I do care about you

***

      По окончании концерта и выхода за кулисы Феликс, всё ещё в слезах и судорожно всхлипывая, убегает в коридор, оставляя мемберов далеко позади. Туда-сюда снуёт стафф, перед которым в момент своей слабости не хочется выглядеть таким разбитым и зарёванным, хотя и плачет он вроде от счастья. И любви, которую ему и другим мемберам дарят стэй на концертах. Но и не только.       Сейчас же ему скорее нужно было добраться до тихого и уединённого места, где он мог пустить все чувства в свободный полёт, не боясь осуждения и проявления к себе излишней жалости. Он шёл, не разбирая направления, ведь всё, о чём он мог думать сейчас — это как скорее спрятаться ото всех, особенно от… нет, о последнем человеке Ёнбок не хотел думать. А ещё бы привести себя и свои мысли хоть в какой-то порядок.       Сворачивает на втором или уже третьем повороте, чтобы наконец найти окно и подоконник, куда можно присесть. В два движения с ногами забирается на поверхность, сгибая их в коленях и упирая в стену. С приоткрытого окна заходит свежий воздух, обдавая разгоряченное лицо, которое уже щипало от слёз, необходимой прохладой. Постепенно в душе разливается желанное и опустошающее спокойствие.       Однако надолго этого спокойствия не хватает, со стороны слышатся негромкие шаги, заставляющие его напрячься и скорее вытереть предательски не останавливающийся поток солёной влаги.       — Феликс, ты здесь? — тишину разрывает, так же как разрывается его сердце. Оно выдаёт убойную трель по ребрам и звучит в ушах вместо внешних звуков.       Голос хёна непривычно громок для этого тихого места. Гримёрками на этой стороне не пользовались, что было Феликсу на руку, ведь благодаря этому людей здесь тоже не было. Кроме того самого, что сейчас целенаправленно шёл к нему, взывая по имени. Феликсу не потребовалось и секунды на то, чтобы определить, кем этот человек является.       Потому и не откликается, не хочет. Закрывает глаза и абстрагируется от всего. Тем не менее отчетливо слышит, как рядом с ним затухают шаги и скрип концертной обуви, а затем чувствует каждой взволнованно вздрагивающей клеточкой тела чужое присутствие.       — Феликс, почему ты убежал? — мягко журит его Минхо, — Мы тебя обыскались, не стоит от нас прятаться. Мы же команда, и всегда поймём и поддержим.       «Нет, этого вы не поймёте. Особенно ты, хён», — горько думает Ли-младший, не оказывая в разговоре участия. Он может только вздыхать и втягивать носом остаточный запах любимого парфюма Минхо, который был слышен с этого расстояния.       — Ну Феееликс, так не пойдёт. Давай вернёмся. Там стафф принёс для нас торт. Шоколадный. Ты же любишь сладкое, да? — Минхо все силы бросает на то, чтобы заставить его услышать.       Ёнбок слегка кивает. Скорее машинально, чем от того, что действительно хотел.       Через секунду же вздрагивает и широко распахивает глаза, с трепещущими ресницами глядя на Минхо. Потому что тот заключил его лицо в свои теплые ладони и теперь нежно вытирает слёзы большими пальцами. Ликс забывает даже не то, как дышать, но моргать, глотать и двигаться, функционировать как человек в целом. Ему хотелось задохнуться от кажущейся нереальности происходящего.              Феликс позволяет себе на мгновение раствориться в этой приятной ласке. А дальше и вовсе повести себя к остальным, чувствуя на пояснице поддерживающую руку, что прожигала даже сквозь слои одежды. Он только осознаёт, как сильно дрожат его ноги от усталости и сильной нагрузки, так и норовя подогнуться на каждом шагу. Но, к его счастью, этого не происходит.       Однозначно хорошо было лишь то, что никто так и не узнал истинной причины его душевного слома. Ведь была и другая, очень личная и весьма болезненная для его сердца. Стэй наверняка подумали, что он так расчувствовался лишь оттого, что за долгое время смог впервые повидаться с ними воочию. В какой-то мере — да. Но на самом же деле он плакал и потому, что не мог понять, почему эту любовь он не может получить от конкретного человека, от которого её отчаянно и по-глупому, но тщетно ждёт.       Это в действительности было невозможно. Точно нет. А Феликсу казалось, что он и не заслуживает.       Облизывает окроплённые солью губы, пока наблюдает за тем, как нарезают торт и веселятся ребята. Безответная любовь была именно такой — солёной. А ещё горькой. Но тем не менее она умудрялась каждый раз смешиваться со сладостью, так что избавление от этого терзающего душу и сердце чувства представлялось непосильной задачей. Ликс и не пытался её осилить. Он давно смирился.       Он просто заест эту грусть кусочком приторно сладкого торта.

***

             — Так, ещё раз, — командует фотограф в другом от Ёнбока и Хёнджина углу фотостудии и пару раз щёлкает затвором, ослепляя всех отсветом вспышки от белых полотен.       Скоро близилось Рождество, затем сразу Новый год, и ребятам обязательно надо было выпустить что-то соответствующее атмосфере, чтобы порадовать стэй. Да и себя в том числе.       Феликсу нравится эта студия. Всё такое новогоднее, и видно, что над декором славно постарались. Еловые ветки с игрушками на них, разбросанные по столам. Кресла-качалки с мягкими и пушистыми белыми покрывалами. Гирлянды, что добавляют праздничности.       А особенно сильно ему нравится смотреть на то, как фотографируют его друзей. И даже больше, если этим другом является Минхо.       — Мне кажется, ты в нём скоро дыру прожжёшь, — хмыкает Хёнджин ему на ухо, и Феликс вздрагивает от неожиданного вторжения в свой маленький задумчивый мирок.       Ли прикладывает ладони к мгновенно вспыхнувшим щекам — словно делал что-то постыдное, а он, между прочим, не делал. Запоздало только вспоминает, что у него на лице сейчас тонна тоналки, скрывающей и веснушки, и красноту. Опасливо смотрит на свои ладони и, не заметив никаких следов преступления в виде размазанной косметики, спокойно выдыхает.       — В ком это? — хочет спросить невозмутимо, но вместо этого выходит что-то сиплое и невразумительное. Прочищает горло и повторяется, чуть повернув голову к Хёнджину, но при этом все ещё не отрывая взгляда от Минхо и Джисона. Тот был там не один — их всех снимали попарно.       — Не знаю, — пожимает плечами Хёнджин, — в Минхо или в Джисоне. Тебе лучше знать, — сам он при этом залипает в телефоне, и, в отличие от своего соседа по диванчику, не был так заинтересован тем, что происходит вокруг. Но почему-то не ленился отслеживать то, куда падает взгляд Ликса.       Обвинить его в этом нельзя было — Феликс действительно не сводит глаз с ребят. Он остервенело кусает накрашенные вишнёвой помадой губы, срывая непонятно откуда образовавшиеся сухие корочки — визажисты его точно за это убьют, чтобы неповадно было. А всё потому, что Джисон встаёт спереди Минхо, и последний совсем не по-дружески приобнимает того за плечи, укладывая голову на них же и смотря в камеру. Будь Феликс камерой, то засмущался бы, но железяке всё нипочём. Хоть Минхо и пытается соблазнить кого-то там на другой стороне экрана, выворачивая взглядом душу.       Ликс не знает, соблазнялись они там или нет, зато он точно чувствует себя не по себе.       Вот гадёныш, как можно быть таким красивым?       — Чтобы завидовали, — слышится сбоку.       — Чему завидовали?       — Красоте, конечно же. Кстати, пить будешь? — Хёнджин протягивает ему пластиковый стаканчик с трубочкой, в котором плещется розовая жидкость со льдом вперемешку.       Чёрт бы побрал его язык.       — Буду, — Феликс благодарно принимает стакан у старшего и сразу к нему припадает. Прохладная подслащенная вода освежающе стекает по горлу в желудок, заставляя его спазматически сжиматься. Феликсу всё равно: в студии так жарко, и лоб так неприятно взмокает, что он потерпит. И ведь не скажешь, что на улице давно зима властвует.       Но всё же, как можно быть таким красивым?       Не мешало остудить не только тело, но и мысли. Чёрт.       — Мы после них? — уточняет у болтающего ногой Хёнджина.       — Угу, — Хёнджин смотрит на него пытливо, а потом указательным пальцем потирает нижнее веко Феликса и вздыхает, — у тебя тени поплыли. Иди сходи к нуне, пусть поправит.

