Kaleidoscope / Калейдоскоп чувств

      Это могли бы быть губы любого мужчины. Но они не принадлежали другому мужчине. Эти губы единственные в своём роде, самого красивого, выразительного розового цвета. Они распухли от её внимания к ним, а затем розовый цвет распространился вдоль его челюсти, вниз по шее.       Гермиона приникла ртом к его горлу, к несчастью, единственному оголённому участку кожи ниже его лица. Она не видела розовых оттенков, порождённых её собственным ртом. Но слова тоже кое-что могут. Сделай ему комплимент в присутствии других, и коралловая пыль появится на его высоких скулах, даже если он отшутится. Оскорбите или разозлите его, и на том же месте расцветут розы, как опавшие лепестки на мраморе.       Поскольку тёмная комната не позволяла Гермионе разглядеть его, она попыталась вновь отрешиться от его личности. Руки на её талии могли принадлежать любому мужчине. Увы, её разум помнил именно эти руки, особенно с тем перстнем, который он всегда носил, впивающимся в её бок.       Его руки имели цвет свежих сливок. Впрочем, они оживляли и другие цвета на её коже: приглушённые голубые и фиолетовые оттенки там, где она побуждала его обхватить покрепче, сжать посильнее. Отпечатки пальцев и следы собственничества, которые она не решалась замазать или наложить чары гламура. Разноцветные свидетельства того, что он побывал там, нарисовал и запечатлел её.       На таком близком расстоянии Гермиона, по крайней мере, могла разглядеть свой новый любимый цвет: серый.       Вопреки общепринятым представлениям, серый цвет означал для неё страсть. Не тусклость, не простоту, не скуку и не безжизненность.       Иногда его глаза превращались в острое лезвие, меткий взгляд, способный порезать вас до крови. В других случаях пепельный туман затмевал его истинные намерения и превращал ненадёжные догадки в единственный путь к разгадке истинных чувств. Но сейчас этот пристальный, стальной взгляд остановился исключительно на ней: на её лице, на теле, где они соединялись снова и снова. Только в эти сокровенные мгновения она видела, как ярко горят его глаза. Этот серый цвет предназначался ей и только ей. Олово прижимало её к стене так же крепко, как и его тело.       Гермиона заставила себя закрыть глаза, пресекая любые подкрадывающиеся чувства. Ей нужно было избавиться от него, вот и всё. Всё началось с праздничного вечера департамента магического правопорядка, с которого они сбежали ровно год назад.       В то утро «Ежедневный пророк» опубликовал статью «Будущий Министр магии» в явной попытке лично испортить Гермионе праздничный сезон. Какой-то болван с пером, свободным временем и желанием умереть опубликовал свой прогноз политического будущего Министерства, включая красочные описания кандидатов, которых называл «явными лидерами на пути к верховной власти!».       По мнению прессы, Гермиона Грейнджер, разрушительница проклятий Министерства, была одной из таких «ведьм, за которыми нужно приглядывать!», поскольку она «поднялась по политической лестнице и добилась успеха!». В дополнение к слишком большому количеству восклицательных знаков, статья также включала длинное и очень слащавое описание её близкой дружбы с аврором Гарри Поттером, разглагольствования о снятии проклятий, и, в странной попытке изобразить Гермиону «простушкой!», откровенный снимок, на котором она поедает сырный тост в кафе на следующий день после разрыва с Роном («даже золотая девочка должна смахивать крошки со своей мантии!»).       Действительно, по вине «Пророка» прошлогодний рождественский сезон выдался таким жалким. Коллеги весь день отпускали ехидные шуточки в её адрес, которые только жалили сильнее по мере того, как они пригубляли из своих стаканчиков на (необязательной, если вы как раз хотите совершить карьерное самоубийство) общедепартаментской праздничной вечеринке.       Гермиона могла бы провести праздник, запивая своё раздражение разбавленным ромовым пуншем, но решила выбрать не столь разрушительный путь для выхода своей ярости. Вроде того.       Оглядываясь назад, можно сказать, что схватить напарника Гарри по аврорату за подтяжки и затащить его в пустой кабинет тоже можно рассматривать как форму разрушения, только не репутации, а рассудка.       