Just imagine

Ты только представь нас: твое нелепое платье, курносый нос и трясущиеся от волнения руки; мой ещё не до конца сломавшийся голос и отвратительно выбеленные волосы. Мы немного боимся, сутулимся - ещё бы, мне нет и шестнадцати, ты ещё младше. Смешные и нелепые среди всех этих ярких вспышек, дотошных людей и людей с приклеенными улыбками. Ты только представь, сколько лет прошло, и ты удивишься, как быстро летит это чертово время. Нет, я ни о чем не жалею - я счастлив и живу в достатке, успешно продолжаю карьеру и вообще, моя жизнь прекрасна. Моя девушка (почти уже жена) любит меня, я люблю её. Только отчего мне так часто вспоминается эта взбалмошная девочка с волнистыми волосами? Отчего мне так хочется снова увидеть её в тебе? Ты такая красивая стала. Твои слова ласкают и греют, как мед, твой взгляд заставляет таять. Мое сердце громыхает в такт твоим шагам, ох, если бы ты слышала его удары среди этой музыки и голосов. Только представь нас: на тебе шикарное платье от самого модного кутюрье, твоя улыбка идеальна и походка грациозна; а я как дурак, смешной и нелепый, засмотрелся на тебя, как в шестнадцать, а мне уже все двадцать два. И вокруг люди, камеры, лица, сплошная мешанина звуков, и я так хочу увидеть твое лицо снова, но ты уже так далеко. Почему голос твой не дрожит больше, когда ты даешь интервью, почему твои ладони не становятся влажными, когда ты расписываешься в блокноте у очередного поклонника? Тебе больше незачем одним движением закидывать волосы на плечо, да ты и не сможешь: они коротки настолько, насколько написано в лучших модных журналах. Куда ты делась, моя девочка, та, которую я, пятнадцатилетний, за руку стеснялся взять. Та, из-за которой краснел, из-за которой считал ворон на репетициях и которую так честно, по-детски любил. Ты как бы невзначай подходишь и дергаешь меня за рукав, я смотрю на тебя (наши глаза теперь на одном уровне, но ты же помнишь, помнишь то время, когда мне приходилось наклоняться, чтобы ты могла что-то шепнуть мне на ухо). Ждешь ровно столько, за сколько куче фотографов удается запечатлеть нас: твою голливудскую улыбку и мою растерянную физиономию. Потом быстро говоришь, слова дергаются, ладонь, касающаяся моих пальцев, влажная, Боже мой, как шесть лет назад! "Давай отойдем ненадолго, - говоришь, дружески тыкая меня в плечо, а сама уже ведешь меня через толпу, пригнувшись, как шпионка, или как маленькая хулиганка, которая так и норовит попасть в какую-то переделку. - Есть срочный разговор". Я, наверное, такой потерянный сейчас, как бездомный щенок, хочу ей что-то сказать, но как, черт побери, как прервать этот момент? Наши пальцы сцеплены в замок, она идет быстро, не оборачиваясь, я же наоборот верчу головой по сторонам. Она ускоряет шаг, я заплетаюсь в ногах, они кажутся мне неудобными и будто не моими. Не проходит и пяти минут, как мы на набережной, с какой-то непонятной и неизвестной никому стороны, забегаем за дом, затем за ещё один. Я, кажется, обретаю дар речи, и кричу срывающимся голосом "Может все-таки объяснишь что происходит?". А она смеется. И говорит мне, чтобы я не шумел. Мы на узенькой улочке, метра три между домами, не больше. Она прислоняется спиной к стене и пытается отдышаться, смеясь. Подумать только, в кремово-бежевом платье, к какой-нибудь пыльной и грязной стене, в переулке, где нет ни души, она смеется своим заливистым смехом. Так могла поступить только ненормальная, странная, сумасшедшая...