***

      — Ау-у, Ёнбок-и! — Джисон встаёт перед ним и активно жестикулирует, ласково взывая по имени, потому что тот в своих шумоподавляющих наушниках ничего не слышит.       — Ты что-то хотел? — отмирает адресат, убирая гарнитуру с одного уха, и приподнимается с постели, хмурясь. Он был немного недоволен тем, что Джисон ворвался в его комнату и отвлёк от важного занятия.       Ага… очень важного… если таковым можно было назвать просмотр по десятому кругу их выступления на недавнем новогоднем шоу. Прямо как настоящий фанат.       — Айда кино смотреть со всеми?! — с бешеным энтузиазмом предлагает Джисон и хмурится, когда не видит должного отклика: никто не спрыгивает с кровати и не бежит вместе с ним в гостиную. Непорядок.       Джисон в их составе был самым заядлым киноманом. И всё бы ничего, но каждый просмотр фильма рядом с ним обязательно должен был кто-нибудь присутствовать, а желательно и вовсе все. Иначе с кем ему ещё в процессе обсуждать фильм и параллельно перекидываться комментариями? Без этого всего — скучно. Тем более зачем нужны друзья, если они не могут поддержать тебя в твоих интересах?       Феликс это всё уже проходил, и он был даже не против. Но сегодняшняя съёмка отчего-то его сильно вымотала: может фотограф слишком много к ним с Хваном придирался, заставляя встать то так, то сяк, меняя позы со скоростью света, или дело было в чем-то другом, что он ещё не успел обработать и осознать.       — Со всеми это кто? — вздыхает Ёнбок, поставив видео на паузу и положив телефон экраном вниз рядом с подушкой, после чего чуть приподнимается, чтобы опереться о спинку кровати.       — Нуу, все кроме хенов, ты же их знаешь. Грузятся делами по самое не хочу, причем добровольно, и отдыхать видите ли не желают.       — А Минхо-хён? — Феликс всё ещё не в восторге, но интерес начинает расти.       — Он с нами, ну так что? — Джисон устаёт его уговаривать и потихоньку начинает кидать взгляды на дверь.       — Хорошо, — Ёнбок, кряхтя, откидывает одеяло и, найдя свои пушистые тапочки, наступает на мягкий ворс.       Уже идя по коридору в сторону гостиной, Джисон вдохновенно пересказывает ему описание фильма. По его словам фильм смахивает на какую-то рождественскую комедию, что в принципе затем и подтверждается.       В гостиной уже все собрались, и все лучшие места были расхвачены более шустрыми мемберами. Сынмин и Чонин устроились на ковре — аргументированно оттуда было лучше видно экран, а Минхо с Хёнджином на диване.       — О, наконец-то, — бурчит Сынмин, которому осточертело ждать, когда уже можно будет включить фильм. Он то и дело крутил пульт в руках, а Чонин пытался его у Кима отобрать, потому что по экрану телевизора раздражающе бегал красный курсор.       — О, Ликс-и! — восклицает в той же манере, но более весело Хёнджин и хлопает по свободному местечку в центре рядом с ним. Феликс, улыбнувшись, присаживается между ним и Минхо.       Джисон же отвлекается ненадолго — идёт попить водички — и когда возвращается, подходит к дивану с максимально жалостливым и оскорбленным до глубины души лицом.       — Как ты мог! — смотрит весь понурый на Феликса и затем переводит взгляд на Минхо. Ликс сначала не понимает, что происходит и что он такого сделал, но всё становится яснее, когда Джисон продолжает, — Занять моё место! Вот и приглашай потом.       — Ой, прости! — он не думал, что это местечко уже занято. Хотя свято место пусто не бывает: сидеть рядом с Минхо и Хёнджином можно считать за само благословение.       — Садись тогда, — Феликс уже начинает вставать, но что-то удерживает его и не даёт больше приподняться ни на дюйм. Это рука Минхо на его плече. Ликс отчетливо ощущает тепло, исходящее от неё, пока по телу проходит дрожь.       Непонимающе оборачивается, но хён смотрит не на него — на Джисона.       — Сиди, — говорит он Феликсу, и уже игриво, — а ты можешь ко мне на коленки, раз уж так хотел сюда.       — Ммм, — Джисон задумывается, приложив указательный палец к губе, и поворачивается туловищем туда-сюда. А Феликс в душе чувствует раздражение и разочарование, да и в животе возникает что-то наподобие того чувства, когда прыгаешь с высоты в воду — органы смещаются и тупая боль с пустотой образуются. Он уже сам готов был перебраться к Минхо на коленочки, с превеликим удовольствием, ей-богу. Вот только ему никто не предлагал.       — Хорошо, хён, — соглашается на лучшую из альтернатив Хан.       Джисон проходит узкой дорожкой между спинами младших, сидящих на полу, и ногами тех, кто на диване, к старшему и падает на его бедра, вызывая у того болезненный вздох.       — Можно было и помягче, — кряхтит Минхо, потянув того назад для более удобного положения, и кладет руку на подлокотник, наклоняясь вбок. Джисон, к сожалению, не был прозрачным, а так хоть что-то было видно с экрана.       Ли-младший тоже немного теснится к Хёнджину, чтобы дать им больше пространства.       Сынмин же с Чонином, которым концерт позади них был не более интересен, чем школьная театральная постановка, в это время даже ухом не повели.       — Врубай! — ладонь Чонина звонко бьёт Сынмина по коленке, и тот скорее нажимает на плей. Хёнджин, встав, помогает комнате погрузиться во мрак.       — Учти, Джисон, если фильм скучный, то я заставлю тебя развлекать меня. Или быть моделью для новой картины. Будешь сидеть неподвижно часов десять, — предупреждает Джисона Хёнджин, пока идет заставка, и падает рядом с Феликсом на диван, приобнимая того за плечи.       — Ничего он не скучный! — оскорбляется до глубины души Джисон, — Вы мне ещё потом спасибо скажете!       — Да-да, помню я все твои прошлые фильмы, — без усилий парирует Хёнджин, — все носом чуть не клевали, а ты сам спал как младенец.       — Не было такого!       — Ну объективно Хёнджин прав, — вступает в перепалку Феликс, отчего получает на себе злобный взгляд.       — Ликс! Друг! И ты туда же? Мало я тебя печеньками кормил? Да я-       — Господи, успокойся уже ты, Джисон! У меня на ногах уже синяки из-за твоих активных ёрзаний, — не выдерживает даже Минхо, а снизу слышится отчаянный стон.       — Да вы заткнётесь когда-нибудь?! Мы уже полфильма пропустили! — это Сынмин решил всех наставить на истинный путь молчания.       Феликс хихикает, позабыв обо всём, и ближе льнёт к Хёнджину, который крепко его обнимает. Ему сразу становится как-то теплее, и улыбка так и норовит проявиться на губах. Даже уже и не так обидно.       Ему иногда даже кажется, что Хёнджин знает всё то, что творится у него на душе. Слишком уж он был чуток по отношению к Феликсу. А иначе не поддерживал бы его так молчаливо. Голову кладёт на плечо Хёнджина, а что? Джисону с Минхо значит можно, а им нет? Вот и он тоже так подумал. И все вместе переходят в новую реальность, созданную режиссёрами.       Фильм действительно был интересный, забавный и простой, такой обычно оставляет приятное послевкусие смеха и знатно поднимает настроение. Только Ликс, сначала сильно погрузившийся в него, выныривает в реальность, и вместо того, чтобы наблюдать за развитием событий, очень часто отвлекается на то, как перемещаются руки Минхо по телу Джисона: вот он обнимает его за плечи, вот его руки на талии, а то и вовсе гладят бёдра сквозь тонкие хлопковые штаны. Ликс неосознанно сжимает пальцы и хмурится. Как можно сосредоточиться на экране, когда под боком такое творится? Когда сердце изнывает от ревности, на которую он был не вправе? Сюжет уже кажется не таким интересным, а картина слишком яркой и праздничной для его внезапно мрачного настроения. Но ведь…       Феликс честно пытался не чувствовать всего этого.       Он искренне не хотел влюбляться в мембера их группы.       И Феликс точно не хотел ревновать хёна.       Но, к сожалению…       … именно всё это он и делал. Оттого чувствовал себя отвратительно, словно предает их команду. Они же друзья. Как он может тогда питать к одному из них романтические чувства? Это было неправильно. Очень неправильно.       Фансервис — это одно, а вот настоящая влюбленность, или уже любовь, Феликс и сам не знает, что это — уже очень опасно. Прежде всего для их имиджа и работы.       Однако он не всегда был таким, все эти годы Минхо был ему не более чем старшим братом, и лишь год назад всё круто поменялось. Гормоны почему-то взбунтовались и начали реагировать не на какую-нибудь девушку, что было бы логично и понятно, а на чёртового Минхо, на его запах, улыбку, медовый голос — от этого всего Ликс просто заканчивался как человек и превращался в лужицу под его ногами.       Конечно, это не должно было повлиять на отношения в группе, как рабочие, так и личные, и Феликс очень хорошо скрывал свои истинные чувства. Проколы тоже бывали, но редко, и едва ли кто заострял на них внимание. Ведь они и так все друг другу в шутку признавались в любви, делали комплименты. И он тоже не представал сумасшедшим от того, что вслух восхищался прекрасными глазами Минхо, его губами… и так далее по списку.       Но именно тогда Ликс понял, насколько оказывается больно не иметь возможности поцеловать и обнять — не по-дружески, а по-настоящему — того, с кем отчаянно желаешь быть вместе, и от кого уже становится невыносимо тошно скрывать свои чувства. Он был слишком слаб, чтобы решиться и признаться хёну в любви. Он чертовски боялся, что тем самым разрушит все те отношения, что уже были построены.       Закопавшись в свои мысли, Ёнбок перестаёт обращать внимание на происходящее, все звуки переходят на беззвучный и единственное, что хорошо ощущается, это то, как Хёнджин нежно водит двумя пальцами по его руке ниже локтя. Именно это и заставляет его проснуться, а затем и непонятные крики снизу.       — Ого, закрывай глаза, Чонин! — кричит Сынмин и сам тянется к его лицу ладонями.       — Да-да, Чонин! Быстрее прячь свои глаза! — поддерживает Сынмина Хван.       Все начинают хохотать, Джисон аж сгибается пополам и хлопает по бёдрам Минхо ладонями, чтобы хоть куда-то деть энергию. Ёнбок переводит взгляд на происходящее в фильме, гадая, что же послужило причиной такого, и смущённо булькает, глотая слюну. Постельная сцена. Серьёзно?       — Да вы меня достали в край! — возмущается младший в группе, отмахиваясь от Сынмина руками и отпинывая того от себя коленками, — Мне, блять, не семнадцать лет, ясно? Я — совершеннолетний, как и вы все! — звонкий голос Чонина отскакивает от стен и всех стеклянных поверхностей и сосудов.       — Ясно-ясно, — хихикает Хёнджин, любуясь развязавшейся потасовкой между Яном и Кимом. Ну дети, честное слово.       Минхо в этот момент хватает с края дивана плед и бросает его Сынмину, подливая масло в огонь. Последний сразу же понимает своё задание и накидывает материю Чонину на голову, после чего валит того на ковёр, а сам залезает сверху, обнимая. Чонин эффективно лишён зрения и, кажется, даже свежего воздуха. Из-под пледа слышен лишь отборный мат. Явно Чан воспитал — понабрался у них словечек. Феликс же отрицает свой вклад в его словарный запас.       Феликсу же как-то не до драки внизу, он слабо улыбается краешками губ, но сам взгляда не может оторвать от экрана. То, что там происходит, гипнотизирует. Вся эта нежность, ласковые касания и поцелуи… И всё равно на то, что они актёры, Феликс завидует им. Он искренне ненавидит романтические фильмы, не потому что ему не нравится любовь, а потому, что после этого он сам чувствует себя нелюбимым или любимым недостаточно, не так и не тем, кем ему нужно. А видеть все эти поцелуи и обжимания сейчас вдвойне больно, ведь всего этого ему с Минхо никогда не светило и не светит. Явно не в этой жизни.       Чья-то ладонь слева опускается на сжатые в кулак побелевшие пальцы Феликса, привлекая к себе внимание. Он вздрагивает. Это может быть либо Джисон, либо Минхо. Если это всё же Минхо, то он не выдержит и расплачется даже от такого крохотного проявления заботы.       — Феликс, ты в порядке? — обеспокоенный тихий голос хёна в раз перекрывает все звуки, идущие с телевизора. Парень кусает губу, надеясь, что оттуда не слетит ни одного позорного всхлипа.       Такое случайное бережное отношение заставило его сердце трепетать, словно крылья бабочки. Щеки раскраснелись, но едва ли это было заметно кому-либо кроме него самого.       Дышать из-за прикосновения становится тяжелее, и всё тело словно каменеет. Вот теперь ему точно стало нехорошо — пальцы старшего оставляют на его коже невидимые ожоги, а внутри всё гудит, и в каждой мышце ощущается щемящая пустота от непреодолимого желания обнять Минхо, поменяться с Джисоном местами. У него скоро начнется ломка от нехватки окситоцина.       — Да, всё хорошо, — шепчет он, когда всё наоборот очень плохо, одаривает Минхо коротким благодарным взглядом, надеясь, что тот увидит его в такой темноте.              Медленно разжав пальцы, он неохотно вынимает свою ладонь из-под руки старшего, чтобы не оставаться в таком смущающем положении, после чего скрепляет руки в замок и прячет взор. Краем глаза наблюдает, как пальцы Хо на секунду остаются висеть в воздухе, после чего ложатся привычно на предплечье Джисона. Что же, их место изначально было там, Феликсу остается довольствоваться лишь той малой лаской, которую ему добровольно подарили. Он все ещё не может влезать в чужие отношения — он не знал, было ли между Джисоном и Минхо что-нибудь большее, чем просто фансервис — и тем более грузить человека ненужными ему чувствами, обрушивая их градом на голову. Ему нужно удерживать над собой контроль. Но почему же с каждым днëм это становится только сложнее и сложнее, и боли приносит тоже больше? На это нет ответа.       Вместо того, чтобы ослабевать, его чувства только крепнут. Так бывает, видимо, когда они не находят ответа и разрастаются, лишь бы их наконец заметили. Ведь их хозяин слишком робок, чтобы в них признаться.       Ликс закрывает глаза и пару секунд выравнивает дыхание. Хёнджин тянет его обратно в свои объятия, укладывая подбородок на светлую макушку. Так-то лучше.

