Canis mortuus non mordet | Мёртвые псы не лают

      Лёгкий ветер, запросто проходящий высоко над поселением, осторожно ласкает волосы и колышет мягкую траву здесь. В эту траву хочется только лишь лечь, забыться и лежать так до скончания веков.       И Хатигацу опускается в прохладную траву у тропинки. Она поднялась уже высоко. И даже солнце светит здесь ярче, так что приходится щурить глаза. Как настоящий сильный духом боец, она бы не стала брать передышку в пути, когда не чувствует особой усталости. Но сейчас берёт. В конце концов, ей нужно обратиться к Данте-сама. Так делать очень нехорошо, но если иных способов вернуть себя в духовное равновесие не найти, остаётся только идти к нему.       Обрести своё духовное равновесие снова, как считала Хатигацу, она могла только там, где будет уместнее, чем в Сукхавати. Визит Куро по-своему её впечатлил: конечно, сам Куро-сан не мог быть богом или хотя бы принцем, но он явно происходил из других мест, что должно было означать как минимум существование таковых. А если за Горами кто-то живёт, то, возможно, это и те, среди кого Хатигацу не будет казаться слишком высокой, слишком вспыльчивой и слишком активной.       О, место, где она будет при делах — такого Хатигацу никогда не имела в полной мере, и надежду на него даровал ей визит Куро. И пусть даже там не будет такой травы, какую сейчас она приминает своим телом, и пусть даже там не будет свежего ветра, какой сейчас ручьём, обвивающим некрупные камни, вьётся и вокруг её волос, пусть даже там не будет тех, кого она могла бы назвать уже своей семьёй, там будет её место. Стоит лишь закрыть глаза, собраться с силами, вдохнуть в себя воздух, и теперь… ***       Даже небо здесь иного цвета. Не голубое, а бледно-пурпурное. Хатигацу не знала и цвета такого раньше: слово, его обозначающее, она впервые услышала только в Империи. Часть этого ясного и холодного неба как раз виднеется из высокого окна в конце коридора, неподалёку от которого на тёмной кованой скамье временно расположилась Хатигацу.       Из кабинета вышел один из имперцев. Мужчина имел правильные, тонкие, хотя и мелковатые, черты лица, которое в свою очередь выглядело достаточно худым. Его одежда отличалась от одежды остальных — не совсем понятно, почему именно. Имперец снял форменный головной убор — теперь в полной мере видны стали его немного вьющиеся волосы и очень светлые, как будто даже немного розовые глаза с миндалевидным разрезом. — Grata!.. — лёгкой улыбкой означилось на губах мужчины.       Выдержав паузу, чтобы окинуть Хатигацу взглядом, он спросил: — Кто ты, откуда и зачем хотела попасть сюда? — Хатигацу. Я из Сукхавати, там мне не было подходящего места. Поэтому я и готова жить здесь. — Сукхавати? Где это и кто ваш правитель? — Это за Горами, достаточно далеко отсюда. Правителя нет, есть только Нацу, самый мудрый из местных. — Хм, хорошо. Насчёт меня же — я Аулус, глава отдела по охранным мерам Империи Пика. Когда ты изъявила желание попасть сюда, об этом доложили мне. И, увидев тебя, я решил, что такого человека и вправду стоит впустить. В твои апартаменты я провожу тебя сам, чтобы ты не заблудилась среди коридоров. — Уголки его губ приподнялись снова. — Спасибо, — ответила иностранка с неловкой улыбкой, не совсем понимая, почему глава охраны заострил на этом внимание. Тем не менее, Хатигацу поднялась со скамьи около дверей и проследовала за ним далее.       Коридор здесь, видимо, был двухэтажным: одна часть потолка возвышалась над другими, несколько ниже первой, с перилами по краям. Иногда встречались мосты между этими частями. Временами удавалось заметить даже других имперцев, сновавших по тем же коридорам, по которым, чуть медля, шли и Хатигацу с Аулусом. Проходящие рядом с ними же явно кивали главе охраны и быстро кидали «Здравия!», прежде чем скрыться дальше по коридору. На стенах иногда встречались полотна с изображением Императора, которые могли казаться проходящим мимо них не просто объёмными, но имеющими протяжённость во времени благодаря своей длине.       Большую часть пути Аулус и Хатигацу всё же шли по коридору одни. Их сопровождал только мерный стук невысоких каблуков имперца о каменные полы. — Здесь красиво, не так ли? — спросил у иностранки Аулус, на ходу окидывая одно из полотен на стене беглым взглядом. — Пожалуй, да. — Красивее, чем было у вас? — Не думаю, скорее просто иначе, — замялась Хатигацу. — То есть? — Здесь всё совсем по-другому. Невероятно странно, и всё же красиво. Но сравнивать с Сукхавати не могу. — Какая прелестнейшая глупость!.. И прелестнейший же уход от ответа, определённо. Хитрó, хитрó. Впрочем, думай как хочешь, — беззлобно усмехнулся глава охраны.       Далее они прошли молча ещё несколько поворотов и пару лестниц, пока не остановились у одной из дверей. — Здесь будешь жить ты. Напротив — дверь моих апартаментов. Сможешь зайти, когда у меня появится больше свободного времени. А пока что пройдём сюда, пожалуй. Имперец достал из кармана на груди ключ, небрежно кинутый туда минутами двадцатью ранее, и открыл им замок на тёмно-пурпурной двери с тонко выведенным золотой краской номером «LXVII», что был обрамлён такими же золотыми лавровыми ветвями. Из-за двери в коридор пролился яркий холодный свет: окна квартиры не были зашторены. Хатигацу помедлила заходить; Аулус прошёл вперёд, попутно взяв её за руку и поведя за собой внутрь.       Доставшиеся Хатигацу апартаменты оказались просторными. Они не были загромождены мебелью, однако всё, что стояло в комнатах, имело богатую отделку. Всё было к месту, имело применение, но выглядело торжественно и при этом едино. — Пожалуй, теперь тебя можно в полной мере считать законной эмигранткой. Поздравляю. Обустраивайся поудобнее, а я зайду ещё завтра, поговорим. — Хорошо, спасибо, — Хатигацу неловко кивнула в ответ имперцу. — И ещё, единственное — не выходи без меня в коридоры. В твоих апартаментах есть всё необходимое и книги, еду принесут. Если выйдешь — заблудишься. Надеюсь, тебе здесь понравится. Donec cras! — Аулус, улыбаясь, по привычке отдал было честь, но одёрнул себя, не донеся до виска руку. Только кивнув, он закрыл за собой дверь. — Донэс крас… — запоздало, с неловкой улыбкой и совершенно неверным произношением ответила Хатигацу, желая подражать местным обычаям, чтобы её общество было приятно имперцу. Поняв же, что тот уже ушёл, она пожала плечами и решила пройтись по апартаментам.       