sweet - blood - spot

У Карен кинк на кровь, и осознание этого приходит постепенно. Холодное полотенце, холодные пальцы, холодящий изнутри запах спирта. Держать лицо кажется трудным, почти невозможным — тянет на слезы из-за вечных переживаний, из-за того, что ему больно от ее неловкого движения иглой, хоть он и не скажет, а может ей просто давно пора выплакаться. Хорошо, что хоть руки перестали дрожать, в нужные моменты она умеет собраться, стать строже, но не на такое долгое время. Когда-то она сломается, поведется на удачу как сегодня. Головой можно понять, что рассеченные губа и бровь не самое страшное, что удавалось пережить Каслу, но то, через что они прошли за последнюю пару — лет — часов все еще отражается в ее резком вздохе и невозможности выдохнуть. Карен и правда сделала глупость. При касании его кожа почти горячая, но, думаю, дело не в температуре. С кем поведешься?.. Мы живы — доказывает наша кровь, запах ее, въевшийся в одежду и в кожу, в волосы, которые хочется поцеловать, и закончив зашивать, она порывисто прикладывает губы к его виску, наслаждаясь тем, как железо щекочет ноздри. Глупое спасение из-за очередного неуёмного влечения Карен к правде. — ты же знаешь, что я была в безопасности, — на ухо, с невеселой улыбкой на губах, прекрасно понимая, что сейчас она откровенно блефует. С её профессией надеятся на безопасность глупо. Но и не подчеркнуть свое чувство самостоятельности не в ее характере. А может Карен хочет отвлечься и перестать смотреть на новый порез из-за ее недальновидности. Глупое желание Френка спасать других тем способом, что даётся ему лучше всего — насилием. Карен избегает такого метода. Карен не любит насилие, но оно всегда было в ее жизни, как не избегай его. Они обо его избегали какое-то время, и вот где находятся сейчас. — нет, не была. Тебе обещали безопасность. Но на деле я рад, что поверил своему чутью. Напряженность тает со временем, а в Карен возрастает, но по другой причине. Люди не меняются, Карен не станет изменять правде, как и Френк тому, что он может сделать мир чуточку лучше, пусть и в очередной раз замарав руки. Ему это нужно В глубине души знает, всегда видела, возможно поэтому и выбрала остаться с ним, а не с Мэттом. Мэтт не чувствовал, что насилие с легким налётом справедливости нужно и ей. И то, что она легко зайдет за черту. Мэтт не принял бы от неё таких откровений. Френк помог ощутить, что она в этом не одинока, но и удерживать от крайностей друг друга они должны. Строгий взгляд и поджатые губы, Френк действительно желает справится со всеми проблемами вокруг и внутри него. Поворачивается ко мне, приобнимая, прячет лицо в ткани платья, и мне не нужно видеть его лицо, чтобы понять — Френк участвует ответственность. «За меня» — отдает вибрацией по всему телу нежность, заставляя выпрямится, собраться наконец, хоть и приятное ощущение внутри объединяется м покалывающим пальцы желанием коснуться напряжённой шеи, идеально прямой спины и положить руки на плечи, немного поглаживая, желая расслабить. И ведь действительно, это было ужасной идеей, — отправляться передавать документы под чужим именем в надежде подслушать/выспросить секреты охранной организации «Anvil Securities». Казалось бы все на виду, но у них есть свои тёмные подвалы. И тяжёлые железные стулья к которым можно привязать неугодных. «Ее ведут не на тот этаж, не не тот», — проносится в голове, разрезав чувство контроля на тонкие натянутые струны, которые сейчас сомкнулись на ее горле. Кто-то предупредил? Человек в строгом костюме нависает над ней и резким движением его ладонь смыкается на ее кисти, как предупреждение. Опаляет паника, заставляя дёрнуться, но пальцы держат ещё крепче, отбирая папку с поддельными документами, которые на деле лишь прикрытие, чтобы попасть сюда. На этом этаже нет людей. Молчание заполняет удар крови в висках. Рука направляет