«Произнес многомощный потомок
Хрисаора бессмертного и Каллирои:"Не смущай мне отважную
душу словами
О хладе смертельном Аида…»
Стесихор, «Герионеида».
Течение строптивого Рейна в этом месте было неспешным. Широкая водная гладь плавно перетекала в нефритовые заливные луга с клочковатым кустарником. Волны чуть покачивали потемневшую от влаги лодку, на самом носу которой чернела сгорбившаяся высокая фигура старика в рваном балахоне, обеими сухощавыми руками опиравшегося на весло. Редкие седые волосы сияли в красно-желтом отсвете уходящего дня, их трепал налетавший временами ветерок. Старик сосредоточенно всматривался в сизый горизонт, набухший от грозовых облаков. Жирные тучи подкрашивались заходящим солнцем в багровый цвет, вызывая смутное предчувствие надвигающейся беды. Не было слышно ни единого звука, кроме плеска воды о борта хрупкого судна, на дне которого неподвижно растянулся Гереон. Облака быстро проплывали мимо, затягивая голубеющее зеркало небосклона в расплавленное золото вечерней зари — гроза отвоевывала себе новые территории, но солнце безжалостно алело сквозь ее урчащие утробы. На самом горизонте обратной стороны заката небо уже сшилось с рекой серыми нитями дождя. Оттуда расползалась тьма. Гереону не требовалось спрашивать имя старика. Он знал его с четырех лет, когда впервые смог утащить из запиравшегося на ключ шкафа с коллекционными изданиями желанную добычу. Как-то за обедом в Берлине, очевидно красуясь, Гереон сказал Шарлотте: «Жители Кёльна разбираются в античной мифологии. Мы все древние римляне». Он ничуть не лукавил — Рим лежал в фундаменте «Метрополии на Рейне», и рано или поздно величественные духи предков Кёльна находили ключик к сердцу каждого горожанина. Для Гереона тем ключиком послужил Данте в исполнении старшего брата. Сердце стучало как сумасшедшее, книга была плотно зажата подмышкой, низенькая стремянка задвинута обратно между диваном и дубовым трехметровым стеллажом. Гереон стремглав бросился в их с Анно комнату. Мальчик долго водил пальцем по обложке, наслаждаясь шероховатостью темной шагреневой кожи. Золотое конгревное тиснение причудливым орнаментом опоясывало название книги и портрет автора, будоража предчувствие. Открывать сразу книгу не хотелось, хотя Гереону очень нравился скрип идеально гладких страниц цвета слоновой кости. «Божественная комедия» была вторым по ценности изданием в библиотеке Энгельберта Рата после Библии. Соединяя в себе строгость христианства и античную традицию, обладая в то же время средневековой базой, она, в своем роде, являлась квинтэссенцией среды-химеры, в которой росли жители Рейнланда. Самыми интересными для детского ума были, конечно, картинки — шелкография гравюр Гюстава Дорэ, ведь других иллюстраторов «комедии» Энгельберт просто не признавал (в том числе своего почти-соотечественника Коха). Выразительные образы из недр ада волновали детское воображение гораздо сильнее сказок Гофмана и братьев Гримм, заставляя часами всматриваться в короткие штрихи, складывающиеся в фантастические, будто изнутри светящиеся фигуры и мрачные пейзажи. Увы, вечером его все-таки поймали и жестоко наказали, но утиравший тайком слезы Гереон твёрдо знал: оно того стоило. Анно сидел рядом и осторожно гладил брата по вздрагивающим плечам. — Зачем ты взял книгу без разрешения? — Я не брал, она сама упала… — Из закрытого шкафа? Слезы полились с утроенной силой. Анно не заступился за Гереона перед отцом, избегая открытой конфронтации и рассудив, что взбучка поможет укрепить слабый характер младшего брата. Однако на следующий день он обстоятельно поговорил с Энгельбертом, выудив у него