Так сукхаватка ознакомилась со всеми комнатами и ещё раз удивилась их убранству, столь чуждому всему, что она когда-либо знала, и обнаружила, что книги в шкафах здесь написаны не привычными ей иероглифами, а совершенно иными простыми символами. В конце концов Хатигацу ушла в комнату, где ранее обнаружила кровать, а также толстый и мягкий ковёр со знаком бесконечности, во внутренние части которого были вписаны две пики остриями друг к другу, и там ещё около получаса занималась обычными для её жизни в Сукхавати тренировками, после чего села медитировать.       Когда за окном смерклось, Хатигацу встала из позы лотоса и оглядела кровать с разных сторон. По периметру её шли единой линией такие же знаки бесконечности. Постель казалась достаточно мягкой, как будто пружинящей. Намного мягче, чем обычно в Сукхавати. Потому Хатигацу и решила посмотреть, может ли заправить постель иначе. Она убрала простыни и обнаружила под ними два матраса: сверху тот, что мягче, а снизу — жёстче. Без особых сомнений она убрала верхний. За ним на спинке кровати была вырезана всё ещё неясными ей символами, схожие с коими значились на её двери, надпись — «Canis mortuus non mordet». Хатигацу заметила это, но особого значения не придала; впрочем, и не могла придать. Ей оставалось только застелить кровать снова и лечь спать, что она и сделала.       Ночью Хатигацу проснулась от того, что ей стало душно; и вправду, в Сукхавати воздух всегда был будто бы легче. Девушка, едва поняв, как открыть окно, наконец открыла его. В лицо ей пахнуло свежестью — всё же апартаменты находились на достаточно высоком этаже. Так и не закрыв окно, Хатигацу легла снова. ***       Следующий день до обеда прошёл почти так же, как остаток предыдущего. Окно всё так же оставалось открытым. Эмигрантка завтракала тем, что принесли ей ещё вечером, так как проснулась раньше имперцев. Еда не походила ни на что из того, что Хатигацу пробовала раньше — в ней чувствовалась невероятная питательность, она была совершенно не кислой, и при том, кажется, волокнистой. Впрочем, несмотря на непривычность такой пищи, Хатигацу посчитала её вполне приемлемой. Тем более, что та будто бы сохранила тепло при всём влиянии времени и прохлады, шедшей из окна. К обеду Аулус был в апартаментах. Он выглядел уставшим, но воодушевлённым. — Grata! Сегодня нам нужно будет поговорить. Пройдём-ка в зал, там, пожалуй, будет удобнее, — прямо с порога сказал Аулус, пожимая руку Хатигацу и, не отпуская её запястья, тут же увлёк сукхаватку за собой вглубь апартаментов, которые, видимо, знал получше неё. — Что ж, хорошо, — ответила Хатигацу, чуть усмехнувшись его напористости. — Итак, — выдохнул Аулус, наконец выпустив её руку из своей и сев в кресло у кофейного столика, — начнём с самого начала. На этот раз я запишу твои слова в блокнот. Так нужно, ведь я сам могу запомнить не всё. Ты же не против? — Вовсе нет. — Хатигацу улыбнулась ему, садясь в другое кресло рядом. — Хорошо, тогда сперва скажи своё имя еще раз. — Хатигацу. Да-да, всё ещё так меня зовут, — усмехнулась она.  — Благодарствую. Теперь страну. — Аулус едва заметно кивал, записывая ответы Хатигацу.  — Сукхавати.  — Кто ваш правитель?  — Я уже говорила, правителя у нас нет. Только Нацу — мудрейший из нас.  — Хорошо… Тогда что насчёт бога? У вас есть бог?  — Да, Данте-сама — наше божество.  — Каково население вашего государства? — Ну, нас шестнадцать: я, Нацу, Кугацу, Сангацу, Фуйю, Рокугацу и Ситигацу, Дзюгацу, Нигацу… — Спасибо, навряд ли такая конкретика пригодится. И 16 — это не считая самого Данте, так ведь? — Разумеется, он ведь достиг просветления и не является уже в полной мере человеком. Данте-сама не живёт с нами, он медитирует внутри горы вдалеке от поселения. — Внутри горы? То есть, в пещере? — Ну, нет. Когда Данте-сама создал Сукхавати с помощью своих сил, он поднялся над нами, оглядел своё творение и опустился на один из холмов, подняв из него камни, которыми укрыл себя для спокойствия в медитации. — И вы уверены, что он действительно там? — Аулус слегка улыбнулся. — Разумеется. Некоторое время назад Рокугацу и Ситигацу нашли человека в пещерах у Гор, куда они отправились для медитации и приближения к той силе, которую постиг Данте-сама. Мужчина был найден со сломанной ногой и в странной одежде. Впрочем, теперь я понимаю, что она немного похожа на вашу — у вас тоже обычно закрыто всё тело, кроме шеи и нижней части лица. И у него были похожие… очки, да, так он их назвал. Правда, у него они были разные — его нашли в таких, какие я видела у вас, а в Сукхавати он достал из своих вещей другие, поменьше и потоньше. — Как он представился? — Куро-сан. Но я даже не знаю, стоит ли ему верить. Он нёс сущую околесицу — пытался убедить нас в том, что они с Данте-сама знакомы, глупо врал, называл себя божеством… Не знаю, как Нацу разрешил ему пройти к Данте-сама, да ещё и проводил сам. Я бы на его месте сказала, что ему как минимум стоит поберечь пока ногу, так как холм Данте-сама высокий. Как максимум — не беспокоить того, кто достиг абсолютного контроля над своей силой и теперь способен почти на всё, если сам не достиг того же. — Было ли в нём что-то ещё особенное? — С каждым словом сукхаватки Аулус выглядел всё более заинтересованным. — Ну, в доказательство своей божественной сущности он приводил то, что у него были очки, отличались глаза и волосы, было пять пальцев… — Благодарствую, — перебил Хатигацу имперец, смотря восхищённым взглядом будто бы сквозь неё, — tibi gratios ago.       