Под сенью сакур

Когда даймэ Изая Орихара пытается вспомнить, с каких это пор в его сердце поселилась ненависть – приходится лениво махнуть на это рукой. Слишком давняя... слишком черная. Слишком неуютно и боязно смотреть этой ненависти в глаза. Когда даймэ все-таки вспоминает – совершенно по другому поводу – вспоминает свое детство, он с невообразимым удивлением обнаруживает, что тогда ненависти не было. Были обиды, страхи и… кто-то, мелькавший на периферии сознания, такой похожий, но далекий. Но Изая Орихара – даймэ, владелец многих и многих ри плодородных земель на запад и на восток, глава клана, держащий в беспрекословном подчинении своих вассалов и нагоняющий трепет на соседние кланы. И ему некогда предаваться сладостным воспоминаниям детства. Но когда он пьян – редкие случаи особо безудержного веселья – в его сознании проясняется образ друга – а может, и не друга? – детства, который не раз давал ему взбучку, а после мягко и тепло обнимал за плечи и обещал, что больше не будет бить больно. Но когда Изая Орихара трезв, и в зале приема гостей восседает в окружении своей свиты, а за спиной замерли двое воинов, ему нет дела до тех маленьких глупых мальчиков из разных кланов, что мелькали в воспоминаниях. Потому что через несколько минут перед ним – связанный и изможденный преследованием – его враг. Имя, которое он выговаривает с особой тщательностью, издевательски растягивая гласные – Шизуо Хейваджима. И Орихара-даймэ, минуя все церемонии, быстрым летящим шагом приближается к пленному, так, чтобы видеть его горящие взаимной ненавистью глаза. - Здравствуй, мой верный враг, - почти напевает Изая Орихара. Шизуо Хейваджима поставлен на колени, скован по рукам и ногам, и его держат четверо головорезов, нанятых Изаей специально для такого случая. Орихара запускает руку в сбившиеся, с запекшейся в них кровью, светлые волосы пленника и дергает назад. И - острым ногтем по шее, чуть надавив на кадык - царапает, снова вежливо обращаясь. - Зачем ты так долго прятался от меня, мой ненаглядный враг? В просторном помещении не слышно ни звука, кроме тяжелого дыхания измученного пленника. - Я уж было соскучился, - мягко говорит даймэ, будто прощая. Изая Орихара, совершенно наплевав на церемонии и закостеневший этикет, устраивает представление «расправа над врагом клана» специально для собравшихся вассалов и далекой родни, жмущейся у дальней стены. - Досадно, что ты один, Хейваджима-доно... Если бы попался твой маленький братишка, я бы по-настоящему повеселился, - заливается колким и хрипловатым смехом Орихара. - Н-ненавижу, - дергается в цепях Шизуо. – Будь ты проклят! Чертово отродье! Перебежчик! – рычит он, а из-под грубых веревок, впивающихся в кожу, сочится кровь. - Ох, мой драгоценный враг, как ты зол! – не унимается даймэ. И снова приближается, чтобы – глаза в глаза – встретиться с пламенем ненависти. - Скажите мне, - Орихара резко оборачивается, мазнув шелковым рукавом хитоэ по лицу пленника, - Мои уважаемые гости, - он церемонно кивает головой посланцам побочного клана. – Как бы вы казнили вашего первейшего врага? По залу пробегает шепоток – невероятная тяга Орихары-доно к жестокости известна всем. И из дальней части помещения доносится девичий звонкий голосок. - Ании-сама, сварите его заживо, а похлебку прикажите скормить псам. Но даймэ смеется. - Нет, сестрица, это нехорошо! Я бы съел эту похлебку сам! Кто-то из верноподданных смелеет и, раскланявшись, предлагает содрать кожу, но даймэ смеется еще пуще. - Нет-нет, Акидо-сан, что я стану делать с мешком из его кожи? Разве что мне стоит сложить в него ваши ежегодные подати? Сыплются еще идеи, но Изая Орихара, смеясь, отвергает их все. А его враг, опустив голову, не движется, не вздрагивает, когда до его слуха доносится предложение о новом виде казни. Но вдруг Орихара хлопает в ладоши над головой и заявляет. - Господа, а давайте спросим Хейваджиму-доно. Может, он что-нибудь нам подскажет? Изая садится на корточки перед пленником. - Шизу-тян, - он обращается фамильярно, интимно тихо. – Хочешь, я подарю тебе легкую смерть? – холеные руки почти оглаживают скулы в ссадинах и кровоподтеках. Шизуо даже не поднимает глаз, только напрягаются мышцы, чтобы не уронить голову на руки Орихаре. А тот, подвигаясь еще ближе, почти шепчет. - Ты веришь в жизнь после смерти, Шизу-тян? Может, мы еще встретимся?.. И совсем неожиданно пленник шепчет «Да» и грузно оседает на плечо своего врага, лишившись чувств. И в этом жесте – почти нечаянном – Изая Орихара дергается, отшатывается, потому что это незваное тепло и мягкий шепот на выдохе до боли врезаются в