Но Драко Малфой, выглядевший так щеголевато в своей повседневной одежде, как раз предложил ей выпить, а момент — всему голова.       Ей просто необходимо было испытать то забытье от поцелуя, а он оказался удобным и привлекательным кандидатом. Он охотно последовал за ней, позволив ей увлечь себя в комнату и без вопросов ответил на поцелуй.       Её стратегия сработала. Его прикосновения заглушили гнев и разочарование от того, что она изо дня в день имела дело с идиотами. Гермиона забыла, что именно её так выбило из колеи, когда он прильнул к её губам, и перед глазами закрутился калейдоскоп. Цвета вспыхивали и переливались, и с каждой новой открывшейся точкой соприкосновения, с каждым новым исследованным углом, сменяющиеся яркие оттенки озаряли её.       Поцелуй с Драко не должен был вызывать таких ощущений. Ей казалось, что если она перестанет целовать его, то навсегда потеряет это воспламеняющее, искрящееся чувство.       Гермиона отстранилась, пробормотав: «Спасибо, прости», — и оставила его в темноте.       Это был единственный раз. До новогодней ночи в пабе.       Гермиона застала его поджидающим её возле туалета, а затем он снова прижал её к стене, исписанной граффити.       Очевидно, ей требовалось нечто большее, чем просто разовая встреча.       Ей хотелось вцепиться в его волосы, хотелось, чтобы он схватил в кулак её кудри, хотелось, чтобы он оставлял синяки на её шее и ключицах, хотелось, чтобы его бедро оказалось между её ног.       Но на этом всё и закончилось.       До званого ужина на следующей неделе у Гарри и Джинни. По крайней мере, ванная там была чище. Драко водрузил её на раковину, и она не заметила, как платье задралось, а ноги обхватили его талию, когда он набросился на неё, полностью одетый. Она кончила в считанные минуты, ударившись головой о зеркало.       Больше. Больше кожи, больше времени вместе, больше красок в её скучной, унылой жизни.       Дурная идея превратилась в дурное повторение и переросла в поистине дурную привычку. Каждый вечер в пабе после рабочей недели начинался с многозначительных взглядов и заканчивался скоординированными уходами, чтобы их друзья ничего не заподозрили, что ровно через десять минут после ухода Драко Гермиона аппарирует в его квартиру, и они будут наслаждаться друг другом снова и снова: в его постели, в его огромной ванне, на пышном ковре в гостиной, а в один незабываемый раз — на его обеденном столе.       То, что начиналось как нечто сокровенное, тайное, не должно было оставаться таковым. Но что-то (страх) в глубине сознания Гермионы (страх отказа) подсказывало ей, что нужно вести себя непринуждённо, не придавать этому особого значения (страх отказа и неизвестности, а также предполагаемых трудностей и эмоционального багажа) и пресекать любые разговоры, приближающие их встречи к чему-то большему.       Гермиона приводила оправдание за оправданием: неубедительные причины, которые слабели с каждой минутой в его присутствии.       «Мы не непосредственные коллеги, но…»       «Гарри и ты — напарники, так что…»       «Наши друзья не знают, и…»       Драко кивал, словно её слова несли смысл, словно он соглашался. Но в последнее время он привык целовать её после встреч, неторопливо касаясь губами её губ, смакуя, а не пожирая, — он горел ярче всех только ради неё.       Сейчас пришло то самое желанное время. С таким же ошеломлённым видом, как и она сама, Драко приподнял её и вошёл глубже. Гермиона прикусила язык, заставляя себя подчиниться. Она не произнесла его имени, не произнесла ни одной из сотен фраз, которые хотела сказать. Он уже давно изучил её стоны, знал, что более высокий звук, который она только что издала, означает, что ей необходимы его пальцы между ног. Хныканье, последовавшее за ним, означало, что он попал в нужную точку, и скоро она содрогнётся в его объятиях.       Гермиона кончила, крепко зажмурив глаза, а за сомкнутыми веками вспыхнули золотые всполохи. Наслаждение искрилось вместе с Драко — сверкающий, аляповатый фейерверк взорвался в её воображении.       