куда-то вглубь коридоров, пока не становится видно серебристые двери. Лифт. Ей нельзя попасть в лифт. Нельзя попасть на цокольный этаж, и она упирается, понимая, что дальше может ожидать, мгновенно набирает тревожную кнопку на телефоне, но он одним движением выбит из рук. Краткая, резкая тупая боль и темнота. Удар по затылку, лёгкий, но достаточный, чтобы потерять сознание. — Карен? Господи, голос Френка прорывается сквозь толщину бессознательного, заставляя распахнуть глаза, потянутся к нему всем телом, мгновенно пожалев об этом. Гадкая, разлитая свинцом боль, сквозь все нще помутненное состояние. Насколько сильно ее приложили? Как ты меня нашёл? Но очутиться в его руках, все еще напуганной и с замершим криком в горле, было облегчением, и ноги не держат, слезы, резко брызнувшие, не дают нормально видеть. Придерживает, позволяя идти самой, и по количеству людей вокруг они находятся рядом с оживленной улицей. Хвоста нет, хотя наверняка там были камеры. Возможно им позволили уйти. Карен будет думать об этом позже, сейчас лишь тепло рук. — я поджидал на цокольном, когда увидел кто вышел тебя встречать. Мне повезло перехватить на этаже, ты ведь могла попасть в их «святая святых». Спокойный голос, подчиняющий и помогающий держаться, во чтобы то не стало, хоть казалось бы, он как обычно говорит с лёгким хрипом, но возможно сам тембр на меня так влияет. Поднимаю глаза, вглядываясь, резко обнаружив кровь, заливающую половину его лица. Не настолько сильно, чтобы вызвало подозрения и желание вызвать скорую, но все же. — просто бровь. Не переживай. Неуемная тяга остановить, коснуться пальцами, зажимая поток нескольких тонких струек, проходящих по скуле вниз, пачкая его белую рубашку под строгим пиджаком, в конце концов, ему нужно было выглядеть так, как остальные работники компании, чтобы попасть в здание. Но это вызывает лёгкий диссонанс — красиво, она вообще видела его в костюме, кроме зала суда? Действительно красиво. А может дело в капле, огибающей его скулу, Карен пронзает лёгкая дрожь вдоль позвоночника. — я не хочу распрашивать как все произошло, — говорю на выдохе, пытаясь отвести взгляд, но возвращаюсь постоянно, пальцы холодеют, а я проклинаю себя, — ты будешь напоминать мне весь месяц о том, насколько я безрассудна, и что отправляюсь на подобные авантюры, не позвав тебя как телохранителя? — спасибо, что хоть держала в курсе дела. Я сам сложил два плюс два, но, Карен, так больше не может продолжаться. «Я не могу потерять и тебя». Он не говорит это, но ему бы хотелось. Лишь поджимает губы, но чувствую невысказанное в том, что его рука придерживает моё плечо чуть сильнее. Не больно, но ощутимо, помогая мне спуститься по темным ступеням метро, но я уже могу идти самостоятельно, хоть и продолжаю наслаждаться его близостью, силой защищающего, поддерживающего движения. Молча идём небольшое количество времени, пока все невыговоренное все-таки не вырывается из него — разворачивает к себе лицом, заставляя всмотреться в тёмные, тревожные глаза, пока мы стоим у перона, пытаясь добраться домой неузнаными, а значит у всех на веду. Странная пара с окровавленным парнем и шатающейся девушкой в строгом офисном платье. Насколько странно, насколько в духе Адской кухни. — перестань рисковать по-напрасну. Сегодня мы могли особенно глупо попасться, там же наверняка есть камеры. — кто вообще так делает? Глупые журналисты, видимо. — и зачем ты взяла с собой телефон? Идея с тревожной кнопкой накрылась, хоть и издательство, которое работает с ней над этим материалом уверяли, что многие журналисты используют этот метод и их охранная служба надёжна. Хотя, в ситуации, когда телефон отобрали это становится смешным. Но Карен предпочитала об этом не думать. У тебя была хоть какая-то поддержка? Как раз эта кнопка… А если бы я не отобрал его обратно? Серьёзные файлы находятся где угодно, но не в моем