сознание. Это так похоже на воспоминания, что Орихара-даймэ одним резким движением выпрямляется, цепляет на губы свою лучшую усмешку, и говорит. - Достопочтенные, я хочу, чтобы от моего лучшего врага остался мне на память сувенир, - Изая делает паузу, и зал напряженно затихает. - Завтра в полдень даймэ клана Хейваджима отсекут голову и принесут ее мне, завернутую в фамильное гербовое знамя. Хочу взглянуть, как белоснежный мон их клана обагрится кровью. Поищите, при пленном должен быть этот жалкий лоскут шелка, - бросает он конвоирам, и голос Орихары приобретает режущие, как лезвие катаны, приказные интонации. И, шелестя шелком рэйфуку, он удаляется в своей стремительной манере, так быстро, что слуги едва успевают следовать за ним на должном расстоянии. Пленника уводят, предварительно окатив ледяной водой – чтобы очнулся, и замок начинает пировать. - Поимка кровного врага увенчалась успехом! - Наконец-то предатель договоров будет наказан богами! - Что же его самураи не спасли хозяина, а?! - Пес Хейваджима наконец-то будет казнен! - Долгих лет мудрому Орихаре-доно! Веселье в самом разгаре, и Орихара позволяет себе пить больше обычного, несмотря на упреки его ненаглядных сестриц. Он поднимает свою неглубокую пиалу с каждым «Кампай!», но никому, кроме приближенной советницы Намие-сан, не позволяет подливать сакэ. И он слушает полупьяные вопли своих гостей и подчиненных, и глубокий голос Намие-сан, убеждающий его в том, что вокруг камеры Шизуо Хейваджимы поставлена самая неподкупная стража, и печальную песню откуда-то из сада, в которой безымянный певец обращается к луне за утешением. И он слушает и слушает, и начинает забывать о тревожно щемящем чувстве где-то в груди. И становится по-настоящему весело, и почти можно доверять людям, и даймэ снова поднимает пиалу, кивая сотрапезникам и почти ласково им улыбаясь. И песня из сада заглушается голосами трех девушек – «певчих птичек», привезенных Орихаре-доно в подарок одним из состоятельных вассалов. И неважно, о чем они поют, и неважно, о чем смеются гости, важно только то, что он, Изая Орихара, победил своего врага. Торжество продолжается до глубокой ночи. Горизонт уже светлеет, когда в доме гаснут огни, и не спит лишь караул, выставленный у каменной клети, где содержат приговоренных к казни. Даже пленный Шизуо Хейваджима спит, окунувшись в спасительное забытье, ограждающее от холода и неутолимого голода – он не притронулся к сытной еде, принесенной с празднования его же поражения. В его снах – далекое прошлое, страшный день, когда случилось его первое поражение. Когда вкус первого предательства горчил на губах. День, когда он стал врагом Изае Орихаре. Он видит в своем полузабытье свиток-донесение, где ровные столбцы иероглифов складываются в слова, которым так не хочется верить. Он перечитывает снова и снова, осознавая, что клан Орихара, забыв о давней дружбе, заключил перемирие с врагом. И осмелевшие наглецы напали врасплох на загородный дом семьи Хейваджима, разграбив его, вырезав половину клана и, в надругательство над их именем, искромсав белоснежный герб. Изая Орихара спит, окутанный хмельным дурманом всеобщего веселья. И ему снится – уже почти на рассвете – детство. Снится до боли яркое и теплое солнце, лица, ставшие четкими, как ни в одном из воспоминаний. И он встречает себя – в коричнево-алых глазах стоят слезы. И мальчишка повыше и, наверное, посильнее, утирает их широким рукавом праздничного кимоно. И в его глазах – охристо-желтых – такое же яркое и теплое солнце, как и в небе над головой. И он помнит, что имя этого мальчишки из чужого клана – Шизу-тян. И что можно спрятать заплаканное лицо у него на груди, и никто-никто не узнает, что ему страшно, потому что все вокруг враждуют друг с другом. И что ему обидно, потому что никто его, Изаю, не любит, и только этот смешной мальчишка с на удивление светлыми волосами – его первый друг. И после, когда уже восходит солнце, Орихара Изая все еще спит. И снова вспыхивает в сновидениях далекое-далекое прошлое, где еще нет места ненависти. Где есть неуверенность в своих силах, затаенное стремление побеждать и по-детски ранимое желание быть любимым. И во сне он видит тренировочную площадку, что была во внутреннем дворе их загородного дома, сгоревшего еще во время первого нападения. И во сне перед ним – тот же мальчишка, но уже старше, сильнее, выше и шире в плечах. И на его скуле – тонка алая полоса нечаянного пореза в запале глупой драки. А в глазах – азарт схватки, перемешанный с еще не названными желаниями. И во сне Изая видит ночь в праздник цветения сакуры, и чужие руки, оглаживающие совсем