Она рухнула на него, а Драко повернул её и перегнул через стол. Когда он проник в неё сзади, Гермиона подумала, не стоит ли им пересмотреть свою политику «ничего непристойного на работе», за исключением побега от принудительных праздничных зверств.       Она знала, что он близок, знала и его подсказки. Он оттягивал кульминацию, усиливал давление своих рук на её бёдра, замедляя толчки. За вздохом последовал невнятный шёпот её фамилии.       А теперь — поцелуи, пылкие и живые. Драко заключил её во всеобъемлющее объятие, притянув к себе, и вялыми, невозмутимыми губами поцеловал её, не давая перевести дыхание. На протяжении всего времени, пока она бормотала противозачаточные чары, пока они поправляли одежду, его губы не отрывались от её губ.       Затем он отстранился от неё, чтобы прошептать нежное требование.       — Поехали со мной в Париж на Рождество.       В это время года Париж становился по-зимнему красивым. Припорошенные снегом памятники и кафе, рождественские рынки, манящие яркими огнями и сладкими запахами. И белые, залитые лунным светом волосы на подушке рядом с ней каждое утро и ночь, такие же мягкие и пушистые, как выпавший снег.       Гермиона не пришла в себя до конца, чтобы правильно задать вопрос.       — Забронируем два гостиничных номера?       — Незачем, у меня там второй дом.       — И ты хочешь, чтобы я провела там Рождество. С тобой.       — Да. Тебе нужна эта поездка.       Гермиона отшатнулась, потому что его самоуверенный тон действовал ей на нервы.       — Ты понятия не имеешь, что мне нужно. Ты даже не знаешь меня.       — О? — Он скользнул пальцами по её руке. — Я не знаю тебя?       — Только потому, что мы… мы… мы…       — Трахаемся?       Она нахмурилась от его вульгарности.       — Да, это. Это ничего не значит.       — Ты наглая маленькая лгунья.       Его хорошо знакомые пальцы пробежались по её шее и нащупали локон. Гермиона вызывающе вздёрнула подбородок, требуя продолжать.       — Вот что я знаю. У тебя нет ничего и никого, кто был бы рядом с тобой на праздниках. Как и у меня. Ты нуждаешься в отдыхе так же сильно, как и я. Ты уже много лет не брала полноценного отпуска. Я знаю, что ты любишь Париж, потому что ты ездила туда с родителями. В этот раз ты проведёшь каждую свободную секунду своей поездки в моей постели, кроме тех четырёх или около того часов, когда заползёшь в свою собственную, чтобы поспать, потому что Мерлин упаси тебя провести ночь рядом со мной, даже если я именно то, что тебе нужно.       Никакой ухмылки. Никакой жестокости. Он изложил свой прогноз, не упоминая о их близости уже больше года. Он мог бы бросить всё ей в лицо, показать, что знаком с каждым дюймом её тела, изучил её всю своими руками и ртом. Но его, к сожалению, точное изложение доказало, что Драко на самом деле знал о ней гораздо больше, чем просто её физическую форму.       — Будь добр, подскажи мне, чем ещё я буду заниматься, раз уж ты, очевидно, не требуешь от меня ответа.       Он проигнорировал её строптивый тон.       — Спустись вниз и выпей со мной, а после я приглашаю тебя на ужин, чтобы мы могли всё обсудить.       — Я…       Ужин означал свидание. На людях. Взаимодействие и беседа без возможности отвлечься на плотские утехи. Разговаривать, общаться и бороться с пугающе сильными эмоциями, засевшими в глубине её груди, готовыми немедленно взбунтоваться и вырваться наружу.       Чтобы подавить внутренний мятеж, из её уст вырвался один и тот же отказ, как и всякий раз, когда он просил от неё чего-то большего, чем тайный секс.       Оставайся на чай, оставайся на завтрак, оставайся на ночь. Останься, Грейнджер. Останься, останься.       — Я не могу.       Он опустил руки и отступил от неё. Забрал с собой серый, золотой, кремовый, белый и розовый цвета. Цвета, которые ей запомнились и полюбились.       — Хорошо, — отрешённо отозвался он. С запозданием Гермиона поняла, что это была последняя попытка выманить её, заменить вопросы подтверждениями.       Он бросил на неё последний пылкий взгляд и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.       