar krossar, biar du legg frå deg tida, tunge tankar med Der du er på veg, er dei til ingen nytte Børa letnar, framom ventar tyngre veg

      Сильный, богатый голос чужака то взлетал до пронзительных, высоких нот, то падал и перетекал в шаманское рычание и звериные хрипы, пальцы его едва уловимо касались струн тальхарпы и она стонала в унисон с его голосом. От этого пробирала дрожь. Осознав это, Пэр всхлипнул — его тело стало реагировать, хотя он думал, что сил у него не осталось ни на что.        Странный гость его продолжал петь. Песня вилась долгой, каменистой и извилистой дорогой среди мрачного, старого леса его памяти, вела, тянула за собой куда-то вгору, к туманным вершинам, за которыми неизвестное. Образ странного скальда, сидевшего совсем рядом, то проступал из густой хвойной зелени, то погружался опять в холодный, пахнущий хвоей и солью мрак, и тогда его, Пэра, снова захватывала песня.

Ved tridje stad der stiar krossar, biar du Legg frå deg reidsle, legg di maske ned Der du er på veg, er dei til ingen nytte Børa letnar, framom kjem dei tyngste steg Nakjen der på nuten, kjenner berget deg Nordre slær si ørnevengje, vinden dreg Kring deg fær kvendeskuggar dansande Ramme runar, mæl og manar, yve deg

      Плетись, пожалуйста, плетись и дальше, песня, пой еще, неизвестный… Пока длится это он, чувствует, что еще живой. Можно же ему выхватить хоть немного радости из этой жизни, когда он одной ногой уже в могиле? Вейся, вейся, сплетённая из семи его жил, дорога, дай увидеть еще хоть краешек северного неба. Неужели он все порвал, неужели все изошло кровью, неужели кончится сейчас все?

Еg manar deg inn i berget blå der korkje sol ell måne skin deg på eg maner til skogen der ingen bur og til den sjø som ingen ror djupt under jordfast stein til ingens mein gjønom elva renna havet venda

      И треклятый скальд поет дальше. Поет и поет, рвет душу, играет на его тальхарпе, которую он сделал сам и которую ему самому уже в руки видимо, взять не придется!       От этого злость накатила на Бункера, пережала горло, заставила задрожать снова. Он почти приподнялся — плечи и голову, и тут чужак первый раз за все время глянул ему в лицо. Глаза у него были серыми, но не как у монолитовцев — мутным дымом, а скорее северным штормовым морем. Отдающим в синий и серый, беспокойным, тревожным и…будоражащим. Взгляд хлестнул его холодной, мощной волной, забил солью глаза, от чего невыносимо захотелось заорать во весь голос. Он сделал усилие, но даже вздохнуть не получилось.       Будто на собаку или ещё какую неразумную живность, чужак продолжал смотреть на Бункера, пел дальше, и Бункер уже явственно ощущал, как к нему из его злого отчаяния, из этой песни возвращаются силы.       Родные корни, шаманская магия или ещё черт знает что это было, но оно работало.       Сколько все продлилось он так и не понял до конца. Несколько раз ещё ловил на себе беспокоящий взгляд странного пришельца рядом, слушал-слушал его голос, а потом тот вдруг замолчал, оборвав себя на полуслове.       Так же плавно, спокойно, поднялся с его койки, сунул тальхарпу и смычок себе под мышку, развернулся и ни с того-ни с сего двинул к выходу из убежища.       — Все равно ты скоро умрёшь. Тебе это больше не пригодится. — Проговорил вместо прощания.       Такого Пэр уже не выдержал       — Стой! Это мое! — Рывком вскинулся, вытянул руку вслед уходящему, окрикнул — тот уже, казалось, снова начал терять свой четкий образ. — Отдай!       Последнее — совсем отчаянно. Он согласился бы в тот момент и умереть, если бы странный гость потребовал жизнь в обмен на инструмент. И умер бы, не выпуская из рук того, что было до боли дорого и, как ему казалось, связывало его нынешнего с прошлой, забытой жизнью-до-Зоны.       Чужак остановился и оглянулся на его окрик.       — Отдай! — Второй раз уже какая-то первобытная ярость прозвучала в его голосе, — Это моя вещь!       Голос его был хриплым и слабым в тот момент, но отчаянная злость в нем была настолько сильной, что чужак удивлённо приподнял светлые брови.       — Ты передумал помирать? — Проговорил он неожиданно по-русски и довольно разборчиво, а в следующую секунду оказался рядом с ним, Бункером. Хотя до этого стоял уже почти у выхода.       Неуловимо-быстро и со страшной силой сгреб шведа за тельнуху на груди и ремень штанов, одним рывком сдёрнул с койки и швырнул спиной на стол рядом.       Бункер успел только вскрикнуть и услышать, как со странным звуком упала на пол его тальхарпа, потом от удара спиной об доски стола боль в боку вспыхнула со страшной силой и на короткое время погасила сознание. Но совсем ненадолго.       Очнувшись, он раскрыл глаза и увидел над собой все того же чужака. Тот смотрел ему в лицо, губы его шевелились, но слов было не разобрать. Что-то чувствовалось на боку, какое-то движение — он скосил глаза туда и увидел, как неизвестный, сложив копьём пальцы левой руки, водит ими по красной, отечной коже вокруг раны, по опухшему боку, успел заметить, что что ладонь его вроде бы светится бледным, зеленовато-фосфорным маревом, а следом заорал как ненормальный, потому что по ощущениям показалось, что в без того воспаленную часть тела вцепилась зубами как минимум псевдособака.