Глава охраны стремительно и мелко записал услышанное в блокнот, после чего восхищённо глянул на сукхаватку и произнёс: — Прошу, скажите теперь, что произошло дальше. — Ну… — Было видно, что Хатигацу не совсем ясны чувства Аулуса. Впрочем, она продолжила говорить. — Нацу проводил Куро до вершины холма. Наш старший брат не мог слышать, что говорил тот и отвечал ли ему Данте-сама, но спустя несколько минут Куро… провалился под землю. То есть, правда провалился. Так Нацу и сказал мне. Тогда я подумала, что, возможно, Данте-сама отправил Куро на его родину, за Горы, чтобы тот больше не мешал нам. Мне же в то время было тяжело оставаться в Сукхавати — я чувствовала, что отличаюсь от остальных. Что они спокойнее, рассудительнее, мягче. Они и к Куро отнеслись лучше. И в конце концов я решила лично прийти к Данте-сама. Да, так делать нельзя, но если уж пришёл Куро, почему не могу я? Тем более, что продолжать жить среди людей, от которых я так отличаюсь, мне было тяжело. Я пришла на холм и заговорила с Данте-сама. Он сказал, что удерживать меня в таком случае бессмысленно, и я тут же провалилась сквозь скалы. Оказавшись у подножия Гор, я решила свернуть влево. И пришла сюда, потому что в другие два… места не могла попасть. Одно было окружено стеной, второе странно мелькало.  — Благодарствую. — бросил в ответ Аулус, дописывая информацию в блокнот. Он выглядел довольным и всё ещё радостным. — И я хотел бы ещё кое-что спросить насчёт ваших имён. Когда Вы их перечисляли, я заметил, что многие из имён были похожи. Можете ли сказать, почему?  — Потому что они имеют определённые значения. — чуть замешкалась Хатигацу, отчасти смутившись тому, как Аулус обратился к ней, — имена четверых из нас значат названия сезонов, а двенадцати остальных — названия месяцев. И заодно их номера, да. Например, имя Нацу обозначает «лето», имя Фуйю — «зима», а имя Кугацу же — «девятый месяц», то есть, «сентябрь».  — А Ваше?  — Хатигацу — «восьмой месяц», то есть, «август».       Аулус медленно положил блокнот с автоматическим пером на кофейный столик, смотря на сукхаватку. В глазах его читалось то же восхищение, но теперь он оглядывал уже саму Хатигацу, будто представшее вдруг перед ним божество.  — Августейшая… — неловко и умильно полуухмыльнулся имперец, как будто хотел пошутить. В глазах его читался восторг, а с губ не могла сойти улыбка. Он смотрел на Хатигацу с невероятным блаженством во взгляде и невероятным же воодушевлением.  — Вы должны пойти со мной завтра. — Аулус чуть тряхнул головой и снова заговорил, всё еще улыбаясь. — Завтра Император собирался представить план последних зданий нашего государства, завершающих его форму. Вы… Вам надо на это посмотреть.  — Спасибо. Думаю, я не была бы против. Но можем ли мы снова обращаться друг к другу на «ты»? Нас ведь только двое, и обращение на «Вы» звучит странно.  — Как пожелаете… То есть, как пожелаешь. Однако, насчёт завтрашнего — тебе придётся обрезать волосы, если собираешься участвовать в жизни Империи. Твои, конечно, красивы, но навряд ли уместятся под форменным головным убором. Такие нельзя носить. Если хочешь, я могу помочь тебе подстричь их.  — Хорошо, я не против, — не медля ответила сукхаватка. Хатигацу в целом нравилась длина её волос, однако она и раньше задумывалась о том, чтобы укоротить их, так что сейчас не увидела в этом никакой проблемы.  — Тогда, может, пойдём ко мне? Мне кажется, там будет удобнее. Хатигацу молча кивнула ему в ответ. Аулус взял в одну руку блокнот и автоматическое перо, а в другую — ладонь Хатигацу, и они вышли из её апартаментов, тотчас же войдя в другие, с «LXVIII» на двери.       Оказавшись там, Хатигацу поняла, почему Аулус ориентировался у неё так легко — их апартаменты были почти одинаковыми. Разве что обставлены они были немного по-разному.       Впрочем, имперец не посчитал нужным специально обращать внимание Хатигацу на это, а только, единым движением оставив блокнот и автоматическое перо на тумбочке, провёл гостью в зал, более схожий с оружейной, в его апартаментах и отодвинул от стены стул с высокой спинкой, обитый пурпурным бархатом. Однако, когда Хатигацу села на него, оказалось, что стул слишком высок для сукхаватки — её затылок не доходил и до верхнего края спинки, когда сам стул был рассчитан на то, чтобы касаться этой спинкой плеч или шеи сидящего на нём имперца. Хатигацу вспомнила, что была в Сукхавати самой высокой из жителей, и чуть усмехнулась.  — Пожалуй, Августейшей придётся немного повернуться, — так же усмехнулся Аулус. Гостья, не сомневаясь, мгновенно сменила положение — теперь бархат касался уже её щеки и виска. Он был прохладен и обдавал неуловимой свежестью левую часть головы. На мгновение Хатигацу вспомнилось, как пару дней назад так же касалась её тела мягкая трава на холме Данте-сама в Сукхавати. Впрочем, ностальгическая улыбка не успела сменить на её лице весёлую и смешливую, когда воспоминание пропало также быстро, как и появилось.  — Позволишь ли ты мне взять кинжал со стены, чтобы обрезать твои волосы? Не хочу портить их обычным ножом, да и ножницами тоже. У этого клинка же и более благородный вид, и идеальная заточка.  — Хорошо. А могу я теперь тоже задать несколько вопросов? — плавно и весело произнесла сукхаватка.  — Полагаю, да.       Аулус вынул из висящих на стене ножен десятидюймовый кинжал с белой, как будто бы костяной рукоятью, обвитой золотыми лаврами. Гарда кинжала имела с обеих сторон знаки бесконечности, а навершие было выполнено в виде пики. Любому, даже полному дилетанту, видящему это оружие впервые, было бы ясно, что этот кинжал никогда не встречал напрямую своим лезвием ничего жёстче воздуха — такой свежей казалась его заточка. Аулус улыбнулся, проведя пальцами по долу клинка, и положил кинжал на тёмную тумбу около стула.  — Итак, первый вопрос: почему у всех остальных, кого мы видели вчера, одежда одинаковая, а у тебя — другая? Неужели у ваших портных не хватило фантазии на разную одежду для всех? — спросила Хатигацу, сидя ровно спиной к Аулусу и опершись ладонями о край бархатной обивки.  — Ну, это называется «униформа», — несколько удивился подобному вопросу имперец — и её носят все представители одной социальной группы в определённой ситуации. Я вот, к примеру, глава имперской охраны, и поэтому моя одежда выглядит особым образом. Те же, кого мы видели в коридоре — обычные жители Империи. Они были в своей стандартной повседневной форме, и, видя мою форму, здоровались со мной. Конечно, у этих людей тоже не самые низкие чины, если они могут свободно перемещаться по замку, однако они навряд ли живут в первой сотне апартаментов, как мы с тобой. Их роль в жизни государства меньше. Форма даёт знать, кто важнее и к какого рода событию готовились люди, когда одевались. — Аулус медленно распускал волосы сукхаватки, что ранее были забраны в два высоких хвоста, скрепленные узлами.  — Хорошо… А в каком смысле «первая сотня»? Что это значит?  — Все апартаменты в замке, кроме апартаментов Императора, имеют номера от единицы до тысячи. Наши с тобой — шестьдесят восьмые и шестьдесят седьмые. Тут в меру высоко, и вид очень неплох. Номер апартаментов не говорит почти ни о чём, кроме личных желаний владельца комнаты, их совместимости с уже существующим порядком вещей и, что самое главное, о том, находятся ли апартаменты этого человека в первой сотне. Не все апартаменты в замке заселены, так как для того, чтобы в принципе попасть сюда, необходимо показать, что ты этого достоин. Большинство живёт в городе, внизу. Один хвост на голове Хатигацу уже был расплетён, и Аулус принялся за второй. Он действовал осторожно, даже с некоторым страхом: раньше имперец никогда не дотрагивался до настолько длинных волос.  — Жил ли до меня кто-то в моих апартаментах?  — Да, Публиус. Он мой очень хороший друг. Я попросил его переселиться в другие апартаменты, как только ты пришла. Публиус собрался так быстро, что я даже удивился тому, как мало, видимо, у него собственных вещей. А ведь до твоего заселения в комнатах успели ещё и убраться, и это тоже заняло время… Да, он всё-таки удивительный человек.       Волосы сукхаватки лежали алой волной на руках Аулуса. Переложив все их в левую руку, правой он взял с тумбы кинжал. Глава охраны встал вплотную к стулу, поднял руку с волосами Хатигацу над её головой и легко провёл кинжалом за затылком сукхаватки, тут же сжав густые пряди в своей ладони, чтобы те не упали вниз, на пол.       Хатигацу почувствовала, как легка стала её голова, и с весёлым удивлением обернулась к Аулусу. Он держал в руках волосы, несколько секунд назад тяготившие её затылок. Смех щекотал изнутри нос, и Хатигацу засмеялась, не зная, почему именно сейчас смеётся. Аулус неожиданно мягко улыбнулся ей в ответ.  — Могу я оставить их у себя? — спросил он.  — Конечно, — уверенно кивнула в ответ Хатигацу, закончив смеяться.  — Tibi gratios ago, — сказал вновь имперец, унося волосы в другую комнату.       Казалось, лёгкость передалась внутрь головы. Чувство было непривычным, оно будто бы давало сознанию невыразимую ясность. Впрочем, к моменту возвращения Аулуса эйфория сменилась в сознании Хатигацу радостным спокойствием.  — Могу я ещё кое-что спросить?  — Разумеется, Августейшая, — улыбнулся Аулус.  — Почему книги здесь написаны не иероглифами?  — А почему они должны быть написаны иероглифами?  — Ну, это ведь запись чего-то на бумаге. Такую делают специальными иероглифами, разве нет?  — Нет. По крайней мере, у нас.  — Постой, я… Я видела на некоторых вещах, которые были тогда при Куро, последовательности знаков, похожих на ваши! Тогда тоже удивлялась. Но это почему-то забылось так быстро, что я вспомнила о них только сейчас  — Ты помнишь эти последовательности? Можешь попробовать зарисовать их? — Почти не помню, так что не думаю, что в этом будет смысл.  — Жаль. И ты, выходит, не умеешь читать наши тексты?  — Нет. В Сукхавати мы писали только иероглифами.  — Вдвойне жаль. Однако, я научу тебя нашей письменности. Уже, разумеется, не сегодня, ибо сейчас достаточно поздно, но вот позже — определённо. И латынь ты будешь знать тоже. Для этого я могу даже нанять тебе кого-нибудь, кто знает её получше меня. А пока — спокойной ночи, пожалуй. Встать завтра надо будет пораньше.  — И тебе спокойной ночи. Спасибо за стрижку.  — Не за что, Августейшая, — Аулус в последний раз улыбнулся сукхаватке, открывая ей обе двери. Хатигацу кивнула ему, проследовав через них.       Было невероятно радостно от того, как прошла их сегодняшняя встреча. Кажется, оба они стали счастливее. И это грело изнутри так, что снова хотелось открыть окно, уже почему-то закрытое за время отсутствия Хатигацу.       Вечером она не тренировалась и не медитировала. Впрочем, не было и времени. Поужинав пищей, схожей с утренней, она вскоре легла спать. Волосы её уже не могли разметаться по подушке. ***       На следующий день её разбудил своим приходом Аулус, невероятно бодрый и воодушевлённый. Позавтракали они впервые вместе, после чего направились в апартаменты Аулуса. В нужной комнате там уже висела имперская форма наименьших из найденных им размеров.  — Искал специально для тебя. Честно сказать, в нашей стране очень немного людей, схожих по росту с Августейшей. Данте-сама, должно быть, сам не очень высокий, не так ли? — Глава охраны усмехнулся.  — Мы не можем знать рост Данте-сама. Мы не видели его вблизи, да и он в принципе многим отличается от человека.  — Ну, хорошо. Попробуй сейчас надеть это, — Аулус подал сукхаватке один из форменных комплектов на специальной вешалке. — Если нужно, я могу отойти в другую комнату.  — Зачем?.. Впрочем, как знаешь, — пожала плечами Хатигацу, снимая браслеты с рук.       Аулус неловко усмехнулся, всё же вышел из комнаты и, закрыв за собой дверь, прислонился к ней спиной, несколько смущённый. Зашёл обратно он только когда сукхаватка сказала, что уже переоделась.  — Как тебе? — улыбнулся глава охраны, оглядывая её. Теперь, если только бы Хатигацу надела форменную бескозырку с защитным стеклом, выдать её отличие от остальных мог бы разве что цвет волос. Впрочем, подумал Аулус, это было не так уж и важно.  — Жмёт немного в плечах и в груди. Обувь, которая тут рядом стояла, я тоже примеряла. Тесная и трётся. Пришлось снять сразу.  — Хорошо, тут и побольше есть. — Аулус подал сукхаватке мундир от следующего по размеру комплекта, быстро отворачиваясь от неё к окну. — А насчёт обуви я не подумал. Можешь пока попробовать взять мои ботинки, всё равно ты сегодня побудешь с Публиусом. Мне нужно сегодня быть ближе к Императору, потому что дело касается непосредственно границ Империи Пика, а значит, и меня тоже. Вы, скорее всего, посидите в машине, там как раз будет достаточно высоко, так что вид получится прекрасный. Публиус занимается строительством и техникой Империи, поэтому и поедет лично. Не уверен, что это так необходимо, но он сам настоял.       Когда стало ясно, что Хатигацу уже сменила мундир, Аулус обернулся, кивнул ей и подошёл к шкафу, чтобы достать оттуда ботинки. Ровно такие же, как и на ногах самого главы охраны. После этого имперец, не сдерживая губы от обозначающейся на них улыбки, поставил обувь у ног Хатигацу.  — Вот, примерь пока. Навряд ли твой идеал, но, думаю, сгодятся.  — Действительно хороши, — немного удивлённо сказала она, обувшись в ботинки.  — Рад за тебя. Может, даже и с собой тебя взять? Хотя нет, волосы всё равно видно, а закрыть — не вариант… В общем, Августейшей действительно будет лучше остаться в машине с Публиусом сегодня, да. Уж извини, что мне придётся тебя на время покинуть.  — Да нет, всё в порядке. Не всё же время мне сидеть в своих апартаментах?  — И то верно. Что же, пойдём! Bonus fortuna ad me, fortuna, nobis!       Они снова шли по коридорам. Сегодня имперцев здесь было больше, и они не сновали в разные стороны, а в большинстве своём шли к выходу, как и Аулус с Хатигацу.       У выхода стоял мужчина. Ростом он несколько уступал главе охраны, но был шире в плечах. Лицо его выглядело отчего-то невероятно прямым, рубленным, будто бы кто-то с огромным, но кратким усилием решил вырезать человека из крепчайшего камня. Губы имперца были тонкими, а нос казался почему-то слишком коротким для этого лица. Несмотря на всё вышеописанное, выражение его было таким благородным, высоким, цельным, что никто не посмел бы назвать обладателя такого лица простым и грубым человеком.  — Ave! — радостно кинул ему Аулус, направляясь к мужчине и ведя за собой сукхаватку.  — Ave, — приподнял брови тот. Когда они приблизились, оба имперца пожали друг другу руки.  — Ну, а теперь представьтесь друг другу сами. Полагаю, так будет лучше для вашего знакомства, — эти слова Аулус произнёс с видимым оживлением и при этом довольством. — Хатигацу, — в торжественных чувствах, но быстро сказала сукхаватка.  — Публиус, технологический глава Империи Пика, — он приподнял брови, оглядывая Хатигацу с головы до ног, и протянул для рукопожатия свою ладонь в тёмной перчатке. Она выглядела квадратной и жёсткой.  — Приятно познакомиться! — уверенно кивнула сукхаватка, крепко и сильно пожимая его руку.  — Взаимно. — Уголки губ Публиуса двинулись вверх. Такое поведение иностранки было ему забавно.  — Что же, мне нужно идти. Надеюсь, вы хорошо поладите. Что же, удачи вам!       Аулус негромко хлопнул пальцами одной руки по ладони другой, пятясь от них, бросил радостное «Donec cras!», махнул на прощание рукой, после чего повернулся и в приятнейших чувствах направился в другую часть замка.  — Нам тоже нет нужды оставаться здесь. Пойдём — чем раньше прибудем на место, тем лучше, — произнёс Публиус, когда Аулус уже скрылся в коридорах замка.  — А куда нам нужно идти? — весело спросила Хатигацу, следуя за молча выходящим из замка технологическим главой.  — В машинный холл. Императора сегодня сопровождает техника, несколько разных машин, в том числе и та, которой должен управлять я. Ты будешь на втором месте в машине — всё равно сегодня не понадобится больше одного водителя. Все и так понимают, что техника выходит прямо сейчас больше ради демонстрации готовности Империи к изменениям и развитию, чем ради реальной работы. — Публиус шёл неожиданно быстро для своего роста, так, что это могло выглядеть со стороны даже смешно. Хатигацу приходилось практически бежать за ним.       Вскоре они приблизились к зданию с окнами на высоте в три-четыре метра и высоким входом, около которого виднелась неприметная обычная дверь. Туда и зашли Хатигацу с Публиусом.       То, что увидела сукхаватка, не могло её не удивить. Конечно, Хатигацу и так видела рабочие машины на улицах, когда шла к замку впервые, но эти сильно отличались как размерами, так и формой. Громадные железные существа, затаившие дыхание и готовые в любой момент взреветь и тронуться с места, полностью послушные человеку, взобравшемуся в их нутро, от одного присутствия которых рядом в душе рождается благоговение, растущее с каждой минутой. Мощно, ново, торжественно и как будто бы вечно.       Публиус, про себя усмехнувшись наивности иностранки, спокойно приблизился к одной из машин и окликнул Хатигацу. Та, чуть вздрогнув, вскоре подбежала к тому же месту.  — И они будут двигаться? — спросила она.  — Да, и эту, — технологический глава похлопал ладонью по колесу, вместе с шиной превышавшему своим диаметром рост и Хатигацу, и его самого, — будем двигать мы сами. Ты ведь сможешь забраться в кабину без посторонней помощи?  — Полагаю, да.  — Тогда залезу первым, чтобы её открыть, — кивнул Публиус.       Он умело пользовался малозаметными со стороны поручням и выступами, чтобы подняться к кабине. Открыв её золочёным ключом, имперец распахнул дверцу и перебрался на своё место. Повторив только что увиденное, Хатигацу тоже оказалась в машине.       Сиденья были сделаны из мягкого и прохладного тёмного материала не совсем ясной природы. Чувствовалось, что в салоне достаточно просторно. Вентиляция казалась неплохой, но внутри всё ещё стоял несильный запах чего-то резкого и технического.  — Садись рядом, сейчас мы поедем, — кинул Публиус, заводя мотор.       Хатигацу услышала рык двигателя и, устроившись поудобнее, замерла в ожидании. Впрочем, долго ждать и не пришлось: машина сразу же двинулась с места. Из входа в холл в тот же момент полилось ещё больше света, и машина выехала из помещения по специально оборудованной дороге.       Они ехали молча, пока дорога не закончилась. Видимо, с этого места и планировалось начать дальнейшую застройку, планы на которую должен был представить сегодня Император.  — У нас ещё есть некоторое время, — прервал молчание технический глава — можем поговорить, если ты не против.  — Я только за. А о чём?  — Можем начать с правды?  — Ну, разумеется. — Хатигацу посмотрела на Публиуса с удивлением.  — Я не знаю, что и думать о тебе. Ты явно сильный человек, и я бы искренне уважал твою смелость, если бы мог выкинуть из головы тот факт, что ты запросто выдала всю информацию о стране, из которой пришла. Ты была так разочарована в своём государстве? Так всерьёз влюбилась в наше? Никак не могу понять.  — Аулус спросил меня об этом, и я рассказала. Разве не так нужно поступать?  — Ладно, что сделано, то сделано. Шпионом быть ты в любом случае не можешь, так как тебя уже не выпустят из Империи. Ты заинтересована в том, чтобы передать стратегически важную информацию о нашей стране в свою или какую-либо другую, так что мы не можем позволить себе это. Именно поэтому теперь ты будешь жить только здесь, пока жива ты и пока жива сама Империя.  — То есть, я больше не вернусь. — Хатигацу сказала это тихо и удивлённо, осознавая своё положение.  — Да, — спокойно вторил ей Публиус.  — Какие ещё правила вашей страны мне неизвестны? Я хотела бы, чтобы ты мне все рассказал, если можешь.  — Конституцию Империи с собой я не ношу, да и прочитать её целиком мы бы не успели. Так что боюсь, это действительно невозможно  — Вам нужно так много правил, что ты не помнишь их все? То есть, без них вы всегда делали бы что-то ужасное? Неужели люди здесь настолько плохи?  — Нет. Просто население Империи во много сотен раз больше населения Сукхавати, для такого количества людей всегда нужны чёткие правила.  — Ну, хорошо. А какие ваши правила тогда основные?  — В общем и целом, у нас это недопустимость для гражданина причинения вреда государству, прямым представителям государства и другим гражданам без веских на то оснований. Впрочем, такие основания выясняются только в суде. Сукхавати, насколько я понял, даже не является государством, так что для тебя первые и второй пункты должны звучать неочевидно. В общем и целом, государство — это понятие, означающее систему власти и регуляции, необходимую для поддержания порядка и чувства общности в большой группе людей. В другом же значении, государством могут называть эту систему в совокупности с самой группой людей. Причинение вреда государству по определению нашей конституции — организация антиправительственных объединений, нанесение серьёзного финансового ущерба государственным структурам, открытая критика политики своего правительства, требования кардинально изменить курс развития страны и тому подобное. Причинение вреда прямым представителям государства — открытое проявление неприязни по отношению к должностным лицам, покушение на их жизнь и здоровье, резкая публичная критика их решений, клевета и прочее. За это предусматриваются различного рода наказания, от штрафа до пожизненного лишения свободы, которое при определённых смягчающих условиях может быть заменено казнью. Это основные правила. На конкретику ушло бы слишком много времени.  — Спасибо. А что такое «штраф» и «казнь»? — подала голос Хатигацу, до этого внимательно слушавшая размеренную речь Публиуса.  — Ты не знаешь?.. А, разумеется. Штраф — это взимание денежной суммы за определённый проступок. У вас ведь были деньги?  — Нет, не было.  — Хорошо, тогда деньги — это... некий объект, на который можно обменять что-то другое. Например, небольшой диск из особого металла. Тогда чем больше у тебя таких дисков, тем больше вещей ты можешь на них обменять. Поэтому всем хочется иметь много денег.  — Нет, постой, для чего? Можно ведь жить и тренироваться с минимумом необходимого. Здесь, насколько я могу судить, не такие уж и жестокие условия, чтобы для выживания требовалось много вещей.  — Ну… В любом случае, Император скоро начнёт, так что нам нужно помолчать. Хатигацу кивнула, и оба они замолчали.       Снизу, за темноватого стеклом, засновали имперцы и скоро замерли, найдя свои места, выстроенные ровным полукругом. За ними стояли другие машины, а дальше, поодаль — ещё одна группка людей. Те, видимо, говорили друг с другом вполголоса.       В конце концов через толпу прошёл человек. Его одежда была совсем уж иной, чем у остальных: на голове — будто бы шлем с острым навершием, а за спиной лился пурпурный плащ. В руках человек держал длинный золотистый жезл, с навершиями, делающими этот жезл более напоминающим ключ от чего-то монументального. Из-под шлема человека виднелись волосы, яркого и в то же время тёмного оттенка фиолетового.  — Император, — с лёгкой улыбкой шепнул Публиус, проследив за взглядом иностранки, и в кабине снова стало тихо.       Передний полукруг имперцев, в одном из которых Хатигацу на мгновение даже заподозрила Аулуса, тоже разомкнулся, чтобы пропустить того человека. Встав впереди них всех и обернувшись к остальным, Император начал:  — Итак. Несколько дней назад была достроена, согласно плану, предыдущая часть Империи Пика. — Голос Императора был несколько хрипловат, но говорил он громко и с воодушевлением. — Именно поэтому теперь я хочу представить вам проект следующей. Эта часть будет последней. Итак, прежде всего…       Речь продолжалась ещё достаточно долго. Большую часть того, что говорил Император, Хатигацу не понимала, так что ей оставалось довольствоваться его активной жестикуляцией, обрывочными понятиями и заинтересованным видом имперцев.       