***

      После совместного вечера кино оказывается, что этот день был для них последним на ближайшее время, когда они смогли отдохнуть. Недели были расписаны от начала до конца. То шоу, то интервью, то радио, то другие выступления. Просто не продохнуть.              Перед праздниками хотелось немного развеяться, привести себя в порядок, забыть о работе хотя бы на чуть-чуть, но иного выхода не было. Это очень сильно влияло на всех. Ходили по общежитию как зомби с кругами под глазами и жутким недосыпом. Настроение, ясное дело, тоже было не выше плинтуса, а может даже и ниже.       Феликс, собрав себя в кулак — отказав своему телу в желании скорее плюхнуться на постель и забыться коротким сном — решил заняться ужином для всех. Он не был таким мастером по готовке мяса любого вида, как Минхо, поэтому решил приготовить пасту в сливочном соусе с сыром.       Желание приготовить что-нибудь вкусненькое было не беспричинным — сегодня у них были гости. Скорее гостья.       Чан уже полгода встречается с прекрасной и милой девушкой — Джиха, которая за этот срок успела полюбиться всем в общежитии. Ведь после того, как Чан просто приглашает её к себе на свидание (встречаться где-то в общественном месте было опасно, тем более она не является айдолом или любой другой знаменитостью), холодильник всегда полон разнообразнейшей еды, что для восьми вечно голодных из-за изнурительных физически и морально тренировок словно манна небесная. Да, именно поэтому они Джиха и любят. И всеми силами помогают Чану защищать и держать их отношения в строжайшем секрете от публики, исключая агентство, конечно же. Последние после долгих объяснений решили закрыть на это глаза, обязав при этом Чана выплатить большую неустойку за нарушение условий договора.       Но всё это неважно, а вот видеть счастливого лидера — даже очень. Есть в этом всëм один жирный плюс: в хорошем настроении Банчан пишет едва ли не по десять песен в месяц, а это, естественно, отличный исход всего, и их дискографии в том числе. Даже стей в сетях удивляются, откуда группа находит в себе силы делать столько разносторонних и разноплановых камбэков в год, умудряясь в перерывах между ними выпускать ещё и мини-альбомы и микстейпы, и всё в неповторяющихся жанрах. В общем, они действительно рады за Криса.       Но сегодня Ёнбок решает взяться за готовку самостоятельно, пусть Джиха с Чаном посидят в спокойной обстановке, пусть хотя бы они будут счастливы. Если Феликс не может.       На кухне никого кроме него нет, и потому в одном ухе у него наушник, а сам он легонько пританцовывает в такт. Когда вода в трехлитровой кастрюле начинает закипать и он бросает туда две пачки спагетти, в коридоре слышится какое-то движение, а затем и стук в дверь поблизости.       Со своего места Феликс видит, что сейчас там стоит Минхо и стучится в комнату Джисона. Сердце болезненно сжимается, и он роняет пластиковую ложку на пол, чертыхаясь и проклиная себя за неосторожность. Тем временем слышатся голоса:       — Хани-Хани, привет. Можно к тебе?       — Да, Минхо-хён. Что-то случилось?       — Нет, просто жутко хочу с тобой пообниматься и поваляться вместе. Рядом с тобой мне всегда становится лучше, бельчонок.       Вдох застревает где-то в горле. Феликс резко разворачивается и втыкает в уши второй наушник, чтобы не слышать продолжения. Берёт сковороду и наливает туда несколько пачек сливок, добавляет прованские травы, немного муки и соли. Начинает медленно водить деревянной лопаточкой, пока всё не загустеет. Как бы ни хотелось не думать о том, что только что произошло, он не мог не. То, что эти двое были неравнодушны друг к другу, было очевидно всем. Только вот почему им двоим было можно, а ему, Феликсу, нельзя испытывать чувства к другому? Да и ясно почему. По-видимому, Минхо уже давно занят Джисоном, и те просто ничего не афишировали.       Это просто с Ёнбоком случилось что-то неправильное. Нельзя было влюбляться в того, кто уже возможно находится в отношениях с другим человеком или в своего коллегу. Это нечестно: ни по отношению к ним/нему, ни по отношению к себе. Однако, сейчас уже поздно. Он почти смирился с тем, что у него никогда не будет того будущего, о котором мечтает. Того будущего, где они по утрам просыпаются с Минхо в одной постели, сонно желая друг другу доброго утра; где Минхо готовит им двоим романтичные завтраки; где целует его и говорит, что любит, что любит его, Феликса.       Только надежда всё равно живёт, несмотря ни на что. Ведь мечтам же свойственно сбываться, верно?       Вдруг кто-то резко потрепал его за плечо и вырубил на телефоне музыку.       — Блять, Феликс! Ты что уснул?! Ты что не видишь, что у тебя уже всё сгорело?       Ли-младший испуганно переводит взгляд на плиту и видит, что вся жидкость в сковороде выкипела и что всё начало пригорать. И только потом он чувствует запах гари, резкий и неприятный. Как он до этого не заметил?       — Прости, — он смотрит на Минхо, а глаза предательски увлажняются. Это стало последней каплей. Не хватило ему произошедшего в коридоре, а теперь сам хён на него наорал. И пусть не без причины, но этого достаточно, — прости, — повторяется и извиняется уже за что-то другое, — прости, я-я пойду.       — Ну и куда ты? Давай исправим, — Минхо цепляет его за ладонь, когда тот хочет проскользнуть мимо, но Феликс сразу же её вырывает из крепкой хватки.       — Я не голоден, — бежит в коридор и уже у своей комнаты сталкивается с Чаном, который его останавливает. Даже сбежать толком не дают.       — Хэй, Бокки, почему ты плачешь? — мягко спрашивает у него хён, обеспокоенно смотря, а у Феликса ещё пуще катятся слёзы по щекам. Он старается не смотреть на Джиха позади него, что мнётся, не зная, что делать в такой ситуации.       Ничего не говоря, Ёнбок бросается в свою комнату и дрожащими руками запирает замок. Скатывается вниз по двери, содрогаясь.

Боже, как же стыдно.