Чёрный цвет символизировал неудачу. Завеса волос профессора Снейпа и его безучастные глаза, когда он объявил её невыносимой. Локоны и палочка Беллатрисы, когда она кричала и подвергала её пыткам, потому что Гермиона не успела сообразить, как выбраться из плена. Плащи дементоров, подлетающие всё ближе, потому что она не могла призвать своего Патронуса.       Мантия Драко, когда он исчез за дверью несколько минут назад после её неуклюжего ответа на его предложение.       На смену первоначальному страху (парализующий, удушающий, неудобный эмоциональный багаж) пришёл другой (она упустила свой лучший шанс на счастье в праздничный сезон и после него).       Гермиона причесалась и разгладила платье. Выскользнув из тёмного кабинета, она наткнулась на человека, ожидавшего её в пустынном коридоре. Падма Патил с ухмылкой прислонилась к стене, вертя в руках открытый конверт.       — Итак, — провозгласила она, — ты трахаешься с Малфоем.       — Не будь такой грубой.       — Ну, значит, трахаешься. Хочешь поговорить о том, что тебя так мучает в последнее время?       Вряд ли это было справедливо. Родители Гермионы отказались возвращаться на каникулы (в который раз), Гарри предстояло провести время с родственниками (как всегда), а Падма собиралась в отпуск в Швейцарию вместе с Парвати (горький укор статуса единственного ребёнка снова давал о себе знать). Так что, возможно, Гермиона испытывала лёгкое разочарование от одиночества и не только сорвалась на Драко несколько минут назад, но и, возможно, всю неделю была плохой напарницей для Падмы во время снятия проклятий.       Других друзей удавалось отвадить язвительным ответом, но Падму так просто было не сломить. Гермиона вздохнула и закрыла лицо руками.       — Потому что я хочу большего с ним.       — Скажи ему это.       — Нет.       — Почему нет?       — Для него это просто этап.       — Хм. Тогда странно, что он тоже одинок в течение… почему-то всей своей карьеры в Министерстве.       Гермиона сквозь пальцы увидела, как ухмылка её подруги стала ещё шире.       — Он хорош в постели? — спросила Падма.       — Очень.       — Ты у него единственная?       — Понятия не имею. У меня больше никого нет.       — Ты хочешь стать единственной.       — Нет.       Падма закатила глаза на рефлекторное, но неубедительное отрицание Гермионы.       — Ты только что сказала, что хочешь большего с ним. Вот что будет дальше, Гермиона. Вы трахаетесь, и это здорово, так что твои варианты: продолжать трахаться, прекратить трахаться или заявить, что теперь между вами нечто большее, чем просто секс.       Гермиона издала стон и задумалась о том, как лучше бросить свою гордость к ногам Драко.       — Всё, довольно бесплатных советов, — заявила Падма и сочувственно похлопала её по плечу. — Поменяйся со мной карточками.       Гермиона нахмурилась, когда Падма вскрыла конверт, вручённый ей в начале рождественской вечеринки.       — Тебе пока не следует его открывать.       Падма поморщилась, прочитав карточку Гермионы.       — Тьфу, «Блинки, домовой эльф»? Я достану другую. Спорим, я смогу уговорить администраторшу Робардса поменяться со мной. Она всю вечеринку пялилась на мою грудь.       — Ты хочешь стать убийцей?       — Да, так ты выиграешь.       — Нет, ты выиграешь, если либо опознаешь убийцу, либо окажешься убийцей и дойдёшь до конца игры неразоблачённой.       — Можешь просто позволить мне притвориться, что я убила кого-то в этом отделе в праздничные дни? Вымышленная смерть одного напыщенного засранца — это всё, что я прошу. И даже можно выиграть приз.       Вернувшись на главный этаж, Гермиона обвела взглядом переполненный зал. Падма начала торговаться с аврором по поводу нераспечатанного конверта, оставив Гермиону искать Драко в одиночку.       Наконец она заметила его в конце зала, недалеко от выхода, когда свет померк.       — Ведьмы и волшебники департамента магического правопорядка! Прошу вашего внимания! — прозвучал усиленный магией голос главного разрушителя проклятий Гестии Джонс, заглушив сопутствующие разговоры за одним исключением. Гермиона расслышала резкий шёпот Падмы, которая продолжала угрожать Эрни Макмиллану палочкой, чтобы он поменялся с ней картами.       — Мы очень рады воспользоваться этой возможностью, чтобы отпраздновать ещё один успешный год, — произнёс главный аврор Гавейн Робардс, — и что может быть лучше в честь сегодняшнего дня, зимнего солнцестояния, чем игра… в самую долгую ночь!       По залу прокатился взволнованный ропот, а Гермиона закатила глаза. Этим их начальство ответило на официальные жалобы, что прошлые рождественские вечеринки проходили не совсем культурно и, более того, с неуместным количеством алкоголя и магической омелы. Но, видимо, ролевая игра, поощряющая подозрения и убийства, вполне устраивала правоохранительный отдел Министерства.       — У каждого из вас есть конверты с профилем персонажа. Пожалуйста, откройте их сейчас и приклейте карточки на себя, — проинструктировала Гестия.       Все послушно последовали указанию, и Гермиона, опустив взгляд на свою грудную клетку, прикрепила к платью надпись: «Миссис Ван Пиблз, пожилая свидетельница-маггл». Оглядев своих коллег, Гермиона заметила, что у других были бейджики от безобидных («отставной аврор» и «маггловский лавочник») до откровенно оскорбительных («главарь местной банды оборотней» и «кровожадный вампир с грязной историей»).       — Мы устанавливаем таймер на один час, — сообщила Гестия. — В течение этого времени вы образуете союзы, будете работать вместе, допрашивать других, выдвигать теории и в конце представите свои версии предполагаемого убийцы. Счастливого обвинительного процесса!       — И с этим, — Робардс перешёл на торжественный тон, — добро пожаловать… в самую долгую ночь в году. Солнце село и не взойдёт в течение многих часов. Оборотни, вампиры и магглы-преступники рыщут по деревне, воспользовавшись наступившей темнотой. И вот! — Он театрально попятился назад и положил руку на сердце. — Убийца выбрал свою первую жертву. Я! Идите, узнайте, кто убил главного аврора! Победитель или победители сегодняшнего вечера получат дополнительные оплачиваемые каникулы.       Свет снова загорелся, и некоторые из самых ретивых авроров тут же объединились в команду.       Гермиона прокладывала себе путь сквозь толпу, игнорируя всех, кто пытался вовлечь её в эту бессмысленную игру. Но Драко, по всей видимости, намеревался сбежать: он подошёл к двери и повернул ручку. Он уже почти улизнул, когда его запланированный уход заметил кто-то, помимо Гермионы.       — Аврор Малфой, меня только что убили. Было бы ужасно невежливо с вашей стороны не принять участие в отмщении за меня, — весело воскликнул Робардс.       Драко скорчил извиняющуюся гримасу и закрыл дверь в знак поражения. Прежде чем Гермиона смогла догнать его, он проскользнул сквозь толпу и исчез в ней. Гермиона проследила за его светлыми волосами (в освещении Министерства они приобрели желтоватый оттенок, а горящий ореол напоминал маяк) и изо всех сил старалась следовать за ним.       Уворачиваясь от идиота за идиотом, пытавшихся вовлечь её в своё расследование, она медленно продвигалась по залу.       Лиза Турпин задержала её на целых две минуты, настаивая на использовании только имён своих персонажей, и расспрашивала Гермиону о её местонахождении во время «убийства». Кормак МакЛагген притворился, что наложил на неё Обливиэйт. Затем другой аврор изобразил снятие чар памяти, чтобы продолжить допрос.       К тому времени, когда она избавилась от навязанной бессмыслицы, она добралась до стола с закусками и увидела Драко, болтающего с ведьмой. Молодой, красивой ведьмой. Со спины Гермиона залюбовалась гладкими, блестящими волосами женщины, собранными в аккуратный хвост. Ровные и шикарные, так, как её собственные локоны никогда бы не выглядели. Платье женщины тоже можно было назвать таковым — прекрасное, облегающее одеяние, которое идеально подчёркивало изгибы, которыми Гермиона не обладала.       Женщина рассмеялась над тем, что сказал Драко, и разразилась неистовым всплеском красного цвета.       А где же зелёный? Всё должно гореть зелёным. Ревность должна была ожить, распуститься пышной листвой, чтобы потом стремительно отмахнуться от неё за незрелость подобной реакции.       