Через некоторое время после начала речи Император двинулся вперёд, оборачиваясь к шедшим за ним подданным и адресуя им свою речь. Машины тоже медленно тронулись с места.       И, кажется, повествование плана близилось уже к концу. Следующие здания строились треугольником, и последние, видимо, должны были стать его вершиной.  — Отлично! — воодушевлённо и радостно воскликнул в продолжение речи Император, глядя уже вперёд и указывая на место, где вскоре должна была начаться последняя для Империи стройка, — Здесь и завершим наш архитектурный ансамбль! Готовьте инструменты и технику! План строительства Империи Пика будет…       Вдруг раздался звук удара, будто бы столкнули с металлом металл. По толпе разошёлся шёпот. Хатигацу кинула вопросительный взгляд на Публиуса, но тот только наблюдал за правителем, приблизясь к лобовому стеклу, чуть сдвинув брови и не говоря ничего. Сукхаватка взглянула туда же.  — Что?.. — Император в недоумении опирался на невидимую преграду пальцами. Он медленно наклонил голову вниз, переводя взгляд на свою руку.       Публиус вдруг отстранился от лобового стекла, бросил пронзительный взгляд на иностранку и проговорил:  — Ты должна сейчас уйти. Я провожу. Технику оставлю на кого-нибудь из знакомых, всё равно сейчас навряд ли начнётся стройка. Вылезай из машины.       Сукхаватка была удивлена тому, как прозвучал его голос сейчас, однако всё же действительно спустилась вниз из машины. Технологический глава мгновенно последовал за ней, взял Хатигацу левой рукой за запястье и чуть ли не потащил сквозь толпу. Не останавливаясь, он кинул краткое и сухое «посмотри за техникой» одному из имперцев в толпе. Тот кивнул в ответ и тут же направился к машине. Публиус повёл сукхаватку дальше, не оборачиваясь.       Так они зашли в замок. Там уже никого не было. Стояла оглушительная тишина, будто бы отражавшаяся от стен эхом.  — Почему мы ушли? — прервала её Хатигацу, в недоумении взглянув на имперца.  — Я… Император… это было необходимо. — сбивчиво пробормотал Публиус. Он оглянулся на выход, а потом посмотрел на иностранку. Что-то в его взгляде было иным. И к Хатигацу это не имело никакого отношения.       Имперец чуть тряхнул головой, придавая лицу более обыкновенное выражение. После этого он повёл сукхаватку по коридору к нужной комнате. Шли они медленно.  — Ты до этого спрашивала о том, зачем нужны деньги, не так ли? — Публиус чуть приподнял брови, взглянув на иностранку.  — Да. И про казнь я тоже не совсем поняла. Ты теперь объяснишь?  — Пожалуй, да. Прежде всего, насчёт денег. Вся суть здесь в прогрессе. Если людям всего достаточно и они не стремятся ни к чему новому, то и деньги им не нужны. Если же человек хочет быть лучше, чем кто-либо другой, хочет создать нечто оригинальное, то здесь ему и требуются деньги. Особенно когда таких людей много. Они активно используют деньги, конкурируют и двигают прогресс. Они создают новые технологии и получают деньги за то, что двигают общество вперёд. Для этого и нужны сами деньги — для конкуренции и прогресса за её счёт. У вас было мало людей и не было конкуренции, и только поэтому вы могли не использовать деньги.  — Наверное, это имеет смысл. А насчёт казни?  — Ну… Прежде всего, вы ведь осведомлены о смерти?  — Да. Всё, что имеет начало, имеет и конец.  — Хорошо, тогда казнь является преждевременным концом. Скажу ещё раз, что это считается одним из двух тяжелейших наказаний. Тяжелее только пожизненное лишение свободы.  — Разве лишение самой жизни не хуже?  — Возможно, но только для самых жалких и ничтожных существ, более всего пекущихся о том, чтобы продолжить своё существование при любых условиях. Любой уважающий себя человек в Империи Пика предпочёл бы смерть ограниченному и безвкусному влачению остатка жизни.  — Как знаешь, — не стала настаивать Хатигацу, удивившись реакции технологического главы.  — Может, у тебя есть другие вопросы?  — Да, есть. Аулус сказал, что мне дали твои апартаменты, так что ты, должно быть, знаешь. Кровать была слишком мягкой, и я убрала верхний матрас, после чего увидела какую-то надпись на изголовье. Что она значила?  — Я делал её давно и, к тому же, в ужасном расположении духа. Сейчас это неважно. Если так необходимо узнать, что написано там, никто здесь не запретит тебе использовать словари. Однако мне интересно теперь, что ты думаешь об Аулусе. Скажи, каким человеком ты считаешь его?       Хатигацу сперва несколько замялась. Слышнее стал мерный стук двух пар форменных имперских ботинок об пол. Мимо щеки совсем близко проплыл гобелен в тёмно-пурпурных тонах.  — Он довольно мил и называет меня «Августейшей». Немного странный, но здесь, видимо…  — Постой, постой, — перебил её Публиус, и без того тонкие губы которого растянулись тут же в удивлённой улыбке, — как он называет тебя?  — «Августейшая». Аулус придумал так меня звать, когда я сказала, что моё имя значит «Август». И он, видимо, тоже считает его забавным.  — Прелестно, — тихо фыркнул Публиус, бросив взгляд на настенный барельеф в виде лица Императора около лестницы.       Хатигацу вопросительно посмотрела на технологического главу. Тот, неявно вздохнув и покачав головой, заговорил снова:  — Ты слишком странна для места, где сейчас находишься. Чем меньше ты сейчас говоришь, тем тебе будет лучше. Единственный твой выход — полюбить Империю Пика так же, как и каждый из нас, и поставить её и её законы для себя на первое место. Только лишь наберись достаточных сил и терпения для таких изменений. На это, я полагаю, ты способна.  — Спасибо. — произнесла Хатигацу после паузы в несколько секунд. Она была неожиданно серьёзна и задумчива.  — Вот и апартаменты, — как ни в чём ни бывало выдохнул Публиус, отпирая дверь с неизменным «LXVII» и пропуская сукхаватку вперёд.       После того, как Хатигацу прошла внутрь, технологический глава аккуратно захлопнул за ней дверь. Послышался мерный стук ботинок, вскоре затихший.       