Sott og sår or marg og bein or kjøt og blod or hold og skinn i vær og vind ut du svinn

      Пэр затрепыхался, заколотил ногами по столу, вцепился в руки чужака, пытаясь отодрать их от себя, но тот даже бровью не повел. Непонятно зачем, продолжал петь что-то (заговор? Заклинание? Не песня вовсе, получается…) и рвать пальцами его многострадальный бок.       Что-то горячее, смердящее потекло оттуда по коже вниз, на поясницу, брызнула кровь — покрытые рунами запястья чужака заляпало темно-бурыми каплями, казалось, хрустнули ребра из-за того, что он запустил аж под них руку.       Дыхание перехватило, от дикой боли Бункер завязался в сведенный судорогой узел жил и нервов вокруг этого шамана, оцепенел, вцепившись руками в его плечи, подтянул ноги к животу и прижал к груди подбородок. Но ни его дико скрюченная поза, ни его трепыхания, казалось не мешали тому ковыряться в его теле.       Сознание не уходило. Глаза шамана оказались совсем близко с его лицом, надвинулись как грозовое небо, потянули вглубь, в себя (в него самого?), утопили в бурлящих облаках или волнах… Он таращился в них, пока не захлебнулся, но, не успев до конца осознать этого, увидел, как поднимается на какую-то гору. В снегу, в тумане, бредёт, почти не различая ничего перед собой, ступает босыми ногами на заснеженные камни, но тела не чувствует.

Sott og sår or marg og bein or kjøt og blod or hold og skinn i vær og vind ut du svinn

      Шаман продолжал петь. Голос его звучал сильно, настойчиво и монотонно, подчинял себе, окончательно расплющивал сознание в кровавую кашу и Бункер не выдержал. Отключился, успев только царапнуть чужака по шее. Пальцы на миг за что-то зацепились, рука повисла, шаман дернулся вбок и она упала на койку. Следом все тело Бункера расслабилось и он повалился на матрасы, разворачиваясь весь, как оглушенный ёж.       Шаман, казалось, судорожно вздохнул, но тут же продолжил песню, повторяя раз за разом рефреном-заклинанием:

Sott og sår or marg og bein or kjøt og blod or hold og skinn i vær og vind ut du svinn

      Ещё чуть глубже погрузил руку в тело Пэра и тут же рывком вынул ее. Из скользких от крови пальцев выпала мелкая металлическая частица. Пуля.       От этого швед очнулся и увидел, что чужак никуда не пропал. Так и стоял над ним, уже с силой прижимая обе ладони к его боку, где, казалось, должна была остаться дыра размером с кулак.       Лицо его было напряжённым, тяжёлые веки зажмурены и собраны резкими складками, рот оскален. Он продолжал тот же заговор или песню, только уже хриплым, надтреснутым шепотом и это, видимо, отнимало у него массу сил.

