***
Хёнджин усмехнулся, мазнул по запотевшему зеркалу ладонью, прогоняя насмешливо-горькую улыбку у своего отражения в мутном стекле. Он быстро залез в уже приготовленную ванну, откинулся на подушечку и прикрыл глаза. Запах гвоздики и нежного лимона — любимая смесь Хёнджина — помогла расслабиться, тёплая вода ласкала усталое и отчего-то тяжёлое тело. Однако мысли не оставляли его, увы.***
Так было в последнее время слишком часто: он думал о Минхо. Всякое думалось. О детстве, когда всё было легко и просто: два милых мальчишки, которые ещё и не задумывались о том, что такое альфа, что такое бета, просто ходили в школу, став однажды соседями, носились с воплями по футбольному полю, сбегали с уроков и таскали у родителей деньги, чтобы поесть булок или мороженого. Да, Хёнджин был бетой, но его не обижали. Он был красивым с самого детства, а ещё был умным и щедрым: никогда не зажимал списать, помогал одноклассникам, чем мог. А потом рядом с ним всегда был Минхо, который останавливал слишком настойчивых ревнителей чистоты гендера в компании остроумным словом или чётким ударом в бочину. И на него даже не жаловались: себе дороже. Отец у него был одним из самых богатых людей города, так что... Кстати, для сына такого человека Минхо, на удивление, был вполне адекватным, неизбалованным, и профессию выбрал себе далёкую от предпринимательства, погнавшись за своей любовью к биологии и химии. Отец покривился, но настаивать на чём-то другом не стал. В конце концов, Минхо был третьим сыном-альфой, двое для семейного дела у него уже были. И младшему он дал карт-бланш в отношении собственной судьбы. Подкидывал денег, но условие, что Минхо всего добивается на выбранном поприще исключительно сам, поставил — и строго его придерживался. Минхо всё устраивало. Он больше всего в жизни ценил свободу. Да... свободу. В общем, семья у Ли была хорошей. Там и Хёнджина, кстати, любили и привечали. И папа Минхо не раз угощал его сладостями в обход сына, вызывая у того приступы показной ревности. Они часто сидели после всяких совместных вечеров, проведённых за играми в приставку на большой и уютной кухне дома Ли и наперебой рассказывали папе Минхо о своих школьных делах, гладя какую-то из кошек, которых в этом доме было целых три. Хорошее было время... Потом стало сложнее, потому что пошли омеги. И нет, сначала-то всё было в норме: им всегда нравились разные парни: Минхо предпочитал повыше и посуше, а Хёнджину нравились послаще, с крепенькими пышными бёдрами и... круглыми глазами. О, да, он не сразу понял, что к чему. То есть достаточно долго не понимал. Понял же уже в студенчески годы, когда однажды, зажимая очередного сладкого малыша у себя в комнате студенческого общежития, куда привёл его "делать проект", вдруг вполне себе отчётливо на его месте увидел Минхо — и чуть не изнасиловал парнишку, хотя, конечно, ничего такого не планировал всерьёз: они были едва знакомы, Хёнджин хотел просто почву прощупать. Так, потискать, пососаться, полизать, где вкусно, попробовать склонить к минету, а то и самому отсосать... А тут... Паренёк, к счастью, был без ума от Хвана, так что такую внезапную страсть списал на своё неземное очарование. И ужасно изумился, когда Хёнджин его бросил через неделю — не выдержав сходства с тем, кого, как осознал в тот вечер и последовавшую за ним бессонную ночь, любил. Любил всей душой. И именно поэтому так отчаянно гнался за признанием у омег — чтобы не отставать от этого мартовского кота, которого в тот период несло жутко и трахал он всё, что движется. Вот Хёнджин и пытался самому себе и всем вокруг доказать, что он ничуть не хуже Минхо и ему похуй, с кем там нынче Ли Минхо зажимается и рычит в каком-нибудь тёмном углу своего универа. О своих победах альфа ему рассказывал в первую очередь, так что Хёнджин знал об этом слишком много. И не было ему похуй. Очень даже не было. На самом деле он быстро принял этот факт — что влюбился в лучшего друга без какой бы то ни было надежды на взаимность. Принял и то, что его любви суждено остаться безответной. И шесть лет ходил с этим осознанием, оставаясь Минхо лучшим другом, превратив свой дом, который у него появился три года назад, в надёжное пристанище, куда альфа мог прийти в любое время и найти там тепло, пиво и постель. У Минхо, конечно, была и своя квартира, но он её недолюбливал и использовал как место для свиданий. Говорил, что нет там ни уюта, ни тепла. А вот у Хёнджина они были. Так что он был частым гостем Хвана. Хёнджин принимал Минхо любым: разбитым, злым, потерявшим кого-то из пациентов. Он вытаскивал его пьяного из баров, куда Ли уходил напиваться, когда что-то шло на самом деле, всерьёз, не так, а ему не хотелось