телефоне, я же не маленькая, правда можно было бы выяснить издательство по охранной службе, если хорошенько покапаться в телефоне, так что ты все-таки прав. Но признать свою неправоту Карен трудно, поэтому отвечает лишь в сердцах, лишь чуть хмуря брови и ожидая, пока он ее отчитает. Строгий взгляд, строгий голос, и ощущение, что Карен ребёнок. И, в какой-то степени это правда. Это был очень тупой план, придуманный слишком быстро, потому что другой возможности подобраться так близко не было. Ее должно злить то, что он сейчас ей высказывает, но она лишь вытирает вновь набежавшую кровь с его щеки, и ее брови мгновенно раслабляются. — идём домой, пожалуйста. Целует в щеку, пока его руки все еще стискивают ее плечи, хоть ещё секунду, и он начинание их слегка поглаживать большими пальцами. В этом жесте краткий пересказ их последних двух лет вместе, когда обоим ясно стало, что они необходимы друг другу. Карен рассказывает все, что исследует. Выговаривается, обваривая себя изнутри подробностями, дрожащими пальцами показывает фотографии, заключения следствия. Может она и жаждет праведного насилия, раз она докопалась до правды. Проводит по своим плечам своими руками, а потом по его — обнимая, вцепляясь, ища защиты от жестокости мира. Френк такое же порождение жестокости, но это необходимая жестокость, необходимая, как его шероховатые руки на ее бёдрах, терпкий запах крови, слившийся с ним, сколько не пытайся вымыть кипящей водой из-под душа, мягкий низкий голос, который приносит такое необходимое спокойствие, хоть и она дрожит от внутреннего желания, раскаяния, необходимости быть с ним. «Мэтт не убивает, от Мэтта так не пахнет» — воскресло в голове, одна фраза, а столько объясняет, хоть Карен так подумала, когда они с Френком наконец стали жить вместе, и самое смешное в том, что ее это не напрягает. Собственная циничность в этом отношении — аккуратная улыбка от любви к этому запаху. Нравится, когда большой ладонью закрывает глаза, заставляя погрузится в темноту и ощущать лишь запах, лишь его немного мускусный и тонкий-тонкий, напоминающий об утреннем происшествии аромат — вкус — ощущение свежей раны. Резко поддаётся вперёд — прижмись ещё ближе — ощущая всем телом, спиной, расплоставшись на их отнюдь не крепком диване, и то, как Френк нависает над ней, тяжело дышит в ее шею, щекоча маленькие светлые волоски, заставляя чувствовать каждый сантиметр кожи, необходимое чувство, поглощающее любое волнение. И его, и себя, ощущая себя настолько маленькой, идеально маленькой в его тепле, силе, ощущении защиты, нежности, что столько же необходимым становится контраст. Необходимая жестокость, даже в том, как с утра он будет растирать мазь от синяков на ее бёдрах, ласково поцеловав с этим виноватым взглядом, хоть и Карен показывает зубы в улыбке, вспоминая, ощущая с внутренним трепетом как это было, хоть и если он снова так схватит — будет больно, но он не будет, она знает. Обычно о подобном жестокости Карен просит, а он позволяет, все равно прося прощения, разрешения, заставляя сердце полностью растворяться в чувстве безопасности, и ничего так не красит мужчину, как знать, что он тебе не навредит. Карен сцепит зубы и просто простонет, глупо попросит ещё, хоть Френк и настоящая опасность, приходящая домой в порезах, в крови и одним надвоих совершенно безрассудным желанием справедливости. Но он же и главный ограничитель, реагирующий на каждое изменение в ее теле, поведении, звуке, не давая даже накричаться до сипа, и нет ничего лучше, чем закусывать его ладонь, ощущая бешеный, восхитительный ритм, собственную слабость и зависимость от него, его движений — Френк! — таких резких, откровенно правильных движений, так как нужно, что оставить яркий след от зубов, не давая вырваться особенно громкому стону, легко, правильно и прекрасно. Карен только и может думать о том, какой он сейчас. Все