Воцарилась тишина

— Я снова пришёл к тебе, любимый… — каштановые кудри упали на лицо говорящего. Хоть вокруг не было ни единой души, но Кёраку был рад, что его полный боли и одиночества глаз скрыт от мира. — Должно быть ты не ждал меня так скоро, но ничего не смог с собой поделать, очень уж скучал — горький смешок разнесся меж пустынных могильных камней. Мраморная глыба с лаконичной надписью «Укитаке Джуширо» молча взирала на сгорбленного мужчину. Перед ней лежал свежий букет белых лилий. Их нежный аромат и невинная белизна напоминали покойного капитана тринадцатого отряда: его стройный стан, зелень глаз и светлые, невероятно мягкие, волосы. Боль, колючими шипами, оплетала сердце от вида этих цветов, но Кёраку продолжал приносить лилии при каждом визите к могиле. Вся фигура мужчины словно сжалась перед камнем, который мрачно простирался к небу. Своей громадой, он закрывал небо и солнце, а его тень окутывала визитера. Даже летнее тепло, словно угасало вокруг, от чего по спине пробегали холодные мурашки. Шунсуй не любил кладбища, но ноги и сердце тянули его сюда, в эту обитель горя и смерти. Некоторым становилось легче от разговоров с могилами уже ушедших, но не мужчине. Все внутри разрывало от отчаяния и боли, а собственная беспомощность напоминала о себе взгляде на выдолбленное в камне имя. Руки начинали дрожать от горя, жутко хотелось выпить, но Джуширо бы не одобрил — точно бы нахмурил свои красивые брови и разочарованно взглянул на любовника; поймал бы тянующуюся к бутылке руку и поцеловал сбитые костяшки пальцев. Кёраку от представленной картины охватила агония, рука вцепилась в розовый, измятый ворот — мужчина давно перестал обращать внимание на опрятность — лицо, искаженное мукой, напоминало предсмертную маску. Он весь побледнел, губы скривились ломаной линией, а по вискам заструился холодный пот. — Знаешь, ты, наверное, будешь злиться на меня, когда узнаешь, но… Прости меня, любимый, я не могу так больше. Может это слабость, может трусость… Просто я так устал жить без тебя. Нетвердым шагом шатен подошел ближе к камню, но ослабшие ноги его подвели и он тяжело осел у могилы. Пальцы нежно коснулись имени, с трепетом и любовью обвели каждый символ. Холод камня перестал ощущаться, наоборот, тот стал, словно, живым и теплым на фоне похолодевших рук Кёраку. Мужчине казалось, что это камень ожил под трепетными касаниями. Неужели это Джууширо приветствует его таким странным образом? Губы изогнулись в улыбке от странных мыслей посетивших затуманенный разум — впервые за долгое время счастье проскользнуло в сердце. Биение в груди было неравномерным, то замедлялось, то скакало, как дикий жеребец. Периодически жуткая боль сковывала все тело, отчего мужчина тяжело хрипел и стягивал ткань на груди еще сильнее. Любить так больно, так мучительно. Одинокая слезинка скатилась по щетинистой щеке. Уже не справляясь с болью Шунсуй привалился на основание мраморной плиты, его карий глаз невидяще устремился в голубое небо. Тяжелое, хриплое дыхание часто-часто зазвучало в могильной тишине — вестник скорой смерти. Не даром, принятый им яд, один из самых скорых на расправу. Шёпот Кёраку едва ли был слышен за мучительным дыханием. — Я всегда любил тебя, Джу… — кашель, окрашенный кровью, прервал предсмерную исповедь, но влажные губы упрямо продолжали сквозь боль формировать мысли в слова, — я так чертовски сожалению, что не сказал тебе всего. Я… Я бы хотел быть с тобой до конца наших дней… Очень скучаю по тебе, мой Джууширо… Рука, испачканная багрянцем, коснулась белых лепистков — алый растекся по ним. Теперь эта белизна безпооворотно испорчена — ничего нельзя изменить. Тихий хрип вырывался из горла и разнес жгучую боль по телу. Руки дрожали, но не вредили белым цветом. Пальцы в последний раз коснулись нежного бутона и соскользнули. Мир замолк и воцарилась тишина.