I vær og vind ut du svinn Korkje sol ell måne skin deg på Synk i den sjø som ingen ror I elva renna, i havet venda

      К боку, казалось, прижали раскаленную железяку, но нервные окончания в том месте, где она прижималась, уже обгорели в тканях, потому боли почти не было. Бункер даже мог дышать, но короткими, судорожными всхлипами. Чужак это ощутил, открыл глаза и глянул на него, и швед снова столкнулся взглядом с мощной, холодной волной норвежского моря.       Попытался крикнуть, но она снова смяла, смыла и не дала произнести ни звука. Вместо него, Пэра, сам шаман вдруг зашипел по-змеиному, оскалился ещё больше, вышкеряя крепкие, ровные зубы, задрал голову — искаженное лицо снизу озарилось радиево-зеленым светом от сияющих рук. Застонал, косо, на бок, стал сгибаться в три погибели, Бункер тоже застонал, но скорее от страха — казалось, руки чужака действительно как раскалённое железо, выжигали все мертвое в тканях на боку, прикипели к живым и невозможно было уже их отодрать, не разорвав все до кишок. Казалось, он даже услышал запах горелого мяса.       В глотке от этого встрял горячий ком, желудок скрутило в узел, подвело к горлу, но дальше ничего не случилось, потому что Пэр снова отключился. В этот раз надолго. Вытянулся, перестал дергаться позволив тем самым шаману, или кто бы он ни был, доделать задуманное.

Legg den att på Lyvjaberget Hødgi der åar alle, buktar støtt seg nord og nedan Bergar den som berget maktar