Но Гермиона видела только красный цвет. Он вливался в её сознание и заслонял здравый смысл алым плащом. Она хорошо знала этот оттенок. Всякий раз, когда газеты рассуждали о его личной жизни. Если она читала колонку сплетен о его прошлой помолвке с Асторией Гринграсс и о том, возродят ли они свой роман. Если в её руки попадала какая-нибудь бульварная дрянь, и она просматривала светские страницы, строя догадки о том, какая наследница чистокровных кровей привлечёт его внимание и станет следующей миссис Малфой. Если его замечали на различных приёмах и он танцевал с кем-то в тот вечер.       Красный цвет овладевал ею. Опасный тем, что вызывал желание заявить (публично, страстно) такие драматичные слова, как «мой» и «отвалите».       Падма могла оказаться не единственной убийцей на этой ужасной вечеринке, так как Гермионе захотелось проклясть ту другую ведьму. Ужасно жестокая мысль уступила место частичному стыду. Эта женщина не виновата в том, что Гермионе не хватило смелости попросить желаемого. Драко заслуживал человека, открыто интересующегося им, а не того, кто ослеплён яростью пунцового цвета, как платье, которое она выбрала для вечеринки, потому что он простонал: «Боги, чёртово платье, Грейнджер», прежде чем едва не разорвал его на две части несколько недель назад.       Она изучающе посмотрела на Драко и с некоторым облегчением уловила его безразличное лицо. Вежливое и скучающее. Он никогда не был таким с Гермионой. Драко уделял этому человеку лишь малую толику своего внимания, и всё же красный, горячий гнев продолжал пылать: гнев на себя за собственные ужасные чувства и гнев на Драко за то, что он одним своим существованием вдохновляет её на безумие.       Наконец, он, видимо, заметил её пристальный взгляд и перевёл глаза через плечо женщины. Гермиона ждала ухмылки, самодовольного выражения «о боже, неужели Грейнджер ревнует?».       Вместо этого он только нахмурился, выглядя разочарованным. Отстранившись от женщины, он приблизился к Гермионе, приподняв бровь.       — Этот взгляд предназначен для меня?       — Пойдём со мной. — Гермиона потащила его за руку и на глазах у всего департамента и среди нескольких возражений по поводу «создания тайного союза» затащила его в свободную комнату для допросов.       Гермиона закрыла дверь и погрузила комнату в тишину, прежде чем наброситься на Драко.       — Что ты имел в виду тогда?       — Я хотел, чтобы ты поужинала со мной, а потом отправилась со мной в Париж.       — Нет. Когда сказал, что ты — то, что мне нужно.       Серый оттенок в его глазах смягчился. Расплавленный и тающий, именно так чувствовала себя Гермиона каждый раз, когда он обнимал её.       — Ты злишься. Ты злишься на всех и вся. Только ты не можешь или не хочешь признаться им в этом. Ты не хочешь вымещать злость на близких тебе людях, потому что даже когда ты злишься на них, ты не хочешь причинить им боль. Не хочешь нести ответственность за разрушения, которые может вызвать твой гнев. Вот почему ты обращаешься ко мне. Ты используешь меня. Я — твоя отдушина для всей твоей накопившейся ярости.       — Я… это… я… — пролепетала она и запнулась.       — Ты обижаешься на своих родителей за то, что они не прилагают больше усилий, чтобы навестить тебя. Ты хочешь проводить больше времени со своими друзьями. Ты готова кричать на прессу, на своих идиотов-сослуживцев, потому что тебе не нравится, что они представляют тебя в излишне добродетельном свете. Ты не хочешь занимать пост Министра магии, потому что тебе надоело разгребать бардак в этом мире. Ты хочешь просто изучать магию, и чтобы тебя оставили в покое.       — Если я такая несчастная и злая, зачем тогда оставаться рядом?       — Потому что ты мне нравишься.       Он выразился так просто. Словно привлекательность можно легко причислить к её достоинствам. Её обвиняли во многом: в самоуверенности, крикливости, снисходительности, нетерпимости. Даже Драко. Но он просто заявил об этом вслух и мгновенно, как о свершившемся факте, припасённом для победы в споре («Потому что, Грейнджер, по международным правилам каждый бладжер должен быть сделан из одной и той же формы, чтобы гарантировать постоянный вес»).       — И тебе этого достаточно? — спросила она, страшась ответа.       