почему-либо тревожить Хёнджина. Чаще всего, напившись, Минхо звонил кому-то из своих омег, которых у него было море. Часто он уезжал к ним и потом рассказывал Хёнджину о том, что пьяный секс — это вообще огонь, конечно, потому что он всё всегда помнил. Хёнджин усмехался и хлопал его одобрительно по плечу. Хорошо. Пусть так. Но иногда, напившись, Минхо звонил Хёнджину, и тот срывался из дома, чтобы найти его и притащить к себе — отсыпаться, отъедаться горячим антипохмельным супом и говорить... Минхо любил разговаривать с Хёнджином с похмелья. И, к сожалению, мог разговаривать обо всём. О новом оборудовании, что им поставили спонсоры. О новом начальнике, который оказался, вопреки слухам, толковым мужиком, а ещё был охрененно ебательной внешности. И если бы не его суровый муженёк-бета, который уже засветился на своей тачке на больничной парковке, то Минхо бы, наверно, попробовал бы с этим самым Бан Чаном замутить. — Он ведь альфа, — бледно усмехался Хёнджин, стискивая в руках бутылку пива. — Джи-ини-и, — насмешливо тянул Минхо, — думаешь, меня бы это остановило? У него ямочки такие — м-м-м... Ты б видел. И вот такие разговоры были для Минхо просто необходимы. Он словно упивался своими победами, пока Хёнджин болезненно усмехался и поддакивал. А потом Хван шёл на кухню за пивом, долго стоял у раскрытого холодильника, пытаясь охладиться, и старательно собирал себя в кучу. Хорошо. Хорошо, хорошо. Хо. Ро. Шо. Его это не касается. Они с Минхо всего лишь друзья. Лучшие, сука, друзья, не более. А потом стало более. И это было зря.***
Хёнджин закрыл глаза, глубоко вдохнул и медленно погрузился в воду с головой. Держался, сколько смог, и только когда в груди всё закололо, вынырнул, задышал жадно, почти постанывая от наслаждения: воздух всегда невыносимо вкусен когда ты помнишь, каково было без него. Это ему Минхо как-то сказал, после того как Хёнджин его во время секса придушил от страсти. Прав был. Ох, прав.***
Минхо вообще был притягательно умным. Он никогда не лез на рожон со своими мыслями, не очень любил заумные разговоры, но иногда на них находило, и они вместо выпивки просто валялись в сарае Хёнджина на старых одеялах и болтали. А иногда выносили их летней ночью во двор и валялись уже там. Улица, где стоял дом Хвана, была тихой, а небо над ними всегда было высоким, звёздным и прекрасным. Так что всё располагало к разговорам. И вот тогда Минхо забывал о своих проблемах, о своих омегах, о том, что давно Хёнджин не рассказывал ему о своих похождениях, и они могли ночь напролёт говорить о космосе, о детерминизме, в который Минхо искренне верил и пытался в этом убедить лениво сопротивляющегося Хёнджина. Но тот топил за полную свободу воли и возможность выбора. Минхо рассказывал ему о книгах, которые умудрялся успевать читать между операциями и сексом, о том, что он подумывает в старости уехать в какую-нибудь глушь и переквалифицироваться в ветеринары. И о том что хочет в этой глуши большой дом с тремя кошками, как было у него в детстве. И много ещё о чём несбыточном. — Почему несбыточном? — как-то спросил у него, улыбаясь, Хёнджин. — А какой омега потерпит трёх кошек в доме? — усмехнулся Минхо. — Твой папа терпел, — тихо ответил Хван, уже жалея, что спросил. — Ещё и прислуге вашей не разрешал за ними ухаживать, всё сам. — Таких, как мой папа, больше не делают, — уверенно откликнулся Минхо. — Кстати, тебе от него большой привет и совет побольше жрать, а то ты в инсте слишком худой. — Он следит за моей Инстой? — искренне изумился Хёнджин. — Я же говорю: таких больше не делают, он уникален, — с ласковой насмешкой ответил Минхо и приобнял его за плечи. — И ты тоже уникальный. Тебе завтра в командировку, а ты тут со мной сидишь. А скоро утро. Пошли спать. Я с тобой. Чур я у стены. Хёнджин прикрыл глаза и внутренне усмехнулся. У него в доме было три комнаты и чердак. И все были со спальными местами. Но проклятый альфа постоянно лез к нему в постель. Словно хотел помучить посильнее. Наверно, это Хёнджина тогда и погубило — такое вот добродушное отношение к старательному завоеванию Минхо места в его постели. Тогда... Прошлое Рождество они встречали вместе, так как семья Минхо уехала в Испанию в неожиданный отпуск, а альфа не смог с ними: у него переаттестация была на носу, так что он готовился и дежурил все новогодние каникулы. Все их друзья тоже были как-то парами, места ни тому, ни другому холостяку среди них не было, так что они со всеми договорились встретить вместе Новый год — и разбежались. Минхо приехал к Хёнджину с ящиком соджу и пакетом мяса для шашлыка. Они замариновали его в трёх разных маринадах, чтобы попробовать и решить, наконец, так что же лучше, и