Воет тихо-тихо
И манящий звон,
Лаская уши, дарит:
Сон в реках времён.
Там нету тяготянья,
Нет и бренных дем
Он, тебя укутав,
Уносит в мглы и мрака
Смертоносный плен…
Тьма рядом. Тьма везде. Распускает свои щупальца и гонит тебя куда-то вдаль, по течению. Где-то завывает ветер. Прохладный, ласковый, манящий. Не слышно больше ни голосов, ни ветра. Всё затихает. И только чувство нарастающей апатии шепчет: Не было ни горя, ни печалей…***
Не твоё тело. Чужое. Но вполне своё. Ощущения тяжести от туловища и сигналы от него к конечностям вполне правдивы и реальны. Люди вокруг? Незнакомы. Я чужая. Они чужие. Всё честно. Но почему меня шлёпают по заднице и почему я ни черта не вижу, как и остальные сто тысяч «почему» раздражали, не давая порефлексировать? Этого я понять не могла. Влепить той сволочи, что это со мной сделала, тоже… Пока, но даже так, всему своё время. Пригревшись на островке тёплого-мягкого, я в лучших традициях отдалась в объятья тёплого марева, откладывая желание мести на потом. Нужно только подождать и я… И мне воздастся за моё ожидание.***
«Потом» обещало растянуться на долгий срок, план мести не складывался, а обида уже казалась бредовой. Как с точки времени ожидания, так и с точки зрения воспитания и рациональности. Кому мстить? На какого акушера объявлять охоту за покушение на святыню? Не знаю. Кого искать, может и узнаю, если не забуду. А когда я узнаю, что мне с этой информацией делать? Идти и мстить? Да он-она скорее к тому времени уже будет на пенсии! А там и не комильфо будет, на старших покушаться как-то опасно и противозаконно это… Да и вообще, некрасиво как-то получится… Тактично набычилась и причмокнула беззубым ртом, прежде чем меня выкинуло в сон.***
Снилась мама. Рассказывала, как звали акушерку, принимавшую у неё роды. А потом мама попросила отнести в кладовую шерстяные одеяла, а её унесли волосатые коровы, которые летают. У них был очень мягкий мех. Наверное, из их шерсти были бы очень тёплые варежки, носки и шапки. Сон был на удивление лёгкий.***
Проснулась от приглушённого рёва. Сейчас же зима и уж точно не сезон стрижки газона? Хотела встать и унести шерстяные одеяла, о которых говорила мама. Не смогла. Тело сковали какие-то невидимые силки. Не пошевелиться… Узкое окно высотой от потолка до пола перестало отбрасывать свет. Начинаю видеть чуточку отчётливей. Гудение продолжалось. И сбавлять громкость не планировало. Ну, ёлки-палки, сделайте потише!.. Тут у людей голова болит, да работой пора заняться. Мама ждать не будет… Широкий нос, огромный рог… Мама! Мамы не было. Но в окно пялился огромный глаз какого-то не менее большого чудовища. Хочу отползти подальше, но ноги не слушаются. Тело сковали пелёнки. Мрак. Господи, если ты меня слышишь, забери меня отсюда!***
Мамы нет. Бога тоже… Я одна. Тело всё ещё сковывают пелёнки. Снова. До сих пор. Который день кряду. Непруха… Дни сменяют друг друга. Живу ото сна ко сну. Пора смириться со своим положением. Не могу есть. Стоит персоналу поднести к губам марлю, пропитанную молоком, как меня сразу же вырубает. Снилась мама. Рассказывала, что в младенчестве я тоже отказывалась есть всё, кроме смеси и коровьего молока… И ради Бога, — которого нет, — прекратите уже эти муки, моя совесть этого не выдержит!***
Пришлось смириться. Совести тоже. Через силу, через сон, поймала беззубым ртом марлю. Издевательство. Будто бутылочек с пустышками нет? Наверное, нет. Странная больница.***
Где мама? Когда меня заберут отсюда?.. Ожидание убивает.***
Здесь кричат дети. Их много. По крайней мере, не один точно. Болит голова. Мечтаю об анальгине или парацетамоле (желательно всё вместе). Устала лежать. «Не могу ходить», — мысль в очередной раз убивает надежду на светлое будущее. В этом светлом «будущем» должен быть порог родного дома, подвыпившая тушка должна лечь спать, заканчивая празднование закрытой сессии, к счастью, без долгов, а не вот это вот всё. Руками шевелить, к слову, тоже не могу. Что за жизнь такая!.. С радостью вспоминаю ползки по-пластунски… Хочу ползать… Не могу. Но есть прогресс. Научилась выпутываться из пелёнок. Боже, у меня есть руки! Маленькие, кривые, но руки. О, да! Ещё не всё потеряно. Свобода, — недолгая, — окрыляет. Ненадолго. Досада раскрывает свои силки. Надзиратели быстро закручивают обратно. Чувствую себя роллом. Маленьким, мясным и беспомощным. Слышу каждый вздох, каждый шаг, биение чужого сердца. Каждого. Ту-дум-ту-дум. Выключите! Это слишком громко для куска мяса, завёрнутого в тряпки!***