***

      — Так, Чонин, хорошо, уже лучше, — кивает Минхо, пристально следя за всеми через зеркало на всю стену. Он по обыкновению помогал ставить и отрабатывать хореографию, на своём примере показывая как надо.       Щёки его от жара и духоты в помещении раскраснелись, и по лицу тёк пот, но ни один из них сейчас не выглядел лучше — прогон без остановки по пять раз был жесток к каждому.       Феликс честно уже хочет умереть от усталости, хотя он один из самых выносливых танцоров среди мемберов. Он сбивается на каждом шаге, загнанно дыша. Делу не помогает и сам Минхо, потому что Ликс не может оторвать от него взгляда: от увитых венами от напряжения рук, от красиво взлетающих вверх кистей, от черной футболки, что облепила весь торс, нагло всем показывая очертания крепких мышц и пресса. Смотря на всё это, Ёнбок боится своей скоропостижной смерти, к тому же не раз ловя на себе взгляд прожигающих глаз. Догадывается ли хён, что тот на него осознанно и неосознанно пялится? Ведь он кажется уже и танцует спустя рукава, при этом он не борется за то, чтобы движения выглядели идеально, чего ожидает от них всегда — перфекционист во всём, что касается танцев — Минхо.       Феликс уже перестал обижаться на хёна. Или искать в нём вину. Ведь тот не был виноват в том, что Феликс в него влюбился. Или в том, что он сжёг еду. Он сам был за всё в ответе, он осознал это в тот день, неделю назад, когда в закрытой комнате прислушивался к звукам снаружи. Когда позволил только Хёнджину зайти и смог рассказать ему обо всём. Тот хотел вытащить его на ужин, а закончилось всё душевным разговором.       Хёнджин стучится в его комнату, что показательно была отрезана от всего мира захлопнувшейся дверью и повёрнутой щеколдой, удерживавшей любого постороннего извне там, где Феликс хочет, чтобы он оставался.       От назойливого шума лишь отворачивается к стене, подтягивая своё плюшевое покрывало-защитника ближе к лицу, чтобы зарыться в него носом, красным и хлюпающим. Видеть никого не хочется. Разговаривать — особенно.       — Феликс, ну пусти же! — звучит с коридора в который раз. Хёнджин всё не унимался, не прекращая таранить его дверь.       Ликс раздражённо выдыхает и сдаётся перед упрямством парня. Встаёт с нагретой постели, всё еще укутанный покрывалом, и поворачивает щеколду. Дверь сразу же открывается, и Хёнджин вваливается внутрь, бурча: «Наконец-то. Я думал, что состарюсь там».       Хёнджин хочет позвать его покушать, но, очевидное дело, тот отказывается.       — Но всё ведь очень вкусно! Почему не хочешь? Тем более ты всё приготовил, а сам не кушал. Мне Минхо-хён сказал, — Хёнджин стоит, прислонившись спиной к белой деревянной двери.       — Правда? — Феликс глядит на него в удивлении, услышав такое.       Почему хён так сказал, если в итоге ему всё пришлось переделывать самому?       Хёнджин смотрит на него долго, ничего не говоря, запирает дверь, заставляя жильца комнаты нервно взглянуть на ту, присаживается рядом на кровати и берет его руку в свою, мягко поглаживая и разминая холодные, как ледышки, пальцы, что были напряжены и слегка дрожали.       — Ликси, ты… — Хёнджин зачёсывает назад падающие на лицо пряди золотистых волос, — Боже, как же неудобно…       Младший в смятении: что с Хёнджином и почему ему кажется, что то, что он услышит далее, не сулит ему ничего хорошего или хотя бы потреплет ему нервы однозначно.       — Скажи как есть, — Феликс двигается вглубь кровати, одеяло от себя откидывая, чтобы дать Хёнджину больше места.       — Ликси, в последнее время я замечаю, как ты странно начал реагировать на Минхо-хёна. Я не знаю, с чем это связано, поссорились вы или что, просто я беспокоюсь о тебе. Да и в группе из-за этого чувствуется какое-то напряжение, или может мне просто всё кажется. Я знаю, что это абсолютно не моё дело и всё же, извиняясь, не могу не спросить: Что между вами происходит?       — Я… — во рту резко пересыхает, пальцы сжимаются на руках. Ёнбок смотрит на Хёнджина, весь потерянный, он начинает чувствовать, как осыпается его тонкая маска безразличия.       Хёнджин суетится, замечая и это, размахивая ладонями и оправдываясь:       — Если ничего, то я просто заберу свои слова обратно, прости, если всё это мои беспочвенные тревоги.       — Нет, всё в порядке, ты прав.       — Что?       — Ты прав! — Феликс чувствует непреодолимое желание распахнуть перед ним душу, рассказать обо всём, что чувствует, что его тревожит. Хёнджину можно доверять, он не из тех, кто разбалтывает секреты на каждом углу. Возможно, если он всё ему расскажет, станет легче. Ведь ноша, разделенная на двоих, всегда становится более подъемной, — В последнее время я правда веду себя как-то по-глупому рядом с Минхо-хёном, не могу спокойно смотреть в его глаза, но при этом от него самого взгляда оторвать не могу. А также не выношу рядом с ним присутствия Джисона. А знаешь всё почему?       — Почему?       — Нравится он мне, Хёнджин. Уже целый год не могу воспринимать его никак по-другому, только в романтическом плане. И я его ревную, как дурак. Вот скажи, что мне делать?       В глазах Хёнджина читается полная озадаченность. Он в шоке взирает на своего тонсена, забыв как дышать от такой новости.       — Феликс, я-я даже не знаю. Господи, — он тянется к нему и заключает в объятия. Потому что неожиданная смелость покинула Ликса, и он начал дрожать как от озноба, кровь отлила от щёк. Он чувствует себя очень виноватым перед всеми. Особенно сильно перед Хёнджином, рядом с которым расклеился и которого нагрузил теперь непонятно какими чувствами и мыслями.       — И я не знаю, Джинни, — вздыхает Феликс, всё ещё мелко дрожа от нервов, — просто не говори никому, пожалуйста. Пусть это будет нашим с тобой секретом. Я обещаю, что справлюсь с этим, со своими чувствами. А ты обещай, что всё, что я сказал, останется между нами.       — Обещаю, — шепчет Хёнджин, массируя затылок младшего своими длинными тонкими пальцами, посылая мурашки по телу.       — Спасибо, что пришёл и выслушал. Мне стало намного легче.       — Мы же команда и друзья. Я никогда не оставлю тебя страдать в одиночестве. Спасибо, что доверился.       — Как было бы наверное проще, если бы это была девушка, так же как и у Чан-хёна, да? — сокрушается Ёнбок, в голосе так и слышится: «Ах, если бы», — Как я мог влюбиться в кого-то из группы?       — Ты же знаешь, мы не выбираем того, кого любим, — говорит Хёнджин очевидные вещи.       — Знаю. Но также я уверен, что не нужен Минхо-хёну. Совсем. Он близок так сильно только с Джисоном. Порой мне кажется, что они встречаются втайне ото всех. Не зря же все их шипперят, — звучит глухо и равнодушно, словно ему совсем не больно, словно его не разрывает от этого.       — Ты не можешь этого знать. Может тебе стоит признаться ему?       Феликс аж вскакивает от такого предложения.       — С ума сошёл?! Я никогда этого не сделаю. Не смогу. Нет! — качает головой, — Лучше я не буду знать, разделены мои чувства или нет, чем страдать, если отвергнут.       — А мне кажется, что лучше уж знать, что тебя не приняли, чем мучиться от неизвестности и болезненных надежд. А если приняли, то радоваться и не страдать больше от страхов.       Тем не менее даже после этих разговоров Ликс не может заставить себя покинуть пределы своей безопасной зоны, и ему весь вечер приходится слушать звуки своего изнывающего от голода желудка и плачущего сердца.       — Феликс! — от резкого оклика тот путается в своих ногах ещё хуже и, не удержав равновесия, валится на пол, — Что за рассинхрон?! Почему ты опаздываешь в каждом цикле движений.       Минхо видит, что тот упал, но никак не комментирует. Чанбин рядом помогает ему подняться. Выпрямив спину, Феликс в ответ смотрит на своего разозлённого хёна.       — Спасибо, Бинни-хён, — шепчет он вправо, опомнившись и нервно сжав его руку в поисках поддержки.       — Прости, Минхо-хён, — уже бормочет, оттягивая задравшуюся до пояса футболку вниз, и с опущенной головой пальцами начинает разглаживать её, лишь бы не смотреть в пышущие раздражением и праведным гневом глаза, когда хотелось бы чтобы с любовью, с пониманием и с заботой. А не так, заставляя Ликса чувствовать себя полным ничтожеством.       К сожалению, все его гляделки на Минхо не остались без последствий. Как знал, что того такое отношение к работе не устроит.       — Да ладно, что ты на него взъелся, Минхо? Феликс устал. Да каждый из нас уже валится без сил! Может пора прекращать на сегодня? — Чан встал на защиту Ликса, когда понял, что напряжение чересчур возросло, — Я понимаю, что у тебя уже всю неделю хреновое настроение, но не стоит выплёскивать его на других. Если надо выговориться, приходи ко мне, а не переводи свою злость на младших, понял?       В тренировочном зале застывает тишина даже ещё большая, чем до этого.       — Хорошо, на сегодня всё, — говорит Минхо. По-видимому, он услышал Банчана, точнее прислушался к нему, и отвернувшись ото всех, начал собирать свои вещи. После чего взял открытую бутылку с водой и сел, согнув ноги в коленях, спиной к зеркалу.       А Феликс смотрит на него, не в силах отвести взгляд и сделать хоть одно движение. Сердце затапливает вина, словно это именно Феликс, и только он, так сильно расстроил Минхо. В груди неприятно защемило.       Мемберы по одному начали покидать помещение — Хёнджин ушёл последний, задержав на нём взгляд, но ничего не сказав — и Ёнбок, поздно понимая, что скоро останется тут один, с Минхо, засуетился и бросился к столу за своими вещами.       Уже готового переступить порог двери, его останавливает голос позади, и лучше бы он его не послушался.       — Нам нужно поговорить, Феликс, — рука замирает на ручке двери, но он потом всё же открывает её, стремясь уйти, — пожалуйста.       Звучит просяще, и его это берет за живое.       Он неохотно разворачивается и бросает свою сумку у входа, что приземляется на пол с глухим стуком. Вздыхает, не решаясь сделать шаг. Оставаться не хотелось — Ликс не ручается за свой контроль, он может не сдержаться и ляпнуть что-то о своих чувствах, послушав Хёнджина, а потом пожалеть об этом.       Каждый шаг, что становится ближе к Минхо, даётся всё труднее. Можно было только гадать, о чём хён хочет с ним поговорить. А что если он тоже хочет признаться?..       В душе тлеет уголек надежды.       Да нет, бред. Не может быть такого. Это было бы слишком прекрасно для правды.                    — Да, хён? — встаёт на расстоянии метра и терзает запястья, покручивая и сжимая кожу до красноты и боли. Но сам успешно этого не замечает.       Минхо, кажется, за то время, что Феликс шёл к нему, забыл о присутствии кого-то кроме него самого в зале и посмотрел на него нечитаемым взглядом. Удивился от того, что он остался?       Что происходит?       — Ты хотел что-то сказать, — напоминает Феликс нетерпеливо. Ему становится некомфортно. Холодная и мокрая одежда липла к телу, вызывая гусиную кожу и бесконтрольную прошибающую дрожь. Когда танцуешь, на разгоряченное тело этого не замечаешь.       — Да, присядь, — Минхо стучит рядом с собой по паркету, — мне нужно кое-что у тебя спросить.       Младший приземляется рядом.       — Хорошо-о, — напрягается, ожидая худшего.       Вдруг он где-то прокололся, и хён узнал о его чувствах? И теперь хочет сказать, чтобы он прекращал и не ставил его в затруднительное и неловкое положение. Или чтобы думать о нём и о том, чтобы вмешиваться в их с Джисоном отношения вовсе не смел — да, он всё ещё верил в существование последнего.       — Как ты себя чувствуешь?       — Да нормально вроде, — неуверенно тянет Феликс, рисуя на руке непонятные закорючки, лишь бы не смотреть на хёна.       — А как отношения в группе? Ни в кого… кхм, забудь, — неловко останавливает себя Минхо.       Ни в кого что?..       Хорошо, он просто подождёт конца разговора.       — Понимаешь дело в чём. Твоя рассеянность не играет никому на руку. Сейчас важный месяц, и жизненно необходимо держать планку. И что бы у тебя ни было, постарайся забыть об этом сейчас, хотя бы на время. В этих реалиях это неправильно, ты сильно отвлекаешься, что недопустимо. Ты же не хочешь подставить всю группу? Ты… мы не имеем права рассеивать своё внимание, когда на нас возлагают очень многое. Социальные сети и общественность не оставляют нам шанса, совершать ошибки такого масштаба, это непозволительно. И так Чан… Это ни к чему хорошему не приведёт. Я очень надеюсь на твою сознательность.       Ёнбок, затаив дыхание, слушает его монолог, и сердце с каждым предложением ухает все дальше и ниже, в беспросветную тьму и мёртвую пучину несбывшихся надежд. Чем больше хён говорит, тем дальше отходит от темы танцев. Почему всё звучит так, как если бы он говорил не о деятельности группы, а о чём-то другом? Словно о них. Словно о чувствах Феликса.

»…постарайся забыть…»

»…это неправильно…»

»…совершать ошибки такого масштаба…»

      »…это непозволительно»

      »…ни к чему хорошему…»

      Фразы отрывками безостановочно проматываются в голове.       — Но ведь я ничего не-, — Феликс максимально растерян, хлопает глазами, смотря на профиль спокойного хёна. Всё выглядит так, будто Минхо знает и просит его избавиться от этих чувств. Это неправильно, значит? Непозволительно? А то Феликс не знает.       А ещё это больно. Почему он чувствует, что сгорает заживо? Словно его только что отвергли без единого шанса объясниться… Да, хён говорил лишь о его концентрации на работе, точнее о её отсутствии. Но при этом, определенно, говорил не о танцах. Они даже рядом не стояли.       — Хорошо, хён, — голос его приобретает неожиданную твёрдость, — «Что бы это у меня ни было», — цитирует его, — я избавлюсь от этого. Ради тебя. Ради группы.       Ради тебя я откажусь от своей любви, хён.                    — Молодец, — Феликс чувствует на своём плече тяжесть руки хёна, — так и надо.

***

      Сказать легче, чем сделать. Разве это возможно? Разве это так просто — избавиться от чувств, нежно лелеемых в сердце?       Феликс старался не думать о Минхо, отгонял от себя его образ каждый раз, как он приходил в голову. Старался занять себя чем-нибудь другим — плести браслеты из бисера и слушать музыку почти на полной громкости. Но тем не менее это не помогало, мысли улетали в другую плоскость, которая была усыпана романтическими мыслями.       Все пришло к тому, что он начал сторониться Минхо и всех совместных дел, не касающихся работы. Перестал кушать со всеми, ходить вместе гулять, прячась по переулкам от фанатов, смотреть кино вместе. И всё, лишь бы не видеть его.       Ли только надеялся на то, что никто не заметит его тревожно-избегающего поведения. На все вопросы о том, почему он не хочет выходить из своей комнаты, Феликс отмалчивался или ссылался на плохое настроение. И только Хёнджин чувствовал неладное, лучше всех догадываясь о реальной причине. Он носил ему в закрытую комнату нарезанные фрукты на красивой тарелочке. В душу не лез, не выпытывал ничего, лишь молча поддерживал.       Ликс был благодарен Хёнджину и так же благодарен Минхо. За то, что тот не обращал на него внимания, не усложнял ему задачу и позволял забыть, как тот об этом и просил.       Проходили дни, недели. Каждая попытка отказаться от чувств, одна за другой проваливалась. Чем меньше он хотел думать о Минхо, тем больше это делал. Чем тщательнее хотел выскрести чувства откуда-то изнутри, тем сильнее они вгрызались в плоть, в душу, не желая покидать его. У Феликса уже опускались руки. Он не знал, что делать.       То, о чём его попросили, жестоко. Невозможно. Бесчеловечно. Неправильно. Он вытягивал нитки-чувства по миллиметру, потому что они всегда рвались, а вместе с ними и окутывающие их капилляры, пульсирующей горячей струёй крови брызгая из тела. Лицо с каждым днём становилось бледнее, а круги под глазами темнее. И жить так хотелось всë меньше.       Разве можно уничтожить чувства? Феликс не выбирал этого пути. Это было не его желание. Так почему он должен отказываться от своей любви? Почему Минхо запрещает ему любить? Если надо, он будет делать это молча, издалека, в своих мечтах.

У него всё равно нет другого выбора. Всё остальное — слишком губительно.

