В хворосте рёбер

      Мария Сергеевна Швецова медлила. Было тяжело поставить свою подпись, пусть небольшую и изящную, но сейчас кажущуюся такой же большой, как всё тело Невы, испещрённое трещинами к началу ледохода. Свою подпись в рапорт об увольнении.       Разговор с Димой в том кафе, неожиданное подступившееся к самой душе одиночество, и Маше показалось, что всё, от неё ничего не осталось. Одиночество, будто холод, обглодало её кости до единой, оставило разбитость и усталость.       Всю жизнь, с восемнадцати лет, она была на следствии. Их юный роман с Андреем, поспешное замужество (хотелось быть вместе каждую минутку!), рождение Костика, суровость будней… Ревность, развод, тихое счастье вдвоём с Костиком и новорождённой Златой. Ах, как же её дочка улыбалась тогда, не то что теперь – губы надует, думает, что выглядит счастливой, а Марья Сергеевна-то видит – нет в её, Златиной, жизни настоящего счастья! Что оно такое, это настоящее счастье? Любовь…       Любовь! А, когда её нет, придёшь домой, упадёшь – и в забвение. Будто жизни свет смотрит на тебя и ярко светит, откидывает твою тень на стену – и всё. Всё! Как погремушка над младенцем в полутёмной комнате с единственной лампой. А когда любишь… Уже не тень, сама двигаешься и пылаешь намного ярче солнца!       Марья Сергеевна хмыкнула, смаргивая слёзы глядя на ручку в пальцах.       Дима… Дима появился рядом совсем неожиданно просто и остался – на всю жизнь. Она уже почти и не помнила, каково – жить и не чувствовать его в себе. Хотя бы даже глубоко, сдавленным от боли воспоминанием! Всегда рядом… И, даже разочаровавшись в нём пять лет назад, Маша не чувствовала к нему ничего, кроме теплоты и нежности. Разве можно злиться на того, с кем так сроднилась?       А потом всё закрутилось, закрутилось! Роман за романом… Маша пыталась найти то самое, неуловимое чувство спокойствия, которое было у неё, когда рядом был Дима, – разочаровавшись в нём, она всё же считала его идеалом мужчины и искала, отчаянно и страстно цеплялась за любого, кто может быть таким же, – и всё равно с пустотой в душе оставалась…       Она призналась себе в этом лишь недавно. Дима – это единственный мужчина, который был в её жизни полнокровен и искренен; единственный мужчина, которого она принимала таким, какой он есть. Ворчун он, конечно! Да что с него взять! А все остальные… Просто попытки найти похожего. Но почему она не могла остаться с Димой после тюрьмы? Казалось тогда – землю подчистую вышибли, даже дышится… с трудом. Померк свет.       И всё бегом, бегом… Маша чувствовала, как под горлом собираются слёзы и как текут по щекам.       А сейчас Дима ушёл. Он, конечно, не сказал, но Маша поняла – устал. Ей было обидно и больно, но она лишь оттягивала признание в своём чувстве, мучительно стараясь заняться делом. Она не анализировала этот факт своей жизни просто потому, что любое воспоминанием – боль. Она медлила, старалась остановить катящийся стеклянный шар, в которой её жизнь, её сердце… как у Бродского, в хворосте рёбер. Задыхалась! Хотелось остановиться самой, остановить всю эту мучительную работу сердца, которой она не хотела! А сама знала – где-то там, на краю сознания, решение уже принято. Оно было принято без размышлений, так, как будто она всё давно решила и просто обманывала себя, доказывая, что работа – главное. Нет, Маша знала – всё не так. Работа и в самом деле была для неё главным, пока она не почувствовала, как зыбок Дима.       Маша втянула воздух носом и, не вытирая глаз, поставила быструю подпись внизу рапорта об отставке. Вздохнула, едва заметно улыбнулась уголками губ и покачала головою – кажется, всё правильно.       На пенсию её отправили с помпой, и даже пришла уже не молодая Зоя, которая усиленно красила свои поседевшие волосы не в меру яркой красной краской. И напала с такими объятиями, что Маша чуть не задохнулась. Отвоевать её смог только Дима и на вылетевший из разинутого Зоиного рта вопрос: «Вы что, опять вместе?» – не стал отвечать, лишь обнял её, Машу, за плечи и, тихо фыркнув, улыбнулся.       На старости лет – как выражался Дима, в самом соку жизни, Машенька, в самом соку – они уехали в Гатчину, под Большое Рейзино, и там, в окружении сосенок, принялись снова жить. Маша не скучала – частенько по старой памяти помогала местному отделению полицию, и когда к ним приезжал Кораблёв с беременной Ритой, а после и с дочкой, всегда вспоминали свою молодость – безбашенную, чисто шампанское! Собирали грибы с разглагольствующим о свойствах трав Курочкиным и силой заставляли Ольгу есть наваристый грибной суп. Встречали навещающего их Костика и его молоденькую и очень робкую невесту Агату. С нетерпением ждали замужества Златы, танцевали на её свадьбе танго и встречали её, неуловимо-нежную и красивую, из роддома. Когда молодые родители хотели отдохнуть, брали ребёнка к себе и не спускали его с рук; Маша постоянно стремилась нянчить его больше, быть даже когда ворчливый дед Дима пытался возражать – он всегда натыкался на упрямое: «Дима, он спит!» или «Дима, уронишь!»       И вот сейчас, когда небо сеяло дождичком, Маша отталкивалась ногами от земли и слегка подлетала на качелях, с нею Дима и внук Женя, посапывающий у неё на руках. Дима довольно урчал, остужая разгорячённую ухой шею, и гладил по плечу жену, укутанную в плед. А Маша прижималась щекой к его плечу и дремала, оставляя место лишь мерным дрыганьям ногами и восторгу, открывающему пред тонкой радугой на небе…