Его рука на мгновение поднялась, дёрнулась в её сторону, но потом он сунул ладонь в карман и пожал плечами.       — Непрошеный совет: займись собой. Сходи к целителю разума, путешествуй, займись каким-нибудь бесполезным хобби для снятия стресса, неважно. Предприми что-нибудь, чтобы вытрясти немного честности из твоего переутомлённого, гениального мозга. А если тебе хочется продолжать использовать меня, то я не против и не вижу ничего лучше, чем регулярно спать с красивой женщиной. Но ты должна быть честной с собой и ответить, что именно ты хочешь от меня. Больше никаких полумер.       Прежде чем она успела ответить, дверь отворилась, и вошёл Гарри.       — Э, эй, извините. Я должен быть, — он опустил глаза на свою карточку, — юридическим представителем Гермионы — то есть миссис Ван Пиблз — и все заставили меня прийти сюда, и, честно говоря, это тупо, но Робардс предложил людям организовать похороны, и все считают, что Малфой — убийца, а Гермиона — либо его следующая жертва, либо сообщница.       — Патил — убийца, — категорично заявил Драко, а затем снова повернулся к Гермионе. — Найди меня, когда будешь готова. Или не надо. Просто прими решение, основанное на правде. Всё остальное — пустая трата твоего и моего времени.       Драко пронёсся мимо Гарри и вышел из кабинета.       Зелёный не вызывал неприятную, источающую желчь ревность. Напротив, зелёный цвет успокаивал. Им светилась её дружба с Гарри. В его глазах, разумеется, ярких и обеспокоенных, таких, какими они выглядели сейчас. Полог деревьев, приветствовавший её после очередной ночи в палатке, когда она сомневалась, проживёт ли так долго, чтобы встретить утро следующего дня.       А ещё зелёный кашемировый шарф, который она стащила у Драко. Тот, который пах им, тот, который она обмотала вокруг себя, когда оставила его постель и пошла домой одна, окутывая себя слабым ароматом ткани и представляя объятия, которые только-только покинула.       — Извини, Гарри, мне нужно идти.       — Как раз вовремя, — с недовольным вздохом ответил Гарри, когда она поспешила за ним. — Он постоянно говорит о тебе.       Драко среди остальных участников вечеринки не оказалось. Гермиона искала его довольно долго, и успела увидеть, как торжествующая Падма раскланивается и с ликованием провозглашает себя тайным маньяком-убийцей.       Стоя перед пустым камином в атриуме, Гермиона сжимала в ладони порошок, взвешивая его. Его замечания о полумерах и честности гремели у неё в ушах, и вдруг её голос назвал его адрес.       Когда она выскочила из очага Драко, её встретили его напряжённые спина и плечи. Он напрягся ещё сильнее, когда обернулся и обнаружил её стоящей в гостиной и пытающейся скрыть дрожь, смахивая сажу с платья.       — Да?       Он держался на расстоянии, заставив Гермиону подойти к нему на негнущихся ногах. Вблизи она разглядела, как гармонично сочетается вся палитра. Он так прекрасно гармонировал с ней.       Ей было интересно, как она выглядит и чувствуется в его глазах. Видел ли он хроматический пейзаж, предназначенный только для него? Чувствовал ли он себя окутанным тёплыми тонами, оттенками, которые вдохновляли лишь его?       — Ты ошибался в том, что говорил раньше.       — И ты пришла сюда, чтобы просветить меня?       — Я пришла сюда, потому что ты мне нужен, — ответила она. — Ты мне нужен не потому, что я злюсь и могу использовать тебя. Может, я и злюсь, но ты мне нужен, потому что ты заставляешь меня быть… честной, даже если я лгала себе и, соответственно, тебе все эти месяцы, что мы были… вместе.       — Лгала о чём?       — О том, что ты не стоишь такого риска. Что я не хочу оставаться на ночь или усложнять ситуацию, видя, к чему это приведёт.       Он притянул её к себе для пылкого поцелуя. Она прошептала: «Я украла один из твоих шарфов», а он ответил: «Я знаю, Грейнджер», и почувствовала, как наполняется тем мерцающим и переливающимся светом, который он всегда излучал.       — Это самая долгая ночь в году, — произнесла она, прижавшись лбом к его шее.       — Так и есть.       — И я хочу провести её с тобой.       Он поднял её голову.       — А завтра?       Гермиона улыбнулась.       — Я слышала, что Париж прекрасен в это время года.