Настала тишина.       Хатигацу прошла в столовую. Там была та же пища, что и до этого. Есть совершенно не хотелось. Запоздало почувствовалась лёгкая тошнота от резкого запаха чего-то в машине Публиуса, похожего, наверное, на саму кровь железного существа.       Сукхаватка проследовала в спальню, чтобы открыть там окно. Свежесть совершенно не чувствовалась. Хатигацу просунула голову в достаточно узкий проём окна. Даже снаружи будто бы не было воздуха. Сухо и душно.       Лёгкость головы вдруг стала неприятной, будто бы тошнило и от неё тоже. Невероятно сильно хотелось снова разметать волосы по мягкой траве. Снова лежать на склоне горы. Снова… Нет, не то. Такого уже не будет. Публиус говорил верно. Он, должно быть, мудрый человек. Может, даже почти как Нацу. Значит, сейчас надо просто привыкнуть. Раствориться. Замолкнуть. Стать частью. Как он сам. Как все.       Внезапно стал слышен нетерпеливый стук в дверь. Хатигацу отстранилась от окна и прошла к дверям. Там стоял Аулус.  — Grata!.. — В его голосе чувствовалось напряжение.       Хатигацу кивнула в ответ. Глава охраны, увидев её, видимо, напрягся чуть сильнее.  — Ты в порядке?       Аулус прошёл в апартаменты, закрыв за собой дверь. Сукхаватка отступила на несколько шагов.  — Почти.  — Почему так? — глава охраны выглядел несколько удивлённым.  — Я хочу назад. Здесь плохо. Мне не нравится это место. Вы странные. И ты. Почему ты сразу меня не предупредил, если я была важна тебе? — голос Хатигацу чуть дрожал, но звучал с явной претензией.  — Августейшая, ты слишком близка к тому, за что в Империи судят. Прошу, не говори больше ничего лишнего. Иначе мне придётся пойти на не самые приятные для нас обоих…  — Глупость. Здесь наказывают за сущие глупости.  — Тебе правда стоит помолчать. В конце концов, всё это ты говоришь прямому представителю власти. И я… Знаешь, я ведь не стану нарушать закон. — Во взгляде Аулуса читался испуг. Подрагивающими руками он стал расстёгивать форменный мундир, не отводя глаз от Хатигацу.  — Публиус тоже говорил, что мне стоит молчать. И говорил полюбить вашу Империю, однако этому не быть уже никогда. Вы такие глупые и одинаковые, что я никогда бы не поверила в таких людей раньше. А молчать я не умею. И… Здесь душно. Очень душно. Я никогда не чувствовала себя такой несвободной. Это худшее из возможных чувств.  — Пожалуйста, молчи. Не смей говорить дальше.       Аулус опустил голову и, достав из-под мундира оружие, направил его всё так же подрагивавшими руками в сторону Хатигацу.  — Если ты скажешь ещё что-то против Империи, мне придётся выстрелить. Это не то, что мне предписано делать. Но иначе я не могу. Сегодня я только осознал, как нужна ты мне, и сегодня же вынужден угрожать твоей жизни из-за таких слов. Пойми, я просто…  — Если бы я правда была так нужна тебе, мы бы покинули Империю вместе и были бы счастливы.       Пальцы сильно и быстро сжались, будто бы сами по себе.       Прозвучал негромкий выстрел.       Однако Аулусу он показался оглушительным.       Оглушительным и бьющим сознание вдребезги.       На полу лежало тело девушки, одетой в имперскую форму, с короткими алыми волосами и небольшим следом от пули над правой бровью. Крови было неожиданно мало.       Аулус упал на колени перед ней. Ладони Хатигацу всё ещё ощущались не только тёплыми, но даже горячими. Глава охраны не мог вымолвить и слова, а только неотрывно смотрел на её лицо.       Дверь медленно открылась.  — Я думал, вы продержитесь дольше, — раздался вдруг голос Публиуса сзади сверху. В нём чувствовались приглушённые жалость и удивление.       Аулус молчал. Хотелось обвинить во всём некогда лучшего друга, но не было сил это сделать.  — Ты называл её «Августейшая», но убил за оклеветание Империи Пика. Теперь же сам так жалеешь об этом. Что для тебя важнее всего теперь? Чему же ты служишь?  — Уже ничему, — невероятно тихо проговорил Аулус.       Он поднёс руку с пистолетом ближе к глазам. Поднял брови, будто бы впервые видел оружие. Оглядел с обеих сторон. Выдохнул через рот, так и не сомкнув губ после. Кажется, что-то сказал Публиус — впрочем, неважно.       Глава охраны взялся за пистолет второй рукой, повернул его дулом вверх. Руки тряслись. Да, верно, нужно было уметь выбирать приоритеты. Однако теперь — теперь уже не имеет значения, кто прав и кого лучше слушать. Не имеет совершенно никакого значения.  — Canis mortuus non mordet, — чуть громче сказал Аулус. В тихом отчаянии он . Второй выстрел тоже был тихим.       Публиус сверху наблюдал лежавшие на полу тела. В глазах его были горечь и сожаление, слишком хорошо перемешанные со смирением. Настолько хорошо, что Публиуса со стороны любой наверняка принял бы сейчас за бесчувственного и равнодушного социопата.       Хатигацу он не успел спасти. Аулуса считал мелочным, жалким человеком. И оба лежат теперь здесь. Она — с простреленным пулей лбом, он — с простреленной челюстью. Из-за Публиуса? Кому уж знать. В конце концов, он сам предупреждал их обоих.       Технический глава присел на корточки, склоняясь над телом Аулуса. Веки его были сомкнуты плотно, а губы сжаты.  — «Мёртвые псы не лают», ты говорил? Сущая глупость. Собак уж легче выдрессировать.       Он обернулся и к Хатигацу, лежавшей рядом. Глаза её были немо распахнуты. По спине Публиуса волной пробежали мурашки. Он сел на колени у тела сукхаватки. Выдохнул. Двумя пальцами осторожно прикрыл её глаза. Самой Хатигацу это, разумеется, уже полностью безразлично. Он делает это только ради собственного спокойствия. Ни для чего более.  — Спите. Somnus nunc.       Публиус снова встал. В неясных и скверных чувствах он направился доложить о происшедшем Императору.       Кажется, сегодня всё и начало рушиться. Нет, здания останутся в порядке, об этом Публиус во многом заботился сам вместе с отделом конструкторов и архитекторов. Дело не в зданиях, дело в их собственных головах.       Видимо, именно так ощущалось отчаяние.