      Последние строчки он прохрипел, едва шевеля дрожащими губами. Свечение на руках его померкло, глаза цвета штормового моря подернуло мутью, а через секунду они вовсе закатились, как у живого человека, мощные плечи сникли и он стал падать.       Правда, привычные законы физики с ним все-таки не сработали: на бетонный пол убежища рядом с развороченным столом легла только прозрачная тень и противоестественно-медленно, будто при пониженной гравитации — опустился вполне материальный, резной амулет из дерева в виде солнечного колеса на кожаном шнурке. После этого в бомбоубежище надолго повисла тишина.       Страшный, худой, мертвецки-бледный, в растерзанной и изгаженной в крови тельнухе, Пэр долго валялся на столе, как сломанная кукла. Трудно было на вид понять, жив он ещё или нет. Дыхание было настолько поверхностным, что практически не было заметно естественного движения груди и впалого живота. Разве что если хорошо присмотреться к шее, к ямке над ключицей, то можно было заметить, как там под кожей трепыхается тонкая жила.       Приходил в себя медленно: сначала по частям возвращались ощущения, многим позже — сознание. Он просто, казалось, проснулся от очень долгого и крепкого сна, такого, что забываешь кто ты и где ты при пробуждении, вздрогнул, и открыл глаза. Увидел над собой потолок, непонимающе посмотрел по сторонам. Что с ним произошло? Какого хрена он на столе лежит? Живой вообще или таки помер?       Попытался приподняться и охнул от боли. Болели все мышцы как после тяжёлой работы — значит, живой ещё. У покойников не болит ничего.       Заерзал, ощупывая себя, осторожно коснулся бока, где была рана, ощутил под пальцами грубый, бугристый шрам как от ожога и выругался сквозь зубы. Вспомнил.       Что это за хрень с ним произошла? Все случилось на самом деле или это был очередной горячечный бред? Кто это был, мать его за ногу? Чего за скандинавский целитель?       Неуклюже, неловко Бункер сполз со стола, пересел на свои ящики. Огляделся, ловя себя на мысли о том, что его странный гость не только вылечил его, но и каким-то непонятным образом изрядно добавил ему сил. Что ж. Пригодится.       В убежище все было как обычно, только тальхарпа его валялась на полу. Увидев это, швед поежился. Какого черта?       Сполз ее поднять, но от резкого движения и наклона потемнело в глазах и он чуть снова не вывалился из реальности, плюхнувшись на пол. Постоял там на четвереньках, подождал, пока полегчает, потом забрал инструмент и, собирался уже было встать, как увидел, что возле бокса, в котором лежал найденный вороний глаз, теперь валялась какая-то серо-коричневая, сморщенная гадость, похожая на пропавший апельсин. Зачем-то потянулся к ней, потрогал — она рассыпалась в труху — одернул руку.       Снова чертыхнулся. Тяжело поднялся, сел на ящики, обнял тальхарпу обеими руками и уткнулся в нее головой.       Что это все-таки, было? Глюки? Какое-то время он прислушивался к себе пытаясь разобраться в ощущениях, потом снова задал себе вопрос. "Тогда чего тальхарпа на полу делала?" - с этой мыслью он отлепился от инструмента и осмотрел его со всех сторон. Снизу на углу дерево оказалось немного отколото и сплющено — при падении удар пришелся именно на эту часть.       А, может, это он сам тут все разгромил, не сознавая себя? Что, если это артефакт так сработал? Но он же не брал его вроде, только водой залил, когда хотел напиться…       Ч-черт его задери… Но, что, если действительно все так и было? Что, если он, Пэр, в бреду смог как-то достать этот вороний глаз и под его действием все за ночь на нем вылечилось и зажило? А эта ерунда со скальдом просто примерещилась и он в горячке устроил погром?       — Святые ликвидаторы… — Пробормотал он в растерянности местную фразу, ещё раз ощупывая и уже разглядывая свой бок. Кроме шрама о былом ранении напоминали одежда и постель, изгаженные в гнилой кровищи.       Вымыться бы теперь и выстирать все.       На миг мысли отвлеклись на насущные дела, но тут же снова вернулись к нежданному гостю.       Он пел. Что он пел? Заговор? Заклинание? Чего оно такое длинное? Зачем хотел забрать его тальхарпу? Бредятина…       Чего он так вцепился в эти глюки? Мало ли чего не привидится на грани жизни и смерти…       Он отпихнул от себя эти мысли, но раздираемый невнятным, тревожным предчувствием, через минуту встал, внимательно стал разглядывать пол под ногами. Он помнил, что в его видении этот кам-шаман достал из него треклятую пулю, а значит, если все происходило на самом деле, она должна быть где-то рядом. Если он только с собой ее не унес, хотя на кой она ему….       Но пули нигде не было. Пэр даже расслабился и перевел дыхание, радуясь тому, что произошедшее получалось впихнуть в версию с галлюцинацией, присел на край своего ящичного стола и ещё раз огляделся.       И похолодел.       В паре шагов от стола с другой стороны лежала другая вещь. Чужая, которой у него точно никогда не было в убежище.       