почти всю ночь жарили этот самый шашлык во дворе. Смеялись. Пили. Минхо — соджу, Хёнджин бокал вина цедил весь вечер. Было здорово. Минхо был таким откровенно счастливым, что Хёнджин не смог ему противостоять. Ни тогда когда альфа, возбуждённо блестя глазами, предложил запустить салют, хотя был не Новый год. Ни потом... Объевшиеся мяса и подмёрзшие, вернувшись в дом, они согрелись в душе и сидели на диване бок о бок, переругиваясь из-за того, что посмотреть. Хёнджин завладел пультом, вздёрнул руку вверх, не давая Минхо дотянуться и смеясь при этом до колик. А альфа вдруг обхватил его за плечи и в попытке достать заветный пульт повалил на спину. Хёнджин даже не сразу понял, чего хочет от него Минхо, когда тот вдруг перестал дёргать его руку с пультом и уставился на него чуть косящими, расплывающимися глазами. А потом выговорил убеждённо и чуть досадливо: — Красивый чёрт... Какой же ты красивый, Хёндж... И чего ты не омега... А похер. — И он вдруг навалился сильнее и впился губами в губы совершенно растерявшегося Хёнджина. Хван замер, не отвечая, но и не сопротивляясь, не пытаясь вырваться. А когда Минхо после нескольких попыток толкнуться ему языком в плотно сжатые зубы, сердито зарычал и отпрянул от него, Хёнджин изогнул бровь и, глядя облизывающемуся альфе в наглые красивые глаза, спросил: — Ты ёбнулся? Откуда у тебя недотрах такого уровня, доктор Ли? — А ты не хочешь? — спросил Минхо, щурясь и усмехаясь. — Точно? — С какого перепуга? — так же усмехаясь, ответил Хёнджин. — Что, ординатора симпатичного не было под рукой сегодня? Кого ты там трахаешь в последнее... — Неважно, кого я трахаю, — перебил его Минхо, — важно, что сейчас ты и я... И оба хотим. Почему нет, а? — Он снова облизнулся и метнул острый взгляд на губы Хёнджина, а потом ухмыльнулся: — Да ладно, Хёндж... Такая ночь. Живём один раз... Не хочешь попробовать с лучшим другом? И Хёнджину бы тут и сказать честно: "Хочу, и давно хочу, но слишком тебя люблю, чтобы вот так, чисто из спортивного интереса с тобой, тупой альфач, трахаться". Но Хёнджин на самом деле хотел. И давно. Поэтому лишь криво усмехнулся. И Минхо понял его правильно. Он хищно сощурил свои глазищи, оглядывая бету под собой, словно целясь, и безошибочно приник к шее, которая у Хёнджина была особо чувствительна. Минхо кусал, засасывал, метил, настойчиво и грубо стягивая с Хёнджина одежду, чуть не вырывая с мясом пуговицы на его любимой рубашке — и Хван позволял это, потому что и сам действовал не мягче. Рубашку на Минхо он вообще порвал, так как ненавидел мелкие пуговицы. Они жадно тискали друг друга, сходя с ума от горячего и сладкого желания. И даже какое-то время поборолись за первенство, которое автоматически означало право быть сверху, но тут Хёнджин уступил Минхо, потому что почувствовал, что альфа начал по-настоящему звереть, упиваясь борьбой, в то время как сам он лишь терял настрой, ощущая, как Минхо ломает его. Так что он сдался и позволил перевернуть себя на живот, а потом набок. Минхо оказался за ним зажал его голову рукой, прижимая её затылком к своему плечу, и стал толкаться ему в задницу своим крепко стоящим членом, задыхаясь и шепча: — Сейчас я тебя трахну, Хёндж, понял? Трахну, мой бета... Постонешь для меня по-дружески, м? Люблю, когда стонут моё имя... Постонешь? — Хорошо, — тяжело дыша, прохрипел Хёнджин, — но после этого я тебя трахну. И ты будешь стонать моё. Равноправие, бро, мхм... да? — Да, — коротко выдохнул ему в висок Минхо. — Смазка есть? Смазки не было, так что первый раз альфа готовил его с каким-то там кремом, который, к счастью, валялся у Хёнджина на столике около дивана. Это уже потом, почему-то стыдясь, как школьник, Хёнджин купил несколько смазок и разложил по своему дому. Чтобы удобнее было. А тогда... Было больно. Минхо, правда, сдерживался, надо отдать ему должное. Кусал, сжимал до синяков, но и пальцами, и членом внутри Хёнджина действовал осторожно. В тот раз. Первый и последний такой раз. А дальше... Он словно наказывал бету за то, что снова и снова приходит и просит Хёнджина об этом странном и таком совершенно недружественном одолжении — потрахаться по дружбе. Хёнджин, правда, тоже в первый свой раз отлюбил Минхо жёстко. У него тогда на работе случился кризис: его идею бессовестно присвоил его же начальник, который перед совещанием у руководителя проекта по-доброму пригласил Хвана на обед, вроде как угостить по доброте душевной. Угостил, надо признать, щедро. А ещё потихоньку повыспросил у смущённого и умилённого его вниманием Хвана, убеждённого, что этот человек относится к нему хорошо, что там готовил для презентации Хёнджин. Тот, как идиот, выболтал. Не всё, но достаточно, чтобы