еще не желая раскрывать сжатые до рези глаза, она целует ладонь, проводя языком по мелкой оставленной ею ране, пока Френк не потянется ее поцеловать так нежно, как только может — извинясь, наверное, приходя ещё в себя, умиляя Карен до глубины души. Карен открывает глаза, откровенно любуясь им — тяжелым дыханием, вздрагивающими косыми мышцами на выдохе, бьющейся жилкой шеи, и теперь ей хочется выцеловывать каждую деталь, что вызывает такое глупое девичье восхищение, словно ей снова лет шестнадцать и ей все это снится. Когда же ты запомнишь, что мы дополняем друг друга? Напитайся моей нежностью, хрупкостью. Дай мне то, что необходимо, не сломав меня окончательно. И так и быть, я прощу тебе любые грехи, только будь рядом, прошу. Карен не любит насилие, хоть и почему-то жаждет, если не справедливости ради, так ради таких ночей. И ждёт. Ждет его разбитого, полуживого, желая отдать все без остатка его искалеченной душе, все еще привыкающей, каково это — когда тебя любят. Зашивать бровь Френка медицинской иглой, уже прекрасно овладев ее за два года жизни вместе, прекрасно. Догадываться, что будет после — щемяще приятно. Обхватывает его голову руками, поглаживает шею, притягивает к себе, давая прислониться лбом к животу, и старое голубоватое домашнее платье пачкается кровью, но разве это важно? Его черед закрыть глаза, почувствов себя в безопасности. Нет лучшего чувства, — проносится почти шёпотом вместе со вздохом слова из ее губ, пока пальцами исследует короткие волосы, небольшой шрам, и саму форму черепа, и чуть ниже, к шее, — ее след от ногтей. — я люблю тебя, — таким серьёзным голосом, как может только человек, которому страшно подобное произносить. Френк, я знаю, как это для тебя важно. Я знаю, кому ты так говорил до меня, я знаю, и ценю это. Я знаю, как ты боишься за меня — шепчут мои руки, пытаясь расслабить, выразить честнее, чем могли бы слова. Повторяет признание тихо, почти вровень с моим дыханием. Дополнение к моим чувствам. Ладони по ногам, широким жестом задирая платье, желая поцеловать в живот. — я люблю тебя, — шепчет Карен со вздохом, когда поцелуй смещается на низ живота, заставляя ноги подкосится окончательно, стоит ему раскрыть ее языком, одним движением руки спуская ее белье на щиколотки. Губами, руками, зубами оттягивает кожу до моего тихого всхлипа на той акуратной грани между болью и восторгом, что вызывает иступленное желание большего, — ты знаешь ее, знаешь, хоть и мерцание беспокойства в темных глазах не уйдёт, как бы я не говорила насколько мне это нравится. Доказываешь любовь, хоть мне доказательства не нужны. Голос все-таки срываю, оказываясь у него на коленях, и плевать, что он одет, а я, трепещущая, тянусь за его губами, завораженная солоноватым привкусом. У неё определённо сильнейший кинк на кровь. Или извращенное принятие Френка, потому что позволить себе испытывать подобное она не сможет уже не с кем. У Карен кинк на кровь, и она помнит свое сбитое дыхание, когда она вышла из его палаты, тогда, впервые увидев его воочию, а не через газетные вырезки и документы полиции. Прижатую ладонь ко рту, и чуть корежущую губы напряженную улыбку. Ее появление стало открытием, — синдром спасательницы, да, Карен? — но может дело в близости, смеси антисептика и витающего — может только в ее голове — аромата крови. Почему аромата? Потому что надышаться не может. И зашивать его раны, ощущать себя так же как в их первую встречу. Пусть потом и примешался запах пороха. Ещё позже — слишком эмоциональное/нестабильное/напряженное полгода спустя, запах кожи, и опять крови и вечный круговорот всего пугающего в ее жизни удаётся обуздать в его руках. Надеюсь это реакция на адреналин в крови. А может на Френка в ее жизни, и Карен это более, чем устраивает. У Карен кинк на кровь — неудивительно, что она полюбила такого мужчину. И она чертовски рада, что так произошло.