Надоело скитаться по теням

Хоть и ожидаемый, но такой нежеланный выстрел отозвался невыносимым звоном в ушах. Он сделал это. Гандиа спустил курок хоть ты и была безоружна, ранена и невероятно разбита. А мы, преследующие его и окружившие как чёртову новогоднюю ёлку, не смогли этого предотвратить. Но знаешь, не было даже секунды тишины, чтобы мы успели понять, что произошло. Целый град из пуль повалился в сторону этого ублюдка. Я не успевал считать рожки, которые менял в эту злосчастную минуту массового огня. Я помню, что мы не ринулись к тебе сразу, но не могу за это извиняться. То ли мы понимали, что выстрел в голову в отличии от груди не даст нам хоть какое-то время попрощаться, то ли осознавая это, мы стремились отомстить. Через какое-то время послышался звук гранаты и это вывело меня из оцепенения. Я поднял дрожащую ладонь, чтобы смахнуть пот со своего лица, но лишь притронувшись, я понял что никакого пота на мне нет. Из влажных глаз струились слезы, которые я почему-то не чувствовал, как и слюни стекающие с моего скривившегося рта. Я почти не видел тебя на полу, но клянусь, твой красный силуэт до сих пор мерещится мне в различных местах. И наконец, спустя как мне казалось мгновение, заслуженная тишина окутала нас. Мои глаза бегали по помещению вглядываясь в чужие лица, но испугавшись их реакции, возвращались к потолку. Не знаю насколько я был в своем уме, но даже там, на застеклённой крыше, я видел твоё отражение и на фоне белоснежного цвета, ты выглядела как ангел уходящий в небеса. Так ты и умерла. Конечно я не сказал самое важное — умерла по моей вине. Это правда, что я помог выбраться Гандиа. Я знал, что это загубит весь план и все равно наплевал, наплевал на план, который сам так тщательно разрабатывал. Злость кипела во мне в тот момент, когда вы приковали меня цепями. Я хотел снова взять управление в свои руки, а потом даже не заплатил за свою ошибку. В один момент тебя вынесли из банка, а я всё думал над каждым нашим диалогом, каждым твоим словом. Ты говорила правду всегда, а я пытался колоть тебя, унижая твои чувства. Но я не плохой человек, мне тоже было больно, потому что я лишился своих чувств. Ты знаешь, Хельсинки тоже любил тебя, любил настолько, насколько мог и я так боялся, что потеряю его после своей ошибки. Но он не бросил и я вновь начал чувствовать. Чувствовать сожаление. Найроби. Прости меня. Прости сейчас, потому что я никогда не смогу оказаться там, куда отправилась ты. В этом мире я получил свое прощение, но не могу найти успокоения не выразив тебе свою исповедь.                          * * * Птицы звонко чирикали, заглушая своими голосами опустившийся на это место мрак, но поспешили замолкнуть завидев грозно шагающий силуэт. — Мартин, всё хорошо, ты не можешь оставаться здесь так долго. — Не знаю, я словно не успел сказать самое важное, — мотая головой ответил Берроте, сидящий в смокинге на сырой земле. — Тебе не обязательно искать слова, чтобы сказать что-то важное, она все равно это услышит. А что не услышит, ты объяснишь ей при встрече, — произнёс серб, опершись на трость, чтобы поднять партнера, и не обращая внимание на отрицания, продолжил, — ты встретишься с ней потому что ты хороший человек. Она это знает, и я это знаю, и ты заслуживаешь это принять. Мартин встал и в последний раз обернулся на мраморное, с золотыми прожилками, надгробие. После этого монолога он испытал небывалую легкость, которую не чувствовал с конца ограбления и постояв в тишине еще минуту, мужчины постепенно исчезли в дали.