***

      — Что ты наговорил Ликсу? — Хёнджин подходит к мирно пьющему воду Минхо, который после этого вопроса закашливается, и кладет руки по бокам. От его недоброго взгляда Ли малость неуютно.       — Почему сразу я? Я ничего такого не говорил, — спокойно ставит стеклянный стакан на столешницу, а потом, передумав, моет его под проточной водой.       — Так он после той тренировки в воскресенье замкнулся в себе, из комнаты выходит неохотно и все разговоры сводит к односложным ответам. Вместе с остальными собираться не хочет, при одном упоминании твоего имени бледнеет. Избегает тебя, между прочим, если ты не заметил. Мне ещё добавить?       — Хватит! — Минхо мученически прикрывает глаза ладонью и шумно сглатывает. Кадык нервно дёргается, — Подумаешь, отчитал его немного. А то ты сам не видел? Летает на небесах и тормозит при каждом движении. Что я должен был делать? Игнорировать? Раз уж мы группа, то должны быть ответственными и стараться доводить всё до идеала. Его настрой мне совсем не нравится, так впору и в цирковые танцы подаваться, а не в k-pop.       — Только ли это, хён, ты сказал? — Хёнджин качает головой, смотря на старшего во все глаза, — Мне кажется, за этим стоит нечто большее. Феликс не обижается на критику. Никогда.       Минхо подозрительно молчит.       — Ну конечно…— в голосе Хёнджина явное обвинение, он всё понял, — Не ожидал я от тебя такого, хён. Я рассказал тебе о его чувствах тогда не для того, чтобы ты его сломал, а потому что ты заслуживал знать. А ты… взял и растоптал его. М-да. Видимо, зря я это сделал.       Хёнджин уходит, а Минхо чувствует, как сильно колотится его сердце. Может он действительно переборщил? В груди нарастает тяжёлым комом противное чувство вины…

***

      Оставаться одному на Новый год было больно, но таков был собственный выбор Феликса.       Так получилось, что его мемберы и друзья по совместительству разбрелись по своим домам, праздновать вместе с семьями и родственниками. Даже Чана не было в общежитии — а ведь они уже привыкли праздновать вместе, так как оба не могли вернуться в Австралию. А всё потому, что в этот Новый год их лидеру было с кем праздновать в Корее: вместе с семьей Джиха, которые приняли его к себе с удовольствием.       А вот Ёнбоку праздновать было негде, точнее не с кем. К Чанбину проситься он не хотел, и так часто хён таскал его к себе, а Ликс не хочет навязывать его семье свое, вероятно, нежелательное общество.       — И почему мне всегда так не везёт? Хоть бы раз у меня что-нибудь было так, как хочу этого я… — взывает к каким-то высшим силам Феликс, запрокинув голову с закрытыми глазами. Вздыхает и продолжает своё занятие, — Тогда бы я, наконец, поверил в чудеса.       Казалось бы, мечта — это такая простая и человеческая штука, присущая любому. Но если кому-то она придавала сил и мотивации, чтобы жить и работать ради неё, то Ликс чувствовал обратное. Нет, он тоже хотел жить, безусловно. Просто без одного очень нужного ему содержания эта жизнь представала не такой уж и радужной, и счастливой.       Всё очень просто, если подойти к этому со стороны: каждому человеку нужно то, благодаря чему он сможет просыпаться по утрам со счастливой улыбкой. И если эту улыбку вызывает обычный кофе с сахаром и круассаном на завтрак или пёс, радостно прыгающий в нагретую ото сна постель при пробуждении, то всё действительно очень просто. Чья-то мечта и правда выглядит таким образом.       Вот только мечта Феликса была очень сложной и запутанной. Осуществилась бы она — мир бы схлопнулся от переполняющих Ликса чувств, безмерных и опьяняющих. Однако пострадали бы другие, а он, как друг и мембер, не мог так поступить со своими друзьями, не мог подставить их так глупо и в то же время серьёзно.       Он просто не мог. Ему запретили.       Но также он не был больше способен сдерживать внутри то, что давно уже пропитало каждую его клеточку вместо клеточного сока; то, что давно циркулирует по венам и артериям вместо крови; то, что отложилось у него уже на генетическом уровне, изменило его ДНК. Феликс правда пытался, отчаянно, не жалея себя и делая вид, что ему всё равно, что нет у него никаких чувств. Но что будет, если он сам признается хёну? Вероятно, Минхо на него накричит, опять скажет что-нибудь про ответственность. Ну и что? Феликс хотел точно знать, что хён об этом думает, а не просто гадать и вырывать фразы из контекста. Ведь может тогда старший не имел в виду ничего такого, что Феликс себе выдумал. Возможно, Минхо и не отвергал его чувств. Он хочет проверить, насколько высоки его шансы на счастье. Будет больно — он потерпит. Зато со спокойным сердцем сможет жить дальше, отпустив все чувства. Не притворяться и просто жить, пока всё самостоятельно не вернётся в колею.       — Новый год — время чудес, — почему-то шепчет себе под нос Ликс, скучающими и едва ли активными движениями перемешивая шоколадное тесто в красной пластиковой миске. Мука липнет по краям, и Феликс тщательно пытается собрать её в единый пластичный комок, чтобы дальше скатать шарики для пряников. Он хотел затем украсить их разноцветной сахарной глазурью, в которой давно уже успел испачкать рот, чтобы хотя бы чем-то занять себя в этот новогодний вечер.       Тяжело вздыхает: несмотря на всё — и готовку, и праздничные шоу по федеральным каналам, и горящие разноцветные гирлянды на стенах и шторах — он не чувствовал ни капли праздничного настроения, а скорее себя, как выжатый лимон, скучающий сильно по родным и по тому человеку, по которому скучать нельзя.       — Last Christmas I gave you my heart, — легонечко подпевает под нос играющей по телевизору музыке, — But the very next day you gave it away…       Горько хмыкает. Тому ли человеку он отдал своё сердце? Нужна ли Минхо его любовь? Наверное, Ликс как никто другой понимал слова этой песни и разделял чувства исполнителя. Ему тоже казалось, что от его сердца отказались. Что оно ошиблось, ведь так бывает. Однако он и сам не пытался что-либо изменить, отдавшись на волю Судьбы.       Время уже близится к полуночи, у Феликса готов скромный праздничный стол: чапчхэ, ттогкук, чон, курица в кисло-сладком соусе с рисом и кимчи, куда уж без него — всё в лучших корейских традициях. А ещё красиво нарезал фрукты. Так много всего на столе, что и Феликсу самому сразу становится ясно: он правда хотел отвлечься.       Вокруг всё было такое живое, но в душе всё равно пусто, потому что ни с кем не разделить трапезу. Ликс уже давно привык к тому, что в их общаге, во-первых, никогда не бывает тихо, во-вторых, невозможно покушать в одиночестве, не собрав всех перекусывающих за столом, и в-третьих, почти ни у кого не было друг от друга секретов. Последнее, конечно, скорее было минусом.       Пряники уже отправились в духовку, заняв там своё место. Полчаса, и они будут готовы. Осталось просто подождать. Ёнбок устало приземляется на стул перед кухонным телевизором и откидывается на спинку, ловя взглядом бегающие картинки. Идёт новогодний концерт, в предварительной записи которого они есть тоже, и он улыбается краешками губ, когда видит их группу.       Засмотревшись, Феликс даже не замечает, что в дверь настойчиво стучатся уже минут пять. Он озадаченно хмурится: вроде никого не ждал. Может у кого-то что-то случилось, и они вернулись? Ли поднимается и идёт к двери, после чего заглядывает в глазок. Только никого не видит, потому что обзор закрывает какой-то букет. Что же, видимо, просто придётся открыть, доверившись неопознанному человеку.       Поворачивает щеколду и, открыв дверь, застывает поражëнно, а вместе с ним останавливается и его сердце, чтобы резко пуститься галопом уже в следующий миг. Он совсем ничего не понимает.       — Минхо-хён, что ты тут делаешь? — имя старшего даётся с трудом, как давно он его не произносил, а теперь бередит душу.       Феликс правда не понимает, что Минхо делает здесь, ведь тот должен был быть в это время дома, а не протягивать ему, растерянному, в руки торт, чтобы спокойно снять обувь, а цветы положить на пуфик у входа.       — Пришëл поздравить тебя. Какой это праздник, если справлять его в одиночку, правда же? С Наступающим, Феликс! — Минхо тепло ему улыбается, лаская взором своих глаз, — А потом я поздравлю тебя и с Новым годом, хорошо?       Феликс не может собраться с мыслями, когда его запретная любовь стоит так близко, а он не может позволить себе обнять его, даже по-дружески, чтобы не причинить себе боль. Тем не менее Ёнбок будет, по крайней мере постарается, вести себя так, будто не было того злополучного разговора в тренировочном зале, где ему растоптали душу; что не было всех этих недель избегания старшего; что между ними всё по-старому; что ничего не изменилось.       — С Наступающим, хён! И спасибо… что пришёл… — значит ему не совсем всё равно, ведь так? — Твои родители не против, что ты их оставил?       — Об этом не волнуйся, у нас дома так много родственников, что мама даже не заметит моего отсутствия, — и предвосхищая вопрос, — но я всё же её предупредил.       Минхо спешно раздевается, вешает куртку в шкаф, стряхнув с меха снег, и остается в кремовом плюшевом свитере. Теперь-то он выглядит как-то невинно и по-родному.       — Хорошо, — облегченно выдыхает Феликс, — ну ты, это… проходи, — говорит и смущается, вспоминая, что это и дом Минхо тоже, а не только его, чтобы приглашать как гостя внутрь.       Он уже собирается отнести торт на кухню, но Минхо его останавливает, и Ликс настороженно разворачивается, пугаясь стремительно приблизившегося к нему хёна. Тот оставляет между ними расстояние всего лишь длиною в эту несчастную коробку в руках младшего.       Минхо забирает торт и кладёт на комод, не отпуская его руки, а потом, потянувшись назад, хватает букет крупных роз с альстромериями и вкладывает в ладошки Ликса.       — Зачем это? — хмурится тот. Тяжесть цветов ощущается очень приятно, а факт того, что они от Минхо, заставляет его внутренне пищать от восторга и чувствовать смешанные эмоции, среди которых есть неверие и опаска.       — В знак извинения. Прости, что наговорил тебе тогда всякого. Мне не стоило на тебя давить. Я в принципе не имел на это права. Прости, Ликси.       Феликс давно уже простил его. Только это не помешало извинениям лечь волшебным лечебным пластырем на душу и израненное сердце.       Минхо смотрит на него. Долго. Испытующе.       Феликс смотрит на него в ответ.       Никто не разрывает зрительного контакта. Никто ничего не говорит.       Молчание не угнетает, а даже наоборот. Ёнбок стоял бы так вечность, забыв о том, где находится, о том, кто он есть такой, забыв о запретах и моральных ограничениях. Как можно? Ведь в глазах его хёна такая нежность, что оторваться от изучения их карей глубины просто невозможно.              Феликс слегка шарахается, когда Минхо подносит к его лицу свою ладонь и пальцем отчего-то проводит по левому краешку нижней губы. У него в считанные секунды пульс вскакивает до ста пятидесяти ударов в минуту: почему хён такой? Обычно он не оказывал в сторону него особых нежностей, не звал его поспать в своих объятиях, не ерошил его волосы — всё это без проблем доставалось Джисону. А сейчас Ликс в шоке смотрит на то, как тот отправляет палец с остатками белой глазури с его губ себе в рот и обыденно подмечает:       — Ммм, сладенько. Что готовишь?       — П-пряники, — у него начинают дрожать руки, и Ёнбок сжимает их вокруг зеленых стеблей, чтобы вдруг не выронить.       Альстромерии были прекрасны, а когда нежно розового и голубого оттенков — впечатление от них ещё сильнее, хотя розы несомненно притягивали взгляд. Феликс очень хотел вдохнуть их аромат, но не смел опустить голову, чтобы зарыться в букет носом. Не тогда, когда Минхо так странно на него смотрит, что-то словно оценивая и выжидая.       Наконец, тот перестает его смущать.       — Круто! — восклицает он и как ни в чём не бывало проходит внутрь, оставляя оторопелого Феликса в прихожей разбираться со своими мыслями и чувствами.       Когда хён скрывается из виду, он сразу же потакает своему желанию, поднося букет к лицу. Пахнет чарующе и до боли приятно. До жемчужных слёз в глазах, которые он сразу вытирает ладошкой. Переводит дыхание.       Смотрит перед собой стеклянным взглядом. В душе пускают ростки непонятные чувства. Возможно это надежда на взаимность?       — Ого, сколько ты тут наготовил! — слышит Феликс и отмирает.       Осторожной поступью возвращается на кухню-столовую и кидает взгляд на Минхо, что уже успел отправить за надувшуюся щеку целый кусок яблока. Блондин вопросительно выгибает на это бровь.       — Фто? Пвофти, — говорит что-то невразумительное в объяснение Ли-старший, — я не удежжался, — и уже нормально прожевав, — решил закинуть хоть что-то в свой изнывающий от голода желудок.       Феликс заливается коротким смехом и наконец кладет бенто-тортик и цветы на стол.       — Тебя дома не кормили что ли, хён?       — Не-а, — огорчённо тянет Минхо, — Мне строго-настрого запретили приближаться к столу. А потом я и сам ушёл.       — Бедняга, — хмыкает Феликс и открывает пенопластовую крышку, чтобы взглянуть на то, что было написано на поверхности десерта. Обычно же там что-то пишут, да? Ликс в этом не сомневается.       «С Новым годом, цыплёнок!»       — Миленько…— шепчет младший, — Спасибо! Откуда ты вообще его достал с такой-то надписью?       Минхо гордо улыбается и, даже кажется, надувается, выказывая свою важность.       — Я сам сделал.       — Что?! Ты? И торт? — Ликс не может поверить, сложить эти два образа в своей голове.       Да, Минхо отлично готовит, но это отлично распространяется только на супы и блюда с мясом, когда как с десертами тот не дружит. После двух его экспериментов, закончившихся дымящейся духовкой, которую Феликс дважды спасал, Минхо немного подостыл к кондитерству. Но видимо только до этих пор.       — Да нет же! Надпись. Купил крем и глазурь отдельно. А ещë нарисовал цыплëнка — всё для тебя, — Феликс обратно взглянул на торт и с удивлением подметил, что жёлтое пятно, оказывается, было произведением искусства, а не кляксой.       — Ого, — только вырывается у него. Хён столько для него сегодня сделал: пришёл сам с угощением и цветами, ещё и малость ручным трудом, и к тому же извинениями. Просто день чудес какой-то. Однако Ёнбок все ещё не совсем понимал его мотивов, ведь тому очевидно пришлось бросить в этот семейный праздник родных, только для того, чтобы Ликсу не было одиноко. Уму непостижимо.       Минхо проходит на кухню и берёт в руки стеклянный чайник с красной жидкостью, в которой плавает непонятная комбинация фруктов и специй.       — Не сочти меня за ревизора, но что это тут такое? — принюхивается сквозь открытый носик чайника Минхо, — Пахнет одурманивающе, прямо как и ты.       Феликс прыскает в ответ на скепсис Минхо и даже, кажется, упускает что-то важное, сказанное старшим чуть ранее.       — Это глинтвейн. Там апельсин, корица, бадьян и ещё много кое-чего другого.       — И ноль алкоголя? — как-то чересчур расстроенно для такого пустяка переспрашивает старший, взбалтывая содержимое сосуда и распределяя его затем по двум чашкам с новогодними узорами. Всего таких кружек было восемь — подарок от Хёнджина, который был без ума от этой всей рождественской и новогодней суеты, праздников, веселья. У кого-то на них олени по небу плывут; у кого-то снеговик стоит, размахивая деревянными руками; у кого-то Санта раскрывает мешок с подарками.       — И ноль алкоголя! — соглашается Ликс, — Но если что, у нас есть игристое, — он берёт в руки пульт и принимается активно переключать каналы, чтобы хоть как-то скрыть свою неловкость. Не то, чтобы он чувствовал себя рядом со старшим неловко, просто никогда они не оказывались одни в такой обстановке, особенно после всего, что Минхо для него сегодня сделал, и учитывая, что Ёнбок к нему ощущает. Ему ещё не приходилось так усердно держать язык за зубами, дабы не выболтать свои чувства.       — А вот это другое дело. Встречать Новый год трезвым — моветон.