эта мразь кое-как налепив что-то своё и заменив незначительные детали, выдала идею беты за свою. Он вернулся домой почти убитый, с чёрной, дикой злобой на сердце. Такое было не в новинку в его фирме, где все боролись за место под солнцем, порой не разбирая методов, однако Хёнджина до той поры это не касалось: как и было сказано, его любили все. Омеги надеялись соблазнить и захомутать, а альфы уважали за добрый нрав и силу — и духа и тела. Только вот начальнику Суну это не помешало нисколько. И больше всего Хёнджина задело то, что руководитель проекта поставил ему в пример эту работу — работу Суна. Его работу. Хёнджин же, когда в диком изумлении узнал в эскизах, представленных начальником Суном, своих героев, затупил и не смог внятно объяснить, с чем пришёл на совещание. Там, в кабинете, Хёнджин сдержался. Он не стал ныть, что его идею украли. Он не стал выяснять отношения с мерзавцем-вором, потому что это было бесполезно и только унизило бы его, выставив тупым лохом. Он просто решил, что, если никак не сможет справиться с этой ситуацией, уйдёт из фирмы. У него была определённая репутация, так что он не пропадёт. Но обида — чёрная, жестокая — точила его. И сколько он ни пытался придумать хоть что-то, что могло бы конкурировать с его собственной украденной идеей, у него долго ничего не выходило. Так что Минхо просто попал под горячую руку. Он как раз в пятницу на той неделе, полной для Хёнджина бесплодных метаний, завалился к бете с курицей, пивом и отличным настроением посмотреть фильмец. На Хёнджина что-то нашло, как только он увидел самодовольную ухмылку и безмятежность в кошачьих глазах своего... друга. И он зажал Минхо прямо в коридоре, дав лишь скинуть куртку. Ли было рыпнулся перехватить инициативу, но Хёнджин так на него рыкнул, что он просто забормотал: — Воу, воу, окей... Ладно, понял я... Сегодня скачешь ты... Сл... мхм... слушай, а может, я просто отсосу тебе, а?.. — Заткнись, — прошипел Хёнджин и развернул его лицом в стену. — Иначе... — Ладно, ладно... — задышал чаще Минхо: Хёнджин стал жадно целовать ему шею и плечи, стискивая руками соски. К этому времени он уже знал, что грудь у альфы была слабым местом. — Давай, чёртов бета... Трахни меня... Потом расскажешь... что там... у т... бля... Как ни странно, но растягивать Минхо, ощущая дрожь его тела под собой, кусать его плечи и спину, толкаясь в него пальцами, густо смазанными в безвкусной смазке, зажимать его собой, хватать за подбородок и разворачивать на себя, чтобы заглянуть ему в лицо, чтобы увидеть, как жмурятся любимые глаза, как теряются в веках короткие пушистые ресницы, как кусает чёртов альфа свои невозможные губы — всё это Хёнджину тогда понравилось больше всего. Может, просто потому, что, стоило ему толкнуться в альфу, его так обжало узкое и горячее нутро, а сам Минхо так порнушно громко, хрипло и жарко простонал, что Хёнджин тут же потерялся, совсем потерялся. Он и сам не знал, как не порвал тогда это ставшее таким вдруг желанным тело. Хван был уверен, проснувшись на следующее утро в одиночестве, что после этого — после того, как он зверски, жёстко и яростно поимел Минхо, — Ли не просто не подпустит его больше к себе, но и вообще дружбу-то с ним прекратит, потому что Хван помнил, как, вбиваясь в упругую и невероятно приятную задницу своего "друга", лапая его, зацеловывая ему плечи, он стонал-выстанывал: — Хочу... Хочу тебя, всегда хотел! Хо! Хо! Мой! Мой лю... би... мый... — И ничего с этим уже сделать было нельзя. Однако нет. Сюрприз-сюрприз. Ли Минхо нравился жёсткий секс. И неважно было, в какой именно роли он в нём был. Так что уже в полдень альфа стоял на пороге потерянно на него таращащегося Хёнджина с упаковкой пива и огромным пакетом солёных снэков. — Ну, не отменять же просмотр футбола из-за каких-то там потрахушек, — насмешливо отреагировал он на смутные бормотания и извинения Хёнджина. — Мы же друзья. Да и я первый начал, да? Так что, считай, один — один. Найдёт — я увеличу счёт. А там посмотрим. Только ты хоть расскажи, это за кого ж я так расплатился своей невинной задницей? Кто там на твоей фирме у тебя такой мудак, что тебя, бету, довёл до того, что ты чуть не силой альфу смог взять? В общем, всё было круто, очень здорово, просто прекрасно. Вот только Хёнджин... Хёнджин потерял всякую надежду на то, что сможет когда-нибудь стать Минхо кем-то иным, не другом, а кем-то — больше. Другу можно было простить такой залёт, чтобы не рушить дружбы. Любимому такого бы не простили. Наверно...***