разрешение иногда приобщать Гереона к бессмертной классике под присмотром. Хотя Гереон ничего не понимал в аллегориях, политике и философии, ладно сложенная сказочная история в исполнении Анно увлекала и отпечатывалась в живом юном сознании. Брат также позволял Гереону смотреть картинки и объяснял, кто на них изображён, знакомя мальчика с античными мифологическими существами. Гереон помнил, как впервые услышал свое имя — в описании демона, сторожа предпоследнего круга ада. Анно улыбнулся и указал на единственную букву, которая отделяла крылатого монстра от самого почитаемого кёльнского святого. — Предки наших с тобой предков, древние греки, говорили, что у этого великана было три пары рук, три пары ног, три головы и огромное пузо, точно у нашего дяди Августа. Гереон громко захохотал. — Но здесь он совсем другой! — отсмеявшись, заметил мальчуган, с любопытством всматриваясь в змееобразное туловище и косматую гриву чудища на гравюре. — Это потому что его убил Геракл, и он упал в самую глубь Аидовых владений. — Герион был плохим великаном? — Он владел стадом потрясающе красивых пурпурных коров, на которых любили посмотреть заезжие путники. Герион зазывал гостей к себе, а потом их убивал. Если будешь врать, дружок, как сегодня днем, в конце окажешься в заложниках у своего дьявольского тезки. Гереон испуганно замолчал. — Я больше никогда никого не обману, — через какое-то время торжественно и тихо прошептал младший. Анно потрепал его по непослушным волосам, взлохматив их ещё больше. — Никогда не обещай того, чего не собираешься исполнять, Гереон, — вдруг серьезно сказал он. — Помни, что предательство — худший из грехов. *** …. Никогда… не… обману… — взвыл ветер, унося клятву куда-то ввысь. Тем временем, пейзаж изменился. Отвесные берега, густо поросшие темными деревьями, словно руки титанов объяли русло реки, и она, брыкаясь, начала показывать свой норов. Тучи, насаживаясь на острые пики скал, сковали путь лодки в узкий мрачный коридор. Течение заметно усилилось. То тут, то там показывались барашки подгоняемых грозой волн. Старик на носу лодки выпрямился и опустил весло в воду. По-прежнему не оборачиваясь, он тихо произнес: — Ты, сын океаниды, раскроешь в себе ее мощь, ты станешь крылатым, о шести руках и о шести ногах… Гереон вдруг всхлипнул. Почему он не понял раньше? Только Анно мог вести с ним столь тонкую словесную игру. Подсознание по кусочкам соединяло прошлое с настоящим через невесомый мостик аллегории. Лодочник поднял одну руку, чтобы указать на крохотную точку, почти слившуюся с темным низким небом. — Смотри. Точка быстро приближалась, и Гереон страшился ее приближения. Вскоре уже можно было различить плотное драконоподобное пестрое тело, гигантские кожистые кроваво-красные крылья, шипастые лапы, сжимавшие обессиленно поникшую добычу. Он сделал несколько широких кругов над путниками, прежде чем зависнуть прямо над лодкой — гигантский змей, обрамленный кровавым светом угасающего дня. Правильное красивое человеческое лицо дракона светилось спокойствием и невозмутимостью, пока длинные когти безжалостно терзали израненную, закованную в черно-золотые латы фигурку. Вглядевшись в лицо рыцаря, Гереон распознал знакомые черты. — Янике, — тоскливо прошептал он. В тот же миг Гереон почувствовал, как чьи-то руки обвили его грудь, а тёплое тело прижалось сзади. Всего на миг он закрыл глаза. Гереон хотел было обернуться, однако таинственный друг не дал ему этого сделать. Отчего-то померещилось, что это Шарлотта спустилась за ним в преисподнюю, но разум шептал: маленькой Лотте нечего было делать на дне его личного ада. Великан тем