***

      — А ничего, что наша ёлка так и не украшена? — взволнованно выдает Феликс, когда они поедают все те вкусности, что он успел наготовить.       Это не так сильно его волновало, как могло показаться, но вдруг по разным суеверным причинам встречать Новый год без ёлки означает провести весь год без праздника и веселья? И любви.       — Ян Чони-и-ин! — неожиданно кричит имя младшего в группе Минхо, чем вводит Феликса в замешательство, — Почему он не украсил ёлку? — смотрит на Ликса с вопросом во взгляде, — Я же его просил! Ну младшие совсем от рук отбились!       Все эти короткие года Чонин на пару с Хёнджином вместе украшали ёлку, не подпуская никого и близко к ней и убеждая всех довериться «профессионалам» и их чувству прекрасного. Только в этом году никто не заметил у них рвения к этому делу, и главное новогоднее украшение так и осталось голым. Старшим ведь до неё дела не было. После всех мероприятий им скорее хотелось растянуться на кроватях, нежели заниматься украшениями.       Феликс, осознав свою миссию, потащился в кладовую и выудил оттуда тяжёлую коробку с новогодними игрушками. После чего они вместе с Минхо приступили к делу.       В четыре руки они ловко оборачивают ёлку в разноцветную мишуру и в две гирлянды. Развешивают стеклянные шарики и те, что с золотыми блёстками. Остаётся только пятиконечная звезда. Но сколько бы младший ни пытался дотянуться до верха ёлки, ему никак не удавалось.       Минхо потешается над ним, пока Феликс не выдаёт раздражённое: «Лучше бы помог!» — а потом сразу же жалеет о своём решении, потому что его нервы такие же крепкие, как тонкое стекло этих новогодних шаров.       Минхо прижимается к нему сзади очень плотно, Феликс замирает испуганной ланью, словно перед фарами летящей на неё на бешеной скорости машины. Дыхание сбивается, а звезда с рук чуть не убегает на ковровое покрытие, засмущавшись так же, как и тот, кто её держит. И убежать некуда: сзади горячее тело, а спереди ёлка, за которой стена прочная. Можно лишь сквозь землю провалиться, и то это не представляется возможным.       — Х-хён, что ты делаешь? — запинается Феликс.       — Как что? Помогаю тебе, конечно же, сам просил ведь, — его руки оказываются на талии, оставляя невидимые отпечатки. Ёнбок не успевает ничего возразить, как эти самые ладони, сжимая, резко отрывают его от земли. Он скорее тянет руку вперед и надевает на верхушку ёлки главное украшение.       Спускают его очень медленно, так что Ликс успевает проскользить спиной по всему телу Минхо. А он, впрочем, и не был против этого.       А потом они вновь, как ни в чём не бывало, возвращаются к столу, прежде включив подсветку, где Феликс сразу же припадает к напитку с градусом, делая большие глотки и чувствуя облегчение — внезапные переживания разбегаются, а может и вовсе сбегают из мозга. Минхо тоже от него не отстаёт.       Феликс делает последний глоток пузырящегося игристого и закусывает сливочным кремом от торта. Его они с Минхо благополучно доели на двоих.       — О! Совсем забыл! — чересчур громко вскидывается старший, — Совсем забыл про свой подарок!       — Подарок? — Ликс словно начал радостно вилять хвостом, если бы он у него, конечно, был. Но зато радостные искорки в глазах так и бегали, и Минхо внимательно их считал в блестящем и немного разомлевшем от алкоголя взгляде.       — Да. Закрой глаза. Только крепко-крепко и не открывай.       Феликс послушно выполняет требование, но, когда чувствует, что с дивана, как было ожидаемо, не встали, тайком пытается открыть правый глаз.       — Закро-ой, — ноет Минхо, — иначе я не решусь его тебе вручить. И… если тебе он не понравится, то сразу скажи, ладно? Я не обижусь.       Это всё очень интригует Феликса. Он едва ли может удержать себя на месте, чтобы не поторопить старшего. Он уверен, подарок ему понравится непременно.       — Не скажу. Что бы это ни было, я знаю, что оно прекрасно, — шепчет Феликс и нервно в предвкушении облизывает губы.       — Хорошо, — шепчет в ответ Минхо, и на короткое мгновение между ними возникает безмолвная тишина, в которой слышно лишь шумное дыхание обоих.       А спустя ещё две секунды Ёнбок понимает, что даже в самых смелых мечтах не мог желать такого. Ему точно это снится. Это сон. Сон, от которого сворачивается всё нутро, оставляя от него один жалкий комочек, тихо скулящий и не верящий в своё счастье. Это было даже больно, осознавать, то, что сейчас с ним происходит. Он каждую ночь ворошил свою душу, пытаясь вытащить оттуда ненужные, неправильные чувства, но всё без толку. И потому не может он в этот момент чувствовать прижавшиеся к его обветренным губам мягкие губы старшего. Ну не может. А чувствует.       У Феликса всего секунда на раздумья, пока все не пошло по наклонной — ответить или оттолкнуть. Разум шепчет последнее, а сердце в ушах стучит: позволь. Сердце всегда сильнее разума, поэтому он приоткрывает рот, давая молчаливое разрешение.       Минхо выдыхает — он задержал в ожидании дыхание — и Феликс тоже понимает, что не дышал. Но это уже не так важно, так как более смелое прикосновение к его губам и то, как старший вбирает в рот его нижнюю губу, мягко посасывая, не дают здраво мыслить уже сейчас. Он неожиданно для себя стонет в поцелуй, что заставляет Минхо вторить ему и нырнуть внутрь юрким и горячим языком, оглаживая чувствительное нёбо и играясь с языком младшего. Крышу мгновенно сносит обоим.       Феликс ближе подползает к старшему, чтобы схватиться за ткань на плечах и сжать её. Минхо же, пользуясь этим, накрывает пальцами его щеку, большой палец подставляя под челюсть сбоку, и наверняка чувствует, как зашкаливает пульс младшего.       Ликс ощущает на своём языке сливочный вкус вперемешку с алкогольной терпкостью, и это заставляет его пьянеть даже больше, чем от самого алкоголя. Он определенно опьянëн этой нежностью Минхо, его сильными, но мягкими касаниями, его осторожностью, с которой он подходит к делу, лишь бы не спугнуть Феликса, как если бы тот был райской птицей, которую хотелось приручить.       Когда губы уже начинает покалывать, а по телевизору слышен бой курантов, знаменующий наступление нового года, они отпускают друг друга из сладкого плена и оба сидят пару секунд с закрытыми глазами, чтобы привести дыхание и мысли в порядок. Почему-то взглянуть друг на друга было стыдно. Хотя нет, не стыдно, а скорее неловко. Очень-очень неловко. Как это и бывает после первого поцелуя.       — Что это было? — выдыхает Феликс.       — Поцелуй.       — Мистер очевидность, — даже умудряется язвить, так что не всё потеряно. Он смотрит на старшего распахнутыми глазами с расширенными зрачками, в отражении которых Минхо видит себя и отблески разноцветной гирлянды, — я спрашиваю, почему ты это сделал? Обычно тебе не было до меня никакого дела, только до остальных, и я тебя ни капельки не заботил. Как же твои слова о том, что это неправильно? Что ошибка такого масштаба нам непозволительна? Ты же явно говорил не о танцах, верно?       — Я был полным придурком, Феликс. Прости меня за эти слова. Просто, когда Хёнджин рассказал мне о твоих чувствах, я испугался, как какой-то подросток. Боялся того, что мои чувства взаимны; того, как на это отреагируют окружающие. Мне не все равно на тебя, Ликси. Особенно на тебя. И никогда не было. Я просто боялся показать тебе, что ты заботишь меня куда больше, чем может просто друг и мембер. Прости. Это чистая правда. Если тебе противно теперь, если я опоздал, то-       — Мне не противно! Просто, кто я для тебя?       — Тот, о ком я хочу заботиться, тот, кто не покидает мои мысли уже грёбанный год, и тот, кто нравится мне так сильно, что я совершил ошибку. Я желал отчаянно о том, чтобы ты не считал меня одержимым, и потому держался как можно дальше всë это время. И тебя отталкивал. Но я больше не могу. Не могу держаться от тебя так далеко, ведь мне уже физически больно смотреть на тебя и не иметь права обнять.       — Я тоже не могу притворяться, что ты мне не нравишься, хён, когда я каждый раз, как ты проходил мимо, желал лишь, чтобы ты остановился и прижал меня к себе, как Джисона. Ты всю свою любовь словно дарил только ему. Я чувствовал себя плохо, ревнуя, хотя не имел на это права, ведь ты мне не принадлежал. Мне даже казалось, что вы с ним встречаетесь. В тайне ото всех, но всë же…       — Ликси, Джисон мой друг, я смело могу назвать его своей родственной душой. Но мне нужен именно ты, Феликс.       — А мне ты…       — Могу я принадлежать тебе, а ты мне?       — Если ты этого хочешь.       — Очень хочу, — не думает и секунды Минхо, и Феликс кидается ему на шею, пряча лицо в изгибе между ней и плечом.       Естественный приятный аромат старшего вперемешку с каким-то явно дорогим парфюмом заставляет его зажмурить глаза и задышать даже чаще. Он сам не понимает, как к глазам начинают подступать слезы, а его тело содрогаться от всхлипов. Феликс никогда не предполагал, что однажды его самая заветная и «неправильная» мечта осуществится. Станет явью сегодня, в эту ночь, под бой курантов. Этот год, единственный из всех, и правда начался со счастья.       Старший осторожно поглаживает его дрожащую от всхлипов спину — его малыш такой чувствительный.       — Ну всё-всё, не плачь, — шепчет он и оставляет на светлой макушке поцелуй, прижавшись на пару секунд и опалив кожу на голове горячим дыханием, от которого у Феликса россыпь мурашек пошла.       — Не буду, — зарёванным голосом мычит тот и продолжает шмыгать, не отпуская при этом Минхо и не давая разорвать объятия. Дорвался — и теперь не может насытиться, даже несмотря на то, что впереди у них очень много времени.       — Хочешь вместе украсим твои пряники? Пока они не сгорели там в духовке, — издает смешок Минхо, потому что начинает чувствовать легкий запах горелого теста.       Младший смешно дёргается и, чуть не опрокинув вставший у него на пути стул, бежит к духовке. Из той ожидаемо, но очень обидно при открытии дверцы поднимается дымок. Он попадает в глаза и забивается в ноздри так, что Феликсу не остается ничего иного, как чихнуть пару раз от досады.       Минхо на диване смеётся над ним, таким насупившимся и глядящим на него сейчас с откровенным возмущением: а почему тот смеëтся, когда тут плакать надо?       — Это всё ты меня заразил! Я ещё никогда ничего не сжигал! Ну кроме того соуса, конечно. Но и там ты был виноват, — восклицает Феликс, спасая пряники и вытаскивая их вместе с противнем, чтобы поставить на решётку плиты. Оглядывает своё творение и облегченно выдыхает: не всё так плохо и не всё потеряно, ещё есть, что можно украсить.       — Не успели мы толком начать встречаться, как ты уже обвиняешь меня во всех смертных грехах!              — А мы начали? — с надеждой тянет Феликс и закусывает губу.       — Я думаю, что да.       — А что мы скажем мемберам?       — Как что? Правду, только не сейчас, а позже, когда будем готовы. Иди ко мне, — Феликс подходит к нему, и Минхо обнимает его за талию, голову прикладывая к животу младшего, — они не будут на нас злиться, честно, а если что, я весь удар приму на себя. За то, что урвал себе такого милого и невинного ангела Феликса.