Хёнджин вылез из ванны, тщательно обтёрся, нанёс приятно пахнущий крем на лицо и руки. Пусть так. Сегодня он решится на самую главную глупость своей жизни, сегодня он разорвёт отношения с лучшим человеком в своей жизни — с тем, кого он полюбил, но кто не смог и не сможет полюбить его. Сначала, конечно, они отметят Рождество. Они встретят этот светлый праздник вместе, он угостит Минхо лучшим в его жизни ужином, а потом скажет ему то, к чему вот уже несколько недель готовится. Потому что больше не может выносить этих странных отношений. Потому что у него больше нет сил быть другом тому, кого хочется прижать к себе — и не отпускать. Вот только этот котик ему не принадлежит. Он никому не принадлежит, кроме собственных представлений о свободе. Предопределённой ему свободе ото всех и вся. Хотя... Нет, он всё же ищет же себе пару. Ищет — он рассказывает Хёнджину о тех, кто почему-либо не подходит ему как пара: то сердитый какой-то омега, то озабоченный, то готовит тошнотворно, то шлюха, готовый с любым, то зануда — всегда есть причина. И у Хёнджина тоже есть причина, чтобы не быть парой Ли Минхо: он бета и его друг. Его, конечно, периодически жёстко потрахивают, ему иногда поставляют свою драгоценную задницу, но парой никогда не назовут. А найдёт себе Минхо идеального омегу — и вообще сбежит. Конечно, ему будет неприятно видеть Хёнджина и знать, что они были любовниками. Всё-таки Хёнджин — бета с альфа-направленностью. И то, что Минхо оказался би, — это будет не очень приятной новостью для его будущего мужа-омеги. Поэтому Хёнджин благоразумно удалится сам, не дожидаясь, когда его любимый друг станет прятать от него глаза, мямлить что-то о том, что занят и приехать не сможет . Что будет смотреть новый фильмы от DC с кем-то другим. Хотя... Если подумать и вспомнить, с кем мы имеем дело, можно предположить, что всё будет совсем не так. Минхо хватит моральных сил и наглости заявиться к Хвану с ящиком соджу и предложить другу отметить обретение семейного счастья. И на свадьбу бету пригласит. И скажет что-то типа: — Посветишь там мордой, пусть все видят, какой у меня крутой шафер. Найдём и тебе кого-нибудь. У моего будущего супружника друзей-милах много. Поверь, выберу тебе самого сладкого, чтобы поярче, пожарче, пораскованнее. Может, понравится, так ты вслед за мной и... Только Хёнджин не хотел никакого "и". И не планировал его. Поэтому Новый год собирался встретить уже совсем в другом месте. Там его уже даже ждали. Счастья он там не обретёт, но будет всё ещё надеяться на "покой и волю". Что бы это ни значило.***
Минхо явился прямо со смены, слегка раздражённый, шумный, фонтанирующий рассказами о том, на какие безумия толкает людей Рождество. Его из детской хирургии неожиданно отрядили на травмпункт, так как там был традиционный "наплыв" клиентов. И историй весёлых и разных было у Минхо завались. Хёнджин смеялся и вставлял свои комментарии в каждую из них, заставляя смеяться и Минхо. В этот раз никаких шашлыков не было запланировано, всё по традиции: тток, который Хёнджин всегда делал отменно, пулькоги с говядиной (Минхо потребовал его побаловать и за это обещал не просить подарков) и большая миска кимчи, которое передал папа Хёнджина вместе с традиционным имбирным печеньем, которое тоже лежало в чудесной серебряной сухарнице. Минхо в душе почему-то задерживался, а потом вообще позвал Хёнджина и попросил потереть ему спинку. — Я вообще-то уже в праздничном, — возмутился Хёнджин. — Ты не охерел ли, м? — Вот и я о том же, — отозвался Минхо, приоткрывая дверцу душевой кабинки. — Нахер ты так вырядился? А я буду в твоей домашней одежде? — Никто тебе не мешает взять что-то из моей не-домашней одежды, — пробормотал Хёнджин, чувствуя, как краснеет, потому что Минхо нагло открыл дверцу на всю и красовался перед ним, в чём они обычно трахались. — Отказываешься? — насмешливо приподнял бровь альфа. — Уверен? Я бы тебя такого... — Он сделал многозначительную паузу, меряя застывшего в дверях Хёнджина хищным взглядом. — Ух бы я тебя... М? Не соскучился по мне? "А чего мне терять? — мелькнуло в голове Хёнджина. — В последний-то раз". — Хорошо, — хрипло сказал он. — Но это не ты меня. Это я тебя ух, ясно? — Окай, — усмехнулся Минхо. Хёнджин разделся быстро и решительно полез в кабинку. Она была тесноватой для двоих, но ему уже ничего помешать не могло. Закрыв за собой дверцу, он тут же прижал Минхо грудью к стене и, медленно проводя руками по его бокам и бёдрами, проговорил ему в самое ухо: — Только ты будешь меня слушаться, понял? Это ты меня позвал — так что будешь хорошим мальчиком и не будешь меня дёргать. Я возьму тебя так... как хочу. — Слушай, — прерывисто дыша отозвался Минхо, чьи соски Хёнджин уже прокручивал в пальцах. — Только ты это... я не то чтобы готовился... ммм... чёрт... Думал, что сегодня я тебя буду... Я не против, но ты... ммм... имей