временем открыл рот, и воздух завибрировал от мощи низкого голоса. — Я никому не делал зла, я жил на краю земли и пас свое стадо. Но пришел на мою землю сын Зевса, убил моих коров и моих пастухов, разграбил мои сокровищницы. А за ним пришли новые, другие люди и заставили служить их богам. Затем они посмели оклеветать меня. Скажи мне, смертный, разве же это справедливо? Небо вторило великану рокотом. Первые капли дождя сорвались с низких туч прямо на путников в лодке. — Ты проиграл в честном бою, Герион, — спокойно произнес старик-лодочник голосом Анно.— Победителей не судят. Зверь угрожающе заурчал. — Я проиграл лишь сыну Зевса, человек. Вы скинули нас в бездну и предали забвению. Но недалек тот час, когда мы восстанем и получим свое по праву. Ваши святые, ваша вера будут низринуты навеки. — Наша вера достаточно боролась за существование, — внезапно пробормотал, дрожа, Гереон. — И достаточно пострадала за него. Люди сделали свой выбор. Вы не сможете это изменить. Невидимый друг, ободряя, прижался к нему сильнее, и Гереон немного успокоился. Старик твердо направлял лодку по набиравшему силу течению реки в сторону нависшего поперек русла каменного моста. Великан же вдруг хрипло рассмеялся, взмыл высоко в небо, вцепился в лоб рыцаря когтями, за мгновение отделил голову Янике от его туловища, и, разжав лапы, скинул безжизненное тело в темные воды Рейна. — НЕТ! — завопил Гереон и кинулся вперед, но руки незнакомца удержали его. В бешенстве он вывернулся из тесных объятий, обернулся и замер. В глубине души Гереон не сомневался ни минуты, кого он увидит позади себя. Анно на вид было лет двадцать. Печальные огромные карие глаза в обрамлении по-девичьи длинных пушистых ресниц смотрели на Гереона с бесконечным сочувствием. Напомаженные, идеально уложенные волосы, безупречный костюм, безусое чуть угловатое лицо, тонкие руки, бледность кожи делали брата похожим на ангела, спустившегося в преисподнюю. Он сидел на дне лодки, упершись спиной в банку*. — Почему? — спросил Гереон, падая Анно в ноги. Брат взял безвольную ладонь Гереона в свою руку и переплел их пальцы. — Потому что время святых уже почти прошло, Зигфрид, и скоро чудовища вырвутся из ледяной пасти Ада. Не нужно следовать в могилу за святыми. Если хочешь победить старых Богов, нужно подняться за ними вверх. Гереон не нашёл, что ответить. Лодка стремительно неслась по порогам, временами сильно билась бортами о валуны, и Гереон приник к плечу Анно, устроившись рядом с ним. Их проводник лишь слегка регулировал траекторию хрупкого суденышка, стараясь максимально продлить его жизнь. Рев озверевшей воды нарастал звоном в ушах. Гереон знал, что впереди их ждет водопад, находящий свое упокоение на дне последнего, девятого круга. Но отчего-то ему не было больше страшно. Гереон нутром чувствовал, что Рейн бы обязательно принял его, растворив в себе без остатка. — Гереон. Гереон затаил дыхание, когда перед ним открылось зияющее жерло бездонной пропасти, никогда не видевшей света. Вода с протяжным воем исчезала в гигантской дыре с обледеневшими краями. Старик упер весло в щель между выступающими над водой камнями в попытках удержать судно на краю, но течение нетерпеливо стремилось завершить неравную схватку. И вдруг Гереон ощутил, как когти вонзились ему в плечи, а затем резко рванули ввысь. Рука брата выскользнула из его ладони. — Гереон, просыпайся. Лодка с Хароном и Анно рухнула вниз с обрыва. Гереон резко открыл глаза. Доктор Шмидт нависал прямо над ним, поправляя иглу катетера в сгибе локтя. На груди снова были налеплены противные присоски электрокардиографа. При виде психотерапевта, пульс