***

      Да, Минхо сказал ему пока ничего не говорить группе, потому что им нужно было понять, как правильнее преподнести эту шокирующую информацию.       Но Ёнбок не мог больше терпеть. Прошло уже три недели их скрытных отношений, о которых знал разве что Хёнджин, в силу того, что вовлечëн был в них ещё до их начала, в какой-то мере играя роль Купидона, да и догадливый он был — самостоятельно вычислил причину внезапно повеселевшего Феликса и очень довольного Минхо. Два плюс два, не иначе.       Все эти недели Ликс не мог не хотеть обнять сонного Минхо на кухне до завтрака, не подарить ему утренний поцелуй в щёчку, не держаться с ним за руки, при этом не вызывая подозрений, а просто констатируя тот факт, что они вместе. Однако это всё ещё непозволительно, поэтому и старался вести себя как обычно. И Минхо делал то же самое.       Чан был у себя в комнате, работал в ноутбуке, когда Ликс тихонечко постучался в дверь. Лидер сразу же без вопросов пропустил его внутрь. Им нужно было поговорить. Он уже давно замечает, что с Феликсом, да и с Минхо не всë в порядке. Нервные какие-то.       — Крис, — он обращается к нему так, словно они были простыми людьми, обычными друзьями где-то в солнечной Австралии. Ему сейчас был нужен не Чан-хён, а друг, что даст совет и поддержит, а может и вовсе даст подзатыльник.       — Да, Ликси, — Чан весь внимание, смотрит на присевшего на край кровати Феликса. Однако тот молчит. Бан не давит на него, а просто терпеливо ждёт.       У Чана всегда так уютно в комнате. Феликс ощущает себя здесь словно дома, как в кругу семьи. Именно поэтому ему, наверное, легче всего раскрывать душу именно перед Крисом. Так проходит пару минут в тишине, пока комнату не наполняют тихие всхлипы.       — Ну-ну, — Чан мгновенно оказывается рядом, подтягивая младшего к себе. Прижимает боком к своей груди содрогающееся тельце и гладит по шелковистым от множественных бальзамов и масел волосам, — что случилось, солнце? Ты же знаешь, что можешь рассказать мне обо всём, что тебя тревожит.       Феликс понимает это, также он понимает и то, что Чан сможет примерно представить, в каком положении они с Минхо сейчас находятся, ведь ему самому пришлось пройти через все эти энергозатратные объяснения перед мемберами, перед агентством. Он тоже несёт бремя секретности. А Ёнбок теперь подарит ему ещё одну причину для головной боли.       — Мне надо признаться кое в чëм, — осторожно начинает плаксивым голосом и, приняв нормальное положение, продолжает, — нам надо.       — Нам? — хмурит брови Чан.       — Нам с Минхо, — едва слышно блеет.       — Та-ак…— тянет Кристофер, — Вот сейчас поподробнее. Я не буду пока ничего говорить, но и знай, что не осужу, чтобы это ни было, и не буду кричать.       Он пока не представлял, в чëм именно ему хотят признаться. Вдруг они с Минхо решили покинуть группу. Их и так один раз уже исключали. Может они решили, что действительно не стоило им работать вместе.       — В общем, — была ни была, — мы с Минхо теперь вместе, — пути назад больше нет, — как ты с Джиха.       Чан выдыхает и прячет лицо в ладонях. Феликс напрягается. Из-под них слышится нервный смех.       — Хён?       Старший смотрит на блестящие от недавних слëз глаза Ли-младшего. На щеках последнего веснушки теряются на фоне активного румянца и прозрачных дорожек.       Феликс не понимает настроения Чана. Пусть лучше хён сейчас его отчитает, назовет их придурками, наорет, но не молчит. Молчание всегда воспринимается более зловеще, чем слова, после него последующие. Молчание — настоящая пытка для человека, который только что признался в том, что у него на сердце.       — Боже, Феликс! — в его голосе парень отмечает какое-то облегчение, — Я уже представил себе просто наихудшие варианты. А ты… — машет на него рукой, — Ну встречаетесь так встречаетесь. Молодец, что сказал мне об этом.       — Ты правда не злишься? — подползает ближе к хёну на постели младшенький, чтобы взглянуть в его глаза и убедиться.       Бан кладëт ладони поверх ладоней Феликса, расставленных на постели по бокам от него, и слегка сжимает их приободряюще. Они сидят теперь лицом друг к другу, коленки соприкасаются.       — Как я могу на вас злиться, Ликси? Когда я сам, так же как и вы, влюбился. Могу ли я вас обвинять, когда сам не лучше? Тем более ты мой самый близкий человек, Феликс.       — Спасибо, Крис! Я люблю тебя, хён! Очень-очень, — блондин кидается ему на шею и душит пару мгновений в своих самых крепких объятиях, — пойду скажу Минхо!       — Погоди, — его останавливают, — это он тебя отправил ко мне всё рассказать?       — Нет…— Ликс кусает губу, — Он говорил мне пока никому ничего не рассказывать. Пока мы не поймëм, что со всем этим делать, — неопределенно водит руками в воздухе.       Чан только хмыкает.       — Кажется, из вас двоих ты первее взялся за решение проблемы, — вздыхает, — только ещë надо сообщить об этом мемберам. И агентство… надо ли оповестить их об этом тоже?       Хён смотрит на него с сомнением. Но Феликс как раз и пришёл к нему в том числе и для ответа на этот вопрос. Он бы и сам хотел знать.       — Не знаю, хён. Я хотел спросить это у тебя.