в виду... Хёнджин склонился к его уху и прошептал: — Хорошо. Расслабься, Хо-я... я не сделаю тебе больно. Он сам себе не верил, поэтому осторожно, словно боясь спугнуть напряжённого альфу в своих руках, обнял его, прижимая к себе нежно, словно огромного котёнка — и стал целовать его шею, чуть прикусывая, засасывая и зализывая за собой плотную кожу. Одна рука его в это время стала ласкать, защипывая и поцарапывая, бархатные ареолы сосков Минхо, а вторая опустилась на член альфы, который был уже в весьма заинтересованном состоянии. Хёнджин не стал дрочить — тогда бы всё закончилось быстро. Было очевидно: Минхо устал, он на взводе, всё это говорило о том, что быстрая дрочка приведёт к быстрому результату. А Хвану хотелось поласкать своего любовника в последний раз подольше, чтобы запомнить... всё запомнить. Запомнить, например, эту сильную шею, которая была сейчас предоставлена в его полное распоряжение, потому что Минхо, опираясь на стену, опустил голову и повернул её немного вбок, давая Хёнджину полную возможность кусать её. И бета кусал, но не жадно, чтобы оставить следы — а мягко, больше целуя, вылизывая, присасываясь к чувствительному основанию. И лишь плечи стал кусать ощутимее, потому что там были мускулы, от которых Хёнджина всегда вело. Минхо между тем опустил свою ладонь на нежно сжимающую его член руку Хёнджина и попробовал подтолкнуть бету к более активным действиям, но тот глухо рыкнул ему в ухо: — Руки! Ты обещал. И Минхо послушался: сразу убрал ладонь, лишь застонал как-то странно, просяще, но рука его безвольно повисла, не пытаясь больше мешать Хёнджину. И тот, пользуясь этой дарованной ему свободой, начал целовать Минхо плечи и спину, проводя языком по тонкой ложбине в её середине, прикусывая выпуклые, слегка напряжённые мышцы, а потом развернул альфу и прижал его спиной к кафелю. — Хочешь... быстро? — тихо спросил он Минхо. Тот медленно открыл глаза и глянул на Хёнджина осоловело. — Хочешь? — А ты? — вдруг тихо спросил он. — Как ты хочешь... взять меня? Хёнджин прикусил губу и чуть не взвыл от досады. Надо же... Он так хотел услышать эти слова раньше — а услышал в их последний день. Он криво улыбнулся и шепнул: — Закрой глаза, Хо-я. Минхо повиновался, и Хёнджин на несколько долгих и прекрасных мгновений приник к его векам губами. Он целовал своего любимого и чувствовал его ресницы. Это было так хорошо, что у него задрожало что-то в сердце — и сорвалось тяжёлой тоскливой каплей вниз. А потом он помог Минхо выпрямиться в своих объятиях, откинуться на его ладонь затылком и стал настойчиво и требовательно терзать сладкие, горячие, твёрдые губы альфы, пахнущие лёгким сигаретным дымом и какими-то мятными конфетами. Минхо вцепился в его бока руками и не сопротивлялся, хотя и на поцелуй пока не отвечал. Но Хёнджин был настойчив. Он ласкал, лизал и покусывал — и дождался: губы Минхо дрогнули трепетной бабочкой и приоткрылись, выпуская сдавленный и странно низкий стон. — Лижешься... как... омежка... — прохрипел Минхо. — Я тебя сейчас трахать буду как омежку, — шепнул ему Хёнджин, — так что заткнись и впусти. И когда Минхо повиновался, Хван скользнул языком в его рот. Так они никогда не целовались. Поцелуи как таковые вообще в их программу почти не входили. Кусать, трахать, быть пожёстче — вот да, а так... Но Хёнджин так и знал, что сосать язык Минхо, оглаживать своим языком его губы, зубы, задевая острые, чуть выдающиеся клыки, его нёбо — всё это будет очень приятно. Так и было — очень приятно, сладко и возбуждающе. Просто не оторваться. Но Хёнджин оторвался. И опустился на колени перед замершим альфой. Вообще он ни разу не делал Минхо минет, потому что это была как бы обязанность альфы: он должен был довести Хёнджина, после того как трахнет его. И даже когда сам был принимающим, всегда с удовольствием отсасывал Хвану. А Хёнджин не то чтобы и умел. Но сегодня был последний шанс попробовать — и он взял у Минхо, заставив того изумлённо и сладко простонать от удовольствия. Хван ориентировался по ощущениям — и судя по ним, по тому, как цеплялся Минхо за его волосы, как он стонал, как толкался бёдрами — всё бета делал правильно. Однако уже почти на пике Минхо вдруг оттолкнул его и едва ли не силой поднял. Заглянул ему в глаза и почти приказал: — Не так. Хочу тебя... там. Давай, бета, поработай пальцами. — Он отвернулся к стене и прогнулся, выпятив задницу. Хёнджин растягивал его долго, как любил. При этом истерзал его соски и вылизал шею. И стоило ему толкнуться в Минхо, тот застонал, захрипел, содрогнулся в его руках — и кончил. Хёнджин усмехнулся: довел так довёл. Отлично. Он ухватил бёдра альфы покрепче и вошёл на всю длину. А потом стал