не по-дружески, и чужие губы, такие горячие и настойчивые, и глаза цвета солнца, которые горят взаимной страстью. И во сне он слышит мягкий шепот, когда повторяет имя, растягивая гласные – «Шизуо…». И во сне он видит тревожный день десять лет назад, когда посланец, почти умирая от ран, передает ему, сыну убитого тонким обманом даймэ, свиток с оборванной печатью. Иероглифы складываются в слова, а слова – в объявление открытой вражды со стороны клана Хейваджима и обвинение в предательстве. И во сне он слышит отчаянный, полный горечи шепот, когда он впервые чувствует ненависть – «Шизуо!». И Изая Орихара просыпается, резко вздрагивая как от удара плетью. И солнце уже в зените, а значит – полдень. Прислуга облачает даймэ Орихару в богатые одежды, а шорох ткани режет слух, потому что все мысли Изаи о том, что уже полдень и что-то должно случиться. И воспоминания – тревожные и горчащие – все ускользают и ускользают. В главной зале уже собралась свита, и Намие-сан учтиво шепчет, что все сделано наилучшим образом, и что сувенир вот-вот внесут. Орихара слегка – чтобы не гудела голова, несмотря на выпитую настойку от похмелья – кивает ей, но, еще не успев принять все церемониальные поклоны, оборачивается на звук раскрывающихся створок двери. В руках главы стражи, чей силуэт виден на пороге, яркое шелковое полотно, в которое что-то завернуто. И Намие-сан с бережливым благоговением берет сверток из его рук и медленным, как в танце, шагом приближается к даймэ. - Сувенир прибыл, Орихара-доно, - ее глубокий голос отражается от покрытых деревянными панелями стен залы, и оказывается, что шелковое полотно сочится кровью. И ничего больше не остается, кроме как выхватить сверток у своей советницы – наперекор всем правилам, не поблагодарив и не поклонившись, но окружающие уже привыкли – и спешно развязать узлы. И медленно, как оседает на землю первый снег, осесть на пол, сжимая в руках голову Шизуо Хейваджимы. И проговорить надломанным и оттого гротескно веселым голосом. - Ах, это ты, мой ненаглядный враг? И смотреть в белое бескровное лицо, которое не изуродовала даже смерть – лишь разгладила нахмуренные брови и сложила посиневшие губы в ровную линию. - О, ты стал таким равнодушным, мой Шизу-тян! Ну, что же ты не ответишь мне? Не скажешь, как сильно меня ненавидишь? – и в голосе начинают пробиваться искры безумного смеха. И Орихара Изая поднимается с пола, одной рукой прижимая к себе голову, а второй театрально размахивает, держа в ней кровавое знамя отныне поверженного клана Хейваджима. Он неистово хохочет над каждым словом, и спрашивает у головы своего врага. - Ну же, мой ненаглядный враг, ты обещал, что мы еще встретимся! Почему же ты… - и Изая запинается, будто не желая ни произносить, ни слышать это жуткое слово. - Почему же ты… - он снова опускается на колени, уже двумя руками держа голову на уровне своих глаз. - Почему же ты… умер?! – срывается крик с губ Орихары-доно, и ему все равно, что присутствующие в зале люди суеверно отшатываются от него и жмутся к стенам. И он прижимает свой страшный трофей к груди, и худые плечи, покрытые десятками слоев шелка, содрогаются в беззвучных рыданиях. - Почему?! Почему?!! И слова, которые впервые приходят в сознание. Почему ты позволил мне ненавидеть тебя? Почему ты позволил себе убегать? Почему ты позволил мне быть таким жестоким? Почему ты позволил мне забыть о любви? Почему ты позволил этой войне так закончиться? И Орихара подхватывает голову, и своим летящим, стремительным шагом мчится к личным покоям, распахивая створки дверей так резко, что они по инерции смыкаются за ним, прикусывая полы парадного рэйфуку. И когда за его спиной захлопывается дверь опочивальни, Изая обессилено сползает вниз, крепко, как бесценный сувенир, сжимая в руках голову Шизуо Хейваджимы. И ничего не остается, кроме как шептать, почти касаясь сжатых посиневших губ, разящих кровью и смертью. - Я тебя ненавижу!.. И, бросившись к изысканному комоду, опрокидывая там крема и свитки дневника, который почти не заполняется, искать флакон темного цвета. На нем нет надписей, но Орихара Изая знает, что в нем смерть, которая нужна ему теперь больше жизни. И когда он сворачивается на полу, у самого комода, подтянув к себе за светлые пряди голову своего врага, он точно знает, что большего ему не нужно. Яд убивает за пару минут, и Изая, конвульсивно – руки и ноги уже немеют – обнимает голову и шепчет, обращаясь фамильярно, интимно тихо. - Ты веришь в жизнь после смерти, Шизу-тян? Может, мы еще встретимся?.. И, совсем неожиданно, темнота нежно и заботливо обнимает его за плечи и шепчет. - Да…