Гереона привычно подскочил. Доктор бросил взгляд на прибор рядом с больничной койкой, игла регистратора которого резко ускорила свой бег, и цокнул языком. Подкрутив какие-то регуляторы, он задумчиво посмотрел на Гереона и, вздохнув, присел на краешек его матраса. — Как ты себя чувствуешь, Гереон? — тихо спросил он. Знакомые бархатистые нотки голоса и близость психотерапевта спутали мысли комиссара. Как ни странно, Гереон чувствовал себя лучше — прошла ломота в мышцах и головная боль. Осталась только сильнейшая слабость и глубокая эмоциональная опустошенность. За окном уже стемнело. Ветки тальника уныло чернели на фоне сапфирового неба. Кто-то приоткрыл окно, чтобы впустить в палату свежий вечерний воздух. Комиссар поежился. Доктор бережно поправил одеяло Гереона, ласково и широко проведя ладонью по ноге комиссара. Гереон проследил движение глазами и нервно вздохнул. — Сколько я провалялся здесь? — Около двенадцати часов, — доктор быстро облизал губы. Каждый раз сеансы занимали разное время, и каждый раз заканчивались иначе. Тотальное психологическое истощение окутывало Гереона мягким коконом апатии. Присутствие доктора сейчас не раздражало, скорее наоборот. Гереон ощущал за психотерапевтом лёгкое чувство вины за очевидные отклонения в программе лечения, и понимал, что на время эксперименты закончены. По крайней мере, пока он не придёт в норму. Тишину, воцарившуюся между доктором и пациентом, нарушало только назойливое жужжание электрического ночника. В мерцающем свете лампы, Гереон с любопытством вгляделся в лицо доктора Шмидта. Чуть распухшая челюсть, запекшаяся кровь на губе, ссадины на скуле и возле глаза. Доктор попытался припудрить очевидные повреждения, но получилось не слишком хорошо. — Мне жаль, — вырвалось у Гереона. Расплывчатое сожаление повисло в комнате неловкостью. Желание извиниться шло изнутри, но Гереон не смог бы определенно сказать, что именно вынудило его сказать эти слова. Доктор Шмидт опустил взгляд и улыбнулся краешком губ. — Гереон… Я буду с тобой честен. Ты знаешь, что наше лечение довольно экспериментальное. К сожалению, это единственный способ преодолеть те… проблемы, с которыми мы столкнулись. Лекарство, очевидно, помогает, но по-видимому в данной дозе может вызывать что-то вроде побочных эффектов… У немногих, вроде тебя. Психотерапевт сделал выразительную паузу, видимо ожидая какой-то реакции. Гереон молчал. — Твоя нервная система оказалась слишком восприимчива к такой дозе. — Что это значит? — безразлично спросил Гереон. — Нужно будет наблюдаться еще какое-то время, прежде чем можно будет с уверенностью сказать, что препарат выведен полностью. У тебя только прошёл приступ, вызванный каким-то триггером. Мне нужно знать: что ты помнишь? Ветерок всколыхнул занавеску на окне. — Я теперь постоянно вижу Анно, — едва слышно заметил Гереон. — Во сне и наяву. Даже в вас. Особенно…. В вас. — Это пугает тебя? — Скорее… раздражает. Сбивает с толку. Рука доктора привычно легла на щеку Гереона, и он почувствовал слишком знакомый аромат. Гереон усилием подавил иррациональное желание прижаться к ладони губами. — Твой брат преследует тебя? — Он как будто не до конца воскрес из мёртвых, — Гереон страдальчески посмотрел на доктора. — Ты хотел бы, чтобы он воскрес? Гереон помолчал. — Я устал от этих игр, доктор. Не знаю, чем вы меня накачиваете, но с каждым разом мне становится все труднее отличать реальность от иллюзий. Я, кажется, схожу с ума от ваших препаратов. Если Анно действительно жив, я бы хотел быть уверенным в этом. Я бы хотел поговорить с ним. — Иллюзии — ключ к подсознанию, Гереон, и твоей истинной