настырно долбить любовника, сжимая его в своих руках и не давая биться о стену обессиленным телом. Он удерживал Минхо под грудью и животом и с яростным удовольствием ощущал, как оживает снова член Минхо от его толчков внутри альфы, от его напора, от его желания. Два раза подряд — такого у них не было ни разу. Но когда он, застонав, кончил в альфу, член того был снова на всё готов. И Хёнджин, хотя и сам едва держался на ногах, быстро отдрочил ему, доведя до хриплых высоких стонов и белёсой струи на кафель. А потом они едва в силах были обмыться и доплестись до постели, куда повалились друг на друга, не разбирая, кто на ком. — Я только на минуточку, — пробормотал Минхо и тут же вырубился. Хёнджин собирался поднять его на смех, встав, чтобы всё-таки начать накрывать на стол. Подвело его то, что он на мгновение закрыл глаза — тут же провалился в глубокий и счастливо пустой сон.***
— С рождеством, бро, — усмехнулся Минхо, чокаясь с бокалом Хёнджина своей рюмкой с соджу. — Правда, оно наступило три часа назад, но я пожаловаться на то, как встретил его, не могу. В твоей постели всегда просто охуенно. — Согласен, — кивнул Хёнджин. — И я ни о чём не жалею. Жалел вообще-то. Он потерял пять часов на сон. Пять часов, которые планировал смотреть на Минхо, трогать его, может. Говорить с ним, запоминая его улыбку и смех. Слышать его бесконечные рассказы и наслаждаться тем, что дарило ему такое невыносимое удовольствие — ощущением, что этот мужчина принадлежит ему. Хотя бы сейчас. Ведь он рядом, не так ли? Сейчас рядом? Он приходит уже который год в Рождество к нему, к Хёнджину. Как-то уж так случается, что он остаётся один в этот праздник, что никого, кроме Хёнджина, рядом с ним — наконец-то — не остаётся. А тот только рад этому, так как тоже один. Но это Рождество они дружно проспали. А всё из-за фантазии Хёнджина приласкать Минхо так, как давно хотелось. Жаловаться, конечно, грех. Хвану понравилось так, что... Он и сейчас ощущал на губах вкус кожи Минхо, которую наконец-то распробовал, а под подушечками пальцев — не нагретый хрусталь бокала, а упругость задницы альфы. Он будет вспоминать об этом. Долго будет вспоминать. Он будет скучать. Безумно скучать. Но так будет лучше. Кстати... Почему бы не сейчас? Ведь Минхо опять завёл свою любимую шарманку: рассказывал о каком-то там новом интерне, которого на него повесили в качестве нагрузки куратора, и в общем-то это гемор, но омежка хорош: высокий стройный, глазки ясные и умненькие... — Слушай, — небрежно перебил его Хёнджин, чувствуя, как уплывает из его души хорошее настроение. — Мне тут кое-что сказать тебе надо. — Мне тебе тоже, — вдруг решительно ответил Минхо. — Но... ты первый? Что-то болезненно кольнуло Хёнджину в сердце — и он невольно замер, пытаясь понять, что это было. Страх... — Нет, давай ты, — принуждённо улыбаясь, сказал он. — Я пока... — Не нуди, бро, — отмахнулся Минхо. — Давай, выкладывай, чего там у тебя приготовлено на Рождество для меня. — Я уезжаю, Минхо, — тихо ответил Хёнджин, понимая: он не выдержит больше ни минуты этой тяжести, что вдруг слишком ощутимо сдавила его сердце. — В Японию. В филиал фирмы. Мне дают большой проект. Там... Мне там... — На сколько? — внезапно хриплым и каким-то отстранённым голосом спросил Минхо. Его пальцы бесцельно сжимались и разжимались на рюмке. — Эта командировка — она на сколько? — Она... — Хёнджин невольно задохнулся от захвативших его чувств. Таким голосом? Серьёзно? Холодным, словно ничего важного Хван ему и не сообщил. Вот, значит, как... Хорошо. Хо. Ро. Шо. И он начал заново: — Это не командировка. Я туда надолго уезжаю. Там будет серия заказов, меня куратором назначили. Я... Выпутался из той истории, помнишь? С начальником. Он меня снова использовать хотел — я не дался. И поймал его на воровстве идей у молодого парня, альфы, новенького. Скандал, правда, фирме не нужен, а лишаться меня они не хотят. Так что вот... отправляют. На очень выгодных условиях. — Это ты им такие условия поставил? — спросил Минхо и поднял на него глаза. Чёрные. Бездонные. Полные злобы и тоски. Хёнджин изумлённо заглянул в них и не поверил себе. Ещё раз заглянул — и невольно отстранился, пытаясь убраться из-под этого взгляда. — Ты... Какая разница? — пробормотал он. — От меня сбегаешь, Джини? — тихо спросил Минхо, и Хван замер. Джини... Так Минхо называл его слишком редко. Только в минуты бешеной страсти, когда драл. Или во сне. Хёнджин слышал, как пару раз Ли произносил это имя, дыша ему в шею или похрапывая под боком. Но Хван никогда не был уверен, что именно его зовёт Минхо: всё же имя Джин было распространённым... — Почему от тебя? — одними губами вышептал Хёнджин. — С чего