ну или моя девочка, та самая моя девочка, ровно шесть-мать их-лет назад. Мне хочется дотронутся до её лица, убрать прядь волос со лба, очертить большим пальцем нижнюю губу. И смотреть на неё, в её шоколадные глаза, с расширенными от темноты зрачками. И, может, я дурак, или я пьян, или я сплю, и мне снится сон, но я делаю это. Ровно как хотел - и целую. Её губы на вкус, как спелая малина, как самое лучшее лето в жизни. И я будто совсем мал и неуклюж, будто не двадцатидвухлетний мужик с огромным прошлым, с целым прошлым из девушек, женщин и баб, которых любил, но, скорее всего, все же не любил. Будто мне пятнадцать, и, будто в самом деле, я её, её прыщавый долговязый подросток, её вечно краснеющий идиот. Она говорила мне, что я милый, чмокала в щечку и смеялась, как же она смеялась. А теперь, через шесть лет, я целую её, целую медленно, пытаясь прочувствовать каждое мгновение, каждый её вздох. А потом мы идем по пустынному городу, молчим и думаем каждый о своем. Наверное, теперь я изменщик, хотя смотря что считать за измену. Эти взрослые проблемы, как же мне хочется хоть на секунду забыть это. Просто когда она касается меня, хоть коротким, быстрым прикосновением, вокруг снова две тысячи пятый. Когда она обнимает меня, в порыве эмоций, я снова начинаю смущаться и вести себя по-идиотски. Получается, если бы мы всегда держались за руку, нам бы вечно было бы по пятнадцать? Я не сказал ей этого. Я только вспомнил и спросил, что она хотела мне сообщить, зачем тащила из толпы? Она улыбнулась и протянула мне кулон. Тот самый. Тот самый, который я подарил ей давным-давно. Маленький, на тонкой цепочке, и по серебру тонко выгравировано "Люблю тебя". Обычная безделушка, но сколько воспоминаний связано с ней, сколько тепла от её рук. Самая настоящая реликвия, целиком и полностью. - Я нашла его вчера в шкатулке. Думала, ты будешь рад, если я верну его тебе. Это было неожиданностью. Вернуть подарок, подаренный шесть лет назад? Я бы был счастлив, если бы она носила его всегда, хотя бы в кармане, хотя бы клала под подушку. Но увы, не сложилось все так безоблачно. Но увы, детство всего лишь детство, время, приносящее сказку и веру в хорошее, с которым ей, моей девочке, я бы пожелал никогда не расставаться. - Просто я не думаю, что то, что выгравировано, до сих пор имеет для тебя смысл. Может, ты бы отдал её Джейд? Все таки... Она не договорила. Слезы так предательски брызнули из её глаз, что она резко отвернулась, чтобы я не видел, как она плачет. Трясущимися руками она вытирала мелкие капельки, которые выступали снова и снова. Я почти слышал, как громыхает её сердце. - Только не смейся, Томми, это глупость, черт подери, дурацкая глупость. Зачем я ввязала тебя в это, я ненормальная, да ещё и тебя подставила. Уходи, Томми, пожалуйста. Боже мой. Эти мысли разрывали мою голову на части. Я смотрел на неё, на мою красивую, на мою сумасшедшую, на мою вечную. Она чувствует тоже самое, что и я, но мы связаны по рукам и ногам, скованы событиями и чужими людьми, и единственная наша привилегия - отшучиваться и краснеть на интервью. А остальное за нас уже решено. Обнимаю, прижимаю её к себе, сцеловываю слезы, теплые, соленые. Она утыкается носом в мою шею и успокаивается, понемногу приходит в себя. Кулон плотно сжат в её кулачке, который лежит на моем плече. А она ведь ничуть не изменилась, моя девочка. Она все такая же курносая и рассеянная. Она все такая же непохожая на других, на этих вычурных моделей, актрис, она похожа только на ту смешную малявку, которую я любил шесть лет назад. Которую я тихо, молча любил всегда. Которую, черт меня дери, люблю сейчас. - Ты дура, Уотсон, - смеюсь добродушно ей в волосы, а сам чувствую, как слезы выступают на глазах. - Для меня это никогда не потеряет смысл, слышишь, никогда. Десять лет уже, с самого малого, с самого детства. И навсегда. Мне так смешно отчего-то, но больше всего мне грустно. Я знаю, что из этого ничего не выйдет, знаю, что мы вернемся сейчас, с нацепленными улыбками, на предельном расстоянии друг от друга. Что она пойдет к своим друзьям, пить из изящных бокалов вино и смеяться над их шутками, а я пойду к своей невесте, чтобы очередной раз сказать ей, как я по ней скучал. А ещё я знаю, что когда-нибудь я умру, и, когда мое тело вскроют, то на сердце будет выгравирована та надпись. Да-да, та самая, что и на той безделушке, которая была нашей реликвией. С припиской "Навсегда".