сущности. Мы подобрались к ней уже очень близко. Иллюзии укажут верный путь. Близко. Нечто влекущее было в этом тоне. Запретное, закрытое, намекающее. Подсознание знаками пыталось достучаться до Гереона. Вдруг он похолодел. — Что произошло прошлой ночью? — Ты ведь все помнишь, Гереон. Осознание ударило обухом. Беспомощно приоткрыв рот, Гереон в ужасе воззрился на доктора Шмидта. Черные омуты глаз напротив голодно вспыхнули. Анно смотрел на него из зазеркалья, сквозь прозрачные линзы очков психотерапевта. — Так все было взаправду. Доктор чуть наклонил голову. Прозрение почти ослепило Гереона. Доктор Шмидт наконец перестал юлить, отрицая их явное родство, словно бы Гереон уже дошел до нужной точки терапии. Комиссар вдруг отчетливо понял, что глубокое чувство вины сделало его навсегда должником старшего брата, и что нет такой платы, которая могла бы искупить чужую смерть. Что Анно никогда не стремился полностью извлечь из его сердца подгнившие семена мучительного стыда. На этой благодатной почве токсичной боли он бережно взращивал отравленного изнутри хищника, отрастившего каменную шкуру, которая делала его нечувствительным к окружающей несправедливости и злу. Гереон знал, что уже изменился, с тех пор как впервые оказался на кушетке доктора Шмидта. Анно же будто бы хотел пойти против всех известных правил, доказать кому-то, что душа человека — всего лишь мягкий и пластичный материал в умелых руках. Что у материала нет твердых граней, и ничего не предопределено. Измененное состояние, вызванное психостимуляторами и гипнозом, стирало любой внутренний каркас, любые установки, модифицируя человека даже вопреки его воле. Доктор Шмидт уже показал это на своем опыте, создав абсолютно непохожую на Анно личность, темного двойника — бесстрастного хирурга чужих душ, решившего примерить на себя роль сверхъестественной силы. Сами собой всплыли слова Зигерса, знакомого с Анно лишь шапочно: "Веселый парень. Он мог с места запрыгнуть на любой стол и показывал это. Приятный и забавный... Стоило ему войти в комнату, и уже через две минуты все болтали с ним или про него. Его обожали. Обожали без зависти. А девицы бегали за ним буквально толпами". Чем же теперь стал его брат? Что осталось от прежнего Анно? Это был вызов природе, насмешка над обществом, которое отвергло его и подобных ему, месть предателю-брату, укор отцу и всем ретроградам-монархистам, которые, мечтая о величии родины, не сумели полюбить даже своих детей? Или же это было нечто большее? — Я никогда не желал тебе зла, Гереон, — прошептал Анно, наклонившись к самому лицу брата. — Я знаю, — мгновенно вырвалось у Гереона в ответ. Комиссар не верил собственным словам. Личность Анно-Шмидта мерцала и двоилась в его глазах. Увы, все эти открытия никак не помогали Гереону решить самый важный вопрос — что же ему делать дальше. Как побороть проклятье Каина? Как освободиться от патологической привязанности? Как перестать желать Анно исчезнуть с лица земли? Ладонь доктора Шмидта накрыла плечо Гереона, нежно поглаживая, перешла на лопатки. Такая поддержка больше не успокаивала комиссара. От воспоминаний о прошлой ночи его слегка потряхивало. До безумия хотелось отодвинуться. Доктор Шмидт задумчиво наблюдал за шквалом эмоций на лице Гереона. — Когда я смогу уйти отсюда? — наконец бросил комиссар, не глядя на брата. — Если в ближайшую ночь не случится новых приступов, галлюцинаций или других нежелательных реакций, то можешь быть свободен завтра утром. Гереон молча кивнул. Разговор с терапевтом страшно тяготил его. Анно же, почувствовав явное отчуждение брата, поднялся на ноги и негромко произнес: — Что же, тогда я оставлю тебя. После моего ухода тебе принесут ужин, а затем сделают укол, чтобы ты спокойно провел ночь. Если захочешь завтра поговорить, я к твоим услугам. Гереон только поджал губы. Доктор Шмидт понимающе кивнул и вдруг улыбнулся. — Доброй ночи, Гереон. Пожелание прозвучало для комиссара как издевательство. Гереон пристально следил за высоким силуэтом доктора, пока тот не скрылся в проеме двери. Минут через пятнадцать в палату заглянула медсестра с миской ароматного и обжигающе горячего мясного бульона с крупно нарезанными овощами. Больничная еда была пресной, но Гереон накинулся ее с удовольствием, даже жадностью, пытаясь восполнить изрядно истощившийся источник энергии и одновременно отвлечься от тяготившей его ситуации. Во время позднего ужина он с опаской рассматривал медсестру, которая возилась у стойки напротив, протирая медицинский инструмент и вскрывая ампулу с тревожащим его лекарством. Это была женщина лет сорока, достаточно высокая и в меру подтянутая. Но чуть сгорбившаяся ее фигура говорила о том, что она не привыкла носить голову высоко и не особо заботилась о своей привлекательности. Медсесстра напоминала ему его бывшую квартирную хозяйку, фрау Бенке. Гереон вдруг подумал, что так же изменилась и походка Анно после Фландрии: люди чувствовали себя слишком чужими среди живых, инстинктивно стремились к затворничеству. Сколько еще вокруг было неявных жертв войны... она осела на их поникших плечах пеплом и мертвецами. Ее вытянутое лошадиное лицо было абсолютно безэмоционально, когда она поднесла к руке Гереона наполненный шприц. Гереон мимолетно пожалел о том, что смена Берты наверняка закончилась несколько часов назад. Девушка ему импонировала своей молодостью и жизнерадостностью. Она возвращала его мыслями к Шарлотте, которая наверняка уже начала беспокоиться о его внезапном исчезновении. После процедуры медсестра коротко поинтересовалась, не нужно ли Гереону чего-то еще, и получив отрицательный ответ, забрала посуду и вышла из палаты, прикрыв за собой дверь. Стараясь отвлечься от тоскливых мыслей, Гереон свернулся калачиком на боку, подтянул плотное одеяло к подбородку и стал думать о своей помощнице. Вскоре он почувствовал, как начинает действовать лекарство — глаза слипались, а сознание утекало в бархатную тьму спокойствия. Утро встретило его серым небом, зеленым чаем на подносе, скудным больничным завтраком, состоявшим из какой-то каши, отварного яйца и пары кусков хлеба, аккуратно сложенными вещами на стуле и отсутствием всяких следов капельниц, медсестер и доктора Шмидта. Очевидно, проверив его состояние, психотерапевт дал добро на выпуск птички из клетки. Предчувствие скорой свободы затмило для Гереона все невзгоды. Еда уже не казалась ему аппетитной, поэтому он проигнорировал завтрак, рассудив, что в ресторанчике на Александерплац получит намного более приличную порцию вместе с кофе. Он привел себя в порядок, быстро оделся и осторожно приоткрыл дверь палаты. Конвой отсутствовал. Почти бегом Гереон пролетел по коридорам института. Сновавший туда-сюда персонал не обращал на него никакого внимания. Быстро сбежав по ступеням главной лестницы, он, все еще опасаясь, что его могут в любой момент остановить, наконец, очутился на улице. Холодный воздух Берлина опьянил Гереона. Глубоко вздохнув, он прикрыл глаза. Неподвижно постояв возле института еще пару минут, Гереон развернулся и резво пошел прочь от источника своих мучений, не заметив, как в окне второго этажа шевельнулась наблюдающая за ним высокая фигура, и как спустя некоторое время, в его сторону тронулся новенький черный «Мерседес».