Солнечное колесо на кожаном шнурке. Маленькое, с монету размером, деревянное, ярко-светлое на темном полу, оно заставило все его тело судорожно дернуться — отрубаясь очередной раз в процессе «лечения» он зацепился рукой за что-то на шее шамана и тот дернулся. Видимо, тогда и сорвал с него эту штуку.       Чувствуя, как по спине расползается дрожь, Бункер встал и подобрал амулет, повертел его в пальцах — вещица была вполне материальной, но держать ее в руках было неприятно.       Поняв это, он вылез из прохода между столом и ящиками, потащился к выходу — страшно хотелось избавиться от находки. Она ломала всю картину с галлюцинациями и вгоняла в почти суеверный ужас.       Кто это такое было, мать его так? Зачем оно ему помогло? В Зоне бесплатно не помогают, значит оно придёт ещё раз к нему и потребует что-то взамен. Но что? Жизнь? Помощь? С такими возможностями вряд ли она ему нужна буде, та помощь. Душу?       Тьфу ты ересь…       Неизвестно, не понятно и от этого страшно.       Выбираясь по лестнице, Бункер ругался вполголоса, что-то сам себе доказывал.       Наверх дойти удалось с трудом — сил всё-таки было маловато, но когда вывалился из убежища — испытал облегчение.       Сколько он пробыл взаперти? Неделю? Больше? На улице было промозгло, но холодный воздух был приятен, освежал голову и, казалось, очищал лёгкие от подземельной тепло-сырой затхлости.       После нескольких глубоких вдохов стало почти хорошо, и Пэр даже подумал, что выбрасывать амулет все же не стоит. Раз он пришел к нему в руки, значит, так надо, но держать при себе его было тошно.       Тогда он повесил его на штырь, торчащий над дверью в убежище — и не выбросил и не оставил себе, постоял ещё немного на улице, глубоко дыша, потом чертыхнулся и побрел обратно вниз. Было холодно, тем более в одних штанах и рваной майке.       — Вселенная дружественна и полна ресурсов, твою мать… — Бурчал он увиденную где-то в книге фразу, выводя на запертой двери изнутри куском мела защитную руну. — Только я не верю в эту хрень. Здесь это не работает. Здесь ты или сам вытягиваешь себя или сдыхаешь!       Он чуть отодвинулся от двери, присмотрелся к руне — вроде, ровно получилась. Прищурился, и добавил:       — А если кто-то берется помогать, то за это берут плату. И лучше я буду расплачиваться с живыми местными идиотами, чем с потусторонней дрянью. — И дорисовал ещё три такие же руны к уже имеющейся, от чего знак получился похожим на обгрызанную снежинку. Но ему она понравилась. Довольно ухмыльнувшись, он воткнул кусок мергеля, которым рисовал, обратно в трещину в стене и осторожно спустился по лестнице вниз.       Выругался, когда снова добрался и лег на свои ящики. Голова кружилась, ноги и руки дрожали, в голове была сумятица. Хотелось пить и есть, организм отходил от пережитого и требовал компенсации потраченных резервов. Нужно было вставать и шевелиться. Топить печь, греть еду и воду, приводить себя в порядок и есть, но так влом было шевелиться.       Стеная и бурча что-то нечленораздельное, он попытался сесть, не смог, повалился на бок и заснул, сам того не заметив.       Проспал долго. Проснулся от уже жуткого чувства голода и холода, натянул на себя одеяло, сполз с ящиков, поплелся к печи.       Пару часов потратил на то, чтобы нагреть воды и поесть, потом снова заснул, устав от возни, потом проснулся, вымылся, вытащил на улицу канистры с грязной водой.       Заходя обратно в убежище, поднял глаза на штырь, куда повесил было амулет своего необъяснимого гостя, но не увидел там знакомой уже вещи. Вместо солнечного колеса на шнурке возле штыря отчётливо виднелась выведенная углем руна. Такая же точно, как он нарисовал у себя на внутренней стороне двери.       Слов на удивление не нашлось. Придушенно всхлипнув, Бункер потёр глаза, снова глянул наверх — не показалось. Руна была на месте, а оберега не было. Пошарив взглядом под ногами, швед так и не увидел его, попятился, прижался спиной к стене и зажал себе рот ладонью.       Получается, его забрали. Его забрал тот, кто уже был здесь, и знал, что ищет. И, получается, он существует на самом деле и бродит где-то по Зоне прямо сейчас. Или же вообще стоит вон за тем деревом и наблюдает.       Бункер глянул на ближайший к убежищу тополь и передернулся. Подхватил канистры из-под воды и быстро шмыгнул вниз, в свое укрытие, запер дверь.       Долго сидел потом у печи, пил чай из сухих трав, думал. Не мог выгнать из головы мысли о том существе, перебирал разные версии.       Что, если это аномалия такая? Разумная… Или все-таки тот Черный сталкер принял такой образ. Или в аномалии погиб какой-то шаман, а душа его переселилась в артефакт и теперь освободилась…       Они толпились эти мысли, крутились-вертелись в голове, как снежные хлопья на ветру, их становилось все больше и больше и они делались все мельче и бессвязнее, пока не превратились в пургу. Холодную, злую пургу, завывающую над вершиной горы, к которой он шел, к которой идет, не видя цели, день за днем.       И пурга эта подхватила его, закружила, сделалась вдруг совсем не страшной. Закачала и убаюкала. И он заснул, сидя на ящиках под стеной, возле теплой бочки-печи, и первый раз за много-много времени во сне ему было не страшно.