шествие ликорисов.

знакомый затхлый подъезд, бетонные ступени и мерзкие зелёные стены, словно ты попал в умирающую больницу, всё это так знакомо, что Сынмин даже не представляет своей жизни без них. на что не пойдёшь ради любви, верно? среди четырёх стен одиноко скучает маленький лисёнок, карабкается по стенам, выгрызает плоть, оставляя за собой винные пятна. вокруг витает тоска, вгрызающаяся в вены, ходит, наступая на пятки, не оставляет ни на секунду. ему страшно. в пустоте он не один. Чонин хочет сбежать, спасти себя, обрести наконец покой, но не может. не один. каждый раз понимает, когда Минни лежит рядом, прижимаясь к исхудавшему тельцу. он не один. он не может уйти, пока рядом с ним бьётся сердце. как же страшно. лисёнок сходит с ума. бьётся о стены, дабы не слышать непрекращающийся шёпот над обожённым ухом, прячется по тёмным углам подальше от света и плачет, раздирает себе глотку и плачет. а потом приходит Сынмин, достаёт его из под кровати и крепко обнимает, лишь приговаривая: «всё хорошо, я рядом, я рядом. всё будет хорошо». Чонин ему верит. наивно, по-детски верит. но ничто не прекращается. с каждым днём всё хуже и хуже. ему так страшно. – ты будешь рядом, Минни, когда я умру? будешь ведь? – однажды спрашивает его избитый страхом лисёнок. Ким берёт в свои горячие, как огонь, руки когда-то миловидное, пылающее жизнью личико и приговаривает, будто мантру читает: – ты не умрёшь. чего ты? ты не умрёшь... когда на ладони падают первые алые капельки, он понимает – лисёнок погибает. по щекам текут слёзы, а с губ капает чужая кровь. Чонин сам падает к нему в руки, ищет свой дом. – Нини, всё в порядке, это скоро закончится. мы переедем подальше отсюда, заведём змейку альбиноса, которая тебе так понравилась и будем только вдвоём. только вдвоём, слышишь? из сердца прорастает ликорис. он больше не слышит. в глазах, залитых кровью, навсегда застыл ужас, а в костлявых ладонях крохотный бутылёк таблеток. Чонин убил себя сам.