Слышу невесомые шаги, как чужие конечности медленным плывущим шагом разрезают пространство. Лежу тихо, обсасываю свою марлю, смиренно дожидаясь, пока огромный силуэт в ярких тонах свалит отсюда. Шаг. Один, два… Сердце пропускает удар. Ура! Долгожданная свобода! Счастье было мимолётным. Второе действующее лицо, доселе остававшееся незамеченным, покидает насест из подобия пеленального стульчика. Не ощутила, не услышала. Это кто-то с навыком скрытности выше моего навыка сенсора. Поймали с поличным. Миссия провалена. Тягучий голос скрипит тихо, шепча что-то на тарабарском. Сухие руки легко подхватывают меня, вытягивая из плена уже ослабленных пут, которыми я хотела накрыться как нормальным одеялом. Вытянутые вперёд руки держат меня над лежанкой, одновременно придерживая шею, позвоночник и голову, стремящуюся ухнуть вниз. Кажется мне всё ещё рано так настойчиво покидать ленивый плен. Сердце испуганно замерло. Перед глазами проносится мысль, что я могла свернуть себе шею… От неё по спине пробегает табун холодных жуков. Открываю зажмуренные глаза, вижу белозубую улыбку, пытаюсь разглядеть лицо, но то не запоминается, исчезая из памяти. Это был первый раз, когда мне уделили столько внимания. А потом становится действительно страшно. Вдруг я сделала что-то не так и меня отправят на опыты? Хотя, нет, вроде, обычный младенец… «Кто?» — странная мысль скребёт по стенкам сознания. Вишу в воздухе не так долго, как казалось до этого. Больше ничего не могу запомнить, детали всё ещё ускользают от взгляда. Прошло не так много времени, чтобы голая задница успела замёрзнуть, и крючковатые пальцы поправляют края пелёнки, лишая меня какой-никакой подвижности.***
Ненавижу. Ироды. Над детьми измываются! Нельзя же так, кровь должна гулять по телу. Движение — жизнь, в конце-то концов. Мне не нужны пролежни! Мне срочно нужна комиссия по правам ребёнка и моя мать, которая что-то не спешит забирать меня. Я буду жаловаться. Очень долго и со вкусом. Надеюсь здесь есть переводчик с младенческого на взрослый… Какой-какой переводчик?!***
Сколько это может продолжаться? Наверное, долго. Остаётся продолжить мечтать о том, когда другие личинки майского жука перестанут орать. Интересно, что было бы, будь майский жук такой же громкий? Представить… Страшно. Хорошо, что они молчат и не умеют говорить. Голова всё ещё продолжает гудеть. Они орут. Сначала один, потом второй, третий, и вот уже квартет из личинок начинает заливаться хором в одну ноту. У них явно хороший слух. И у меня тоже. Лишь бы не абсолютный. Другим собратьям Кар-Карыча остаётся только посочувствовать. Терпения мне. Надеюсь, не оглохну. Интересно, а можно получить инвалидность в детстве за испорченные уши или, на крайний случай, компенсацию за подорванные нервы? Желательно в натуральной величине и деньгами. Нет?..***
Сил нету. Уже не хочу ни ползать, ни разматываться. Избавьте меня от них! Пожалуйста… Начинаю умолять, чтобы сделали потише. Хотя бы капельку. Этого будет достаточно. Ноль реакции… Меня не понимают. Раз так. Братья младенцы, да услышит Нас Великая и Мы будем услышаны! Может быть. Наверное, потом хотя бы часть из вас заткнётся… Детские голоса продолжали штурмовать каменные своды нашей спальни, я же — ненавидеть пелёнки и этот детский приют. Шли дни. Моя мать, отец, или на худой конец другие родственники не приходили за мной и вообще как-то не спешили забрать из родильного, а потом из дома малютки. Становилось страшно. Иногда, я начинала жалеть, о том, что вообще могу понимать такие вещи. Одно дело, когда ты можешь позаботится о себе сам. Другое — когда ты нифига не можешь. Поэтому, как сейчас, лучше не понимать, и не знать, почему твои родители не приходят за тобой. И ты никому в этом мире не нужен. Становится обидно. Дом малютки оказался странным. С не оштукатуренной кирпичной кладкой. Плющом, обвивающим стены, ползущим от странного окна. А няньки уж точно не походили ни на кого из привычного взору персонала. Не было ни белых шапок, ни халатов, ни, на худой конец, привычных взору кроватей с высокими бортиками. Но были пелёнки и смотрительницы, разодетые в однотонные тряпки рыжих и более тёмных коричневых тонов. Слышу чьи-то шаги. Свободу попугаям! Детский крик стал более настойчивым. Свободы не случилось. Даже после собственного спича. Рыжее пятно с чёрной причёской прошло мимо. И это всё? Всё внимание? Ну всё, я так не играю. Чую, как комок подкатывает к горлу. Нет-нет-нет. Только не это! Впервые не хочется орать. Паника накладывает холодные лапы, стискивая моё сердце. Чувствую, как собственная глотка начинает усиленно работать. Беззубые дёсны смыкаются, губы предательски дрожат. Но не издают ни звука. Влага застилает и без того плохой обзор. Всё шумит, как сквозь вату. Слишком мокро. Чувствую, как тело обливается потом. Становится прохладно. Холодный пот стекает с лица, хочется спокойно выдохнуть. Но я молчу. Почему? Не знаю. Слёзы крупными гроздьями текут с лица. Хочется закричать. Не могу. Не потому, что не умею, ещё как умею, но не могу. Это не больница. Это не детский дом. Это какое-то