бы... — Это ты мне так... заранее отказываешь? Догадался? Хёнджин заморгал и в растерянности нахмурился. — Чего? — недоверчиво спросил он. Минхо встал, быстро вышел из комнаты и вернулся через пару минут. В руках у него была коробка. То есть... коробочка. Он сел напротив Хёнджина снова и, вздохнув, поставил её перед ним. — Это... на Новый год? — нелепо улыбаясь дрожащими губами, спросил Хван. — На Рождество, — тихо ответил Минхо. — Открывай, чёртов ты... бета. Хёнджин смотрел на коробку и даже не пытался протянуть к ней руку. — Что это? — изменившимся голосом спросил он. — Что, Минхо? — Это называется "Ты никуда не едешь, ни в какую Японию, глупый Хван Хёнджин", — твёрдо выговорил Минхо. — Это называется "Мне надоело быть твоим другом и пытаться вызвать твою тупую ревность". Это называется "Я всё равно заставлю тебя, хоть ты и бета-альфа, быть со мной". Это называется "Я люблю тебя ёбаных два года, и ты, сука, больше не сможешь это игнорировать"... — Ты хочешь, чтобы я остался с тобой? — не веря себе, прошелестел Хёнджин. — А твои омеги... Ординатор... Начальник этот... как его... Бан Чан... Ты... — Хёнджин поднял на альфу глаза и окунулся в мрачный, решительный, почти чёрный взгляд, в котором играли искры дальнего огня. — Ты мне о них... врал? — А тебе не кажется, что для человека, который постоянно трахается, я слишком сильно реагирую на тебя, когда долблю твою охеренную задницу? — почти зло выговорил Минхо. — Ты не врач, но неужели не напрягало и не вызывало подозрения? М? Или тебе на самом деле было похеру? И мне всё... только казалось? — Он резко наклонился, приближая лицо к застывшему бете. — Мне твоё равнодушие благостное, эти твои улыбочки, когда я тебе расписываю своих чудных омег, поперёк горла! Я думал, что трахнешь меня, увидишь, что я могу быть твоим, так хоть начнёшь уже ревновать, признаешь меня не только другом, а ты... — Он горько усмехнулся, а Хёнджин попытался себя ущипнуть. Но пальцы не слушались, так что он лишь умолял сердце не выпрыгивать так отчаянно из груди. Минхо же между тем продолжил: — Похеру тебе, да? Друзья с привилегиями, да? А теперь что же — закончилась дружба? Понял, что я в тебя по уши, и сваливаешь в закат, да, бета? Не ссорясь, без лишних переживаний? Хёнджин сжал губы, чтобы не выматерить идиота-альфу, чьи слова внезапно вернули ему хоть какие-то силы. И он быстро взял в руки коробку. Открыл. Два кольца чудной работы, золотые, неширокие, с выдавленным тонким узором... Он сморгнул, снова пытаясь понять, не сон ли это. Выбирай он — тоже бы выбрал именно их: это были самые красивые кольца, которые он видел в своей жизни. Он молча взял одно и надел себе на палец. А потом взял другое — и, ухватив руку Минхо, надел его ему. Снова заглянул в подозрительно прищуренные глаза альфы и, медленно потянув, опустил его руку себе на лицо. — Ты такой идиот... — прошептал он. — Такой... идиот... — Ты не... — начал было Минхо. Но Хёнджин оборвал его: — Заткнись. — Повинуясь какому-то странному желанию, он прикусил Минхо за запястье и поднял снова на него взгляд. В кошачьих глазах напротив было изумление. А потом там появилось хищное, страстное наслаждение. Минхо откинул голову и поиграл бровями, произнося одними губами: — И что теперь?.. — Ты мой, — ответил ему Хёнджин, не спуская с него взгляда. — Только мой. Подойдёшь ещё раз к кому-нибудь из своих ординаторов, интернов, медбратьев, сучьих начальников — и тебе пиздец. — У Бан Чана вчера была годовщина свадьбы, — вдруг озорно блеснув глазами, сказал Минхо. — Прикинь, они обвенчались за день до Рождества. А его мужа зовут Чанбин. И он тоже так... ничего, симпатичный, крепенький, тебе бы понравился. Приятно его было бы пощупать, наверно... Хёнджин мгновенно оказался на ногах, вздёрнул ухмыляющегося сукина сына вверх и придавил за горло к стене. — Я неясно выразился? — тихо спросил он. — Думаешь, шучу? — Ты мне два года нервы мотал своим равнодушием, бета, — прохрипел Минхо, даже не пытаясь вырваться. — Я думал, тебя хрен пробьёшь... Так ты притворялся всё это время?.. Хёнджин обхватил его и притиснул своим телом, вжимая в стену. — Я не притворялся, — тихо проговорил он на ухо ощутимо дрогнувшему от этого в его руках альфе. Он склонился к его шее и провёл по ней языком. — Я не притворялся, блядский ты альфач... Просто моё терпение кончилось... Вот как надел тебе кольцо на палец — так и кончилось. Так что... — Он снова и снова лизал бьющуюся жилку на шее Минхо. — Не шути со мной, альфа... В тихом омуте, знаешь ли... — И он с силой вцепился зубами Минхо в солоноватую кожу, ставя временную, но вполне себе ощутимую метку беты и клеймя своего альфу. Только ему теперь принадлежащего альфу.