***

      Если до этого Феликс чувствовал к Минхо только любовь платоническую, когда ему хотелось обниматься до тех пор, пока не начнут хрустеть от нажима ребра, целоваться до потери пульса, то теперь он испытывал мучительный стыд, доводя себя до исступления в душе общежития, представляя в голове образ Минхо. Когда за стенкой ходили остальные мемберы, которые могли услышать его сдавленные вздохи и стоны.       Это не было чем-то запретным: они все хоть раз слышали или даже становились случайным свидетелем, сразу покидающим наблюдательную позицию, того, как остальные доставляли себе удовольствие. Да и его самого ловили несколько раз за тем, как он занимался этим в своей комнате, когда забывал закрывать дверь на замок.       Просто Ёнбок очень боялся, что они услышат, как он кончает с именем Минхо на своих устах, потому что Ликс стопроцентно не сможет себя от этого удержать. Мемберам могло быть неприятно такое слышать, несмотря на то, что они знали об их отношениях — они с Минхо вместе всё им рассказали, а Банчан помогал поддерживать во время тяжелой для них беседы нужное в коллективе настроение. Спасибо лидеру, он и с компанией всё смог более менее безболезненно урегулировать. Всё-таки внутренние отношения было в какой-то мере легче скрывать, ведь все и так привыкли к тому, что они двадцать четыре на семь рядом.       Мемберы злились на них недолго и скорее за то, что они так долго свои отношения от них скрывали, чем оттого, что в принципе начали встречаться. Зато Хёнджин с первой же секунды улыбался ярче всех, очень радуясь за глупых влюблённых, что успели друг другу измотать нервы, даже не встречаясь. Джисон был больше всех в шоке, и Феликс очень надеялся на то, что тот не был каким-либо образом влюблён в Минхо.       Феликс быстро намыливает голову, игнорируя отчëтливую твердость, жаждущую прикосновений, и пропускает пряди сквозь пальцы. Горячие струи ещё раззадоривают, попадая на головку и лаская, так что он скорее выходит из душа, вытирается полотенцем и одевается, надеясь на то, что проблема разрешится сама собой, хотя он и не привык игнорировать свои желания.       Обдув волосы горячим воздухом, покидает ванную комнату и направляется в комнату хёна — они договаривались ранее поваляться вместе в постели, помолчать, послушать музыку, посмотреть фильм или просто поговорить по душам — где молниеносно оказывается прижатым к кровати в тёплых объятиях.       Младший оплетает его руками и ногами, когда Минхо накрывает их пуховым одеялом. В односпальной кровати тесно, но если прижаться друг к другу близко-близко, то кажется, что места чересчур много. Минхо предусмотрительно выключил свет, чтобы не вставать по пятьсот раз, и на окне осталась гореть лишь одноцветная голубая гирлянда с лампочками в виде прозрачных пятиконечных звездочек. Она придавала атмосфере какую-то лёгкость.       Дыхание их смешивается, и даже непонятно становится, кто первым разрывает расстояние между ними и припадает к губам другого. Движения ленивые, но очень приятные — самое то перед сном после разморившего Феликса душа. Этот поцелуй был словно горячее молоко, заваренное с чабрецом, что оставляло обволакивающий нёбо приятный вкус. Феликс гладит Минхо по уже не очень гладкой коже под подбородком из-за отросших за день волосков, но от этого прикосновения не становятся менее притягательными.       Минхо разворачивает их, и вот уже Феликс лежит на спине, запутавшись ногами в одеяле, а Хо нависает над ним, ловя голубые светлячки в таких родных карих глазах.       — Такой милый, Ликси, — старший зарывается в его шею лицом, щекочет кожу дыханием. Пальцы Феликса путаются в его волосах, — так бы и зацеловал тебя.       — Чего ты тогда ждёшь? — хрипло спрашивает Феликс и тянется к губам старшего.       И Минхо целует. Отчаянно, безумно, словно дорвался до самой амброзии. Терзает опухшие губы, пьёт его дыхание, как если бы оно было нектаром. И Феликс тает, становится таким же податливым, как нагретый в руках пластилин. Ему хочется больше. Больше Минхо, его прикосновений на своëм теле.       — Можно я приласкаю тебя немножко, Феликс? Можно? — выдыхает его имя Минхо, а у младшего весь мир застывает от этого предложения, — Обещаю, я не сделаю ничего плохого, просто ты так вкусно пахнешь, что я уже едва соображаю, — кончиком носа ведёт по впадинкам и оставляет в центре между ключицами первый поцелуй.       Ёнбок не знает, смеет ли он верить в то, что всё сейчас происходит в действительности; что это не галлюцинации и не бред спутанного сознания, что всё это происходит потому, что Минхо нравится Феликс, а Феликсу — Минхо. Но, кажется, уже не просто нравится. Феликс любит его и боготворит, восхищается им беспредельно. А если бы был, этот предел, то он разрушил бы его моментально лишь парой ударов ног и рук, ведь не зря ходил двенадцать лет на тхэквондо — ничего не может и не должно ограничивать силу его любви.       Минхо полулежит на нём, коленом находясь между ног младшего. Одна рука под подушкой под головой Феликса, а другой он ведëт вверх по тонкой талии, сжимая и сразу утешающе поглаживая. Одеяло давно опущено старшим к ногам, а тонкая пижамка не мешает всем прикосновениям ощущаться так остро, что кровь начинает бурлить.       Когда-то ещё полутвёрдая плоть Феликса вновь оживает, дергаясь под штанами. Сегодня он совсем не может удержать себя от возбуждения. Тело требует разрядки даже сильнее, чем было в душе, и кажется, готово ради этого на всë. С Минхо на всё.       — Минхо, — стонет Ликс, поджимая пальчики на ногах и крепче сжимая ладони в волосах старшего, когда тот, получив разрешение, отпускает себя и сильнее впивается в шею губами, как оголодавший хищник в грациозном и смертельном прыжке к шее изящной лани, — пожалуйста, сделай что-нибудь.       — Обещай, что будешь тихим. 3RACHA не дома, но всё ещё есть младшенькие.       Феликс активно кивает головой, жмуря глаза, потому что Минхо набрасывается на него сразу же и со всей жадностью.       Их обоих не волнуют: останутся ли следы, или то, как они их потом будут скрывать, и что скажут другим. Ликс может только отмечать, как прекрасно ощущаются движения языка на коже, как от кусачих поцелуев на шее остаëтся приятная боль, словно его пометили, чтобы показать другим его принадлежность.       — Могу я?.. — Минхо оттягивает ворот его свободной футболки, намекая на освобождение от неё.       Феликс руки вверх тянет, и открытых участков тела, приковывающих к себе голодный взгляд старшего, становится гораздо больше. Минхо опускается обратно, даже ещё ближе, и прижимается теснее. Естество младшего оказывается зажатым между их телами, он неосознанно вскидывает бёдра, желая ощутить больше трения, и проезжается по твёрдому бугорку под одеждой Минхо. Лицо заливает краска. Однако он не собирается останавливаться и тем более останавливать Минхо, когда сухие губы спускаются по груди вниз, чтобы изучить его впалый живот. Пальцы сжимают бока до красноты, и дыхание внезапно касается самой кромки штанов.       — М-минхо?.. — Феликс приподнимается и изучает помутнëнными бегающими глазами лицо старшего. Тот абсолютно расслаблен, бросает на него хитрый взгляд и, не колеблясь, приспускает пижаму младшего до середины бедра, а тот обратно падает на подушку, больше не в силах смотреть на то, как голова Минхо приближается к его паху, — Я… мне никогда такого не делали…       Феликс смущается сильно, волнуясь, что не сдержится и позорно кончит, как только Минхо коснëтся его там своими губами и жарким языком.       — Всё хорошо, Ликси, от тебя ничего не требуется делать. Просто расслабься и получай удовольствие, — Минхо успокаивает его, и Феликс, глядя на словно безмятежное лицо старшего с покрасневшими губами, что в синем свете казались болезненно фиолетовыми, и спокойной уверенностью в глазах, выдыхает и позволяет Минхо продолжить, прерывисто прошептав: «Мин-хо, пожалуйста, продолжай…»       Минхо прижимается губами к выпирающей тазовой косточке и засасывает на ней кожу, заставляя Феликса ахнуть и задрожать от нетерпения. Он жаждал прикосновений к багровой от прилившей крови плоти, но теперь старший нарочно оттягивал время, уделяя внимание другим частям его тела, помечая его полностью, чтобы Ликс привык и не боялся, прежде чем он приступит к главному.       Феликс вскидывает руку и цепляется ею за подушку так, что будь у него ноготки поострее, то он вспорол бы тонкую наволочку на подушке хёна. В его постели младший весь был окружен его запахом и от этого хотелось скулить. В самых смелых мечтах, он не думал, что будет извиваться нетерпеливо от губ Минхо на головке его члена, сладко посасывающих и причмокивающих, удерживаемый за основание пальцами другой руки; что будет стонать только от того, как чужая ладонь властно и с усилием прижимает его за бëдра к матрасу, чтобы не дëргался и не убегал от прикосновений мокрого жаркого рта.       Ли языком обводит самый кончик, пуская капли слюны и тычется в уретру, заставляя Феликса машинально толкнуться вверх и чуть погрузиться внутрь. Стимуляция головки дарит самые приятные ощущения и оттого Минхо долго-долго её ласкает, прежде чем позволяет плоти Ликса скользнуть глубже.       Он вскрикивает, когда Минхо начинает качать головой вверх вниз, и хватается за голову Хо, желая, чтобы тот опустился ещё ниже, а тот от этого действия гортанно стонет, посылая вибрации, отчего член Феликса дёргается. Он чувствует, что ему осталось совсем немного, чтобы достичь мириад звёзд перед глазами. Выдает нечленораздельные звуки и сладко хнычет, не зная куда деть себя от ощущения подступающего удовольствия.       Минхо ещё пару раз опускается вниз и затем со смущающим мокрым хлюпом выпускает его изо рта. Комнату прорезает разочарованный стон, и Минхо хихикает, поглаживая подрагивающие бёдра Феликса, цепляясь пальцами за мешающиеся штаны.       — Ликси-Ликси, — шепчет ему на ушко и прикусывает мочку, на которой сегодня не было его любимой сережки в виде длинной цепочки, — будь потише, милый, хорошо? Ты же не хочешь, чтобы нас услышали? — а сам усложняет Феликсу задачу, в быстром темпе лаская твёрдый орган.       «Ну и пусть!», — хочется крикнуть, но вместо этого Ёнбок шепчет: «Хорошо…» — и сильно-сильно зажмуривает глаза, когда движения руки становятся более резкими, и нажим усиливается. Наконец, Феликс не выдерживает и начинает мелко дрожать от удовольствия, а его громкий стон поглощается губами Минхо и превращается в сладость на его языке.       Минхо устало укладывается рядом на пару секунд, прижимая разгорячëнное и мокрое тело Феликса к себе. Младший утыкается ему куда-то в ключицу своим холодным носиком, а слова так легко слетают с губ, что он и не пытается их остановить.       — Я люблю тебя, — сколько прошедшей боли и покалеченной ожиданием надежды, сколько искренности и желания в этих словах. Для Ёнбока они не пустые. Даже если они чрезмерно часто говорят их своим поклонникам и язык давно к ним привык, что произносить их очень просто, они не стали для него сродни обычному: «Ты мне нравишься».       Минхо прекращает поглаживать его спину.       — Я знаю, котёнок, — чмокает его в лоб, после чего встаëт с кровати, притащив со стола влажные салфетки, очищает свои руки и убирает капли с живота младшего.       Феликс и не ждал от него ответа так сразу. Он и так знал, что хён чувствует к нему гораздо больше, чем симпатию. Не может он быть так ласков и заботлив по отношению к тому, кого не любит. Просто ему нужно время. У Ликса его было много, и он давно смог правильно расшифровать свои чувства.       Взгляд его падает на пах Минхо, и он вспоминает, что тот так и не прикоснулся к себе за это время.       — А как же ты?.. — шепчет одними губами. Минхо перехватывает его взгляд.       — Ничего страшного, я схожу в душ.       Феликс тихо и благодарно хмыкает. В любом случае он сейчас никак не смог бы помочь своему хёну.       Оргазменная нега охватила Ликса с ног до головы, и ему трудно не то, чтобы пошевелиться, а даже открыть глаза. Он чувствует, как Минхо подтягивает его боксеры вместе со штанами вверх и накрывает сверху теплым одеялом. Старший приглаживает его волосы и собирается уходить.       Феликс хватает его за руку и просит, чтобы тот вернулся поскорее, потому что хочет заснуть вместе. Но как только дверь за Минхо закрывается, он проваливается в сон, очень счастливый и удовлетворенный.

***

             Феликс открывает дверь Чану с Чанбином и Джисоном, что решили переночевать в студии, поздно закончив дела, и совсем забывает про свой внешний вид. Лишь тогда, когда Чан переводит шокированный взгляд с его шеи на самого Феликса и обратно, тот смущённо ойкает и прикрывает красно-фиолетовые пятна ладонями. Кажется, скоро прогремит гром, потому что молнии из глаз хёна уже летают.       — Минхо! Я тебя убью! Что ты сделал с моим Феликсом?! Почему у него засосы по всей шее?!       — С твоим — ничего. А моего Феликса я люблю, и мы можем делать всё, что угодно! Понял, хён?! — кричит Минхо из кухни в коридор.       Ликс смеётся, а потом резко прекращает. Ему же не послышалось, верно? Хён сказал, что любит его? Ему сразу крышу срывает от счастья, и он влетает на кухню, на всех парах прыгая на Минхо, что стоит, оперевшись спиной о столешницу.       — Что такое, Ликси? Что за суматоха? — спрашивает, подхватывая парня и отходя подальше от горячей плиты: можно обжечься.       — Ты сказал, что любишь меня! — сияя проговаривает Феликс, расплывается в глупой улыбке и кладёт голову тому на плечо. — Я тоже тебя люблю, знаешь?       Минхо хихикает, отпускает Феликса, аккуратно усаживая на стул, и назло Банчану вываливает в кипящую сковороду полпачки жгучего перца, зная что тот его терпеть не может. А что? Не нужно его отчитывать за то, что по праву теперь его. Феликс его личное счастье и ничьë больше. Ну может быть немножко и стэй, но только чуть-чуть.       Разворачивается к своему парню, что смотрит на него как-то странно. Только после чего вспоминает, что Феликс тоже не выносит жгучего перца. Минхо сокрушается и наклоняется к своему парню в извиняющемся поцелуе, впиваясь в уже успевшие надуться от обиды такие вкусные губы своей любви. Самой искренней и настоящей, прошедшей немало препятствий и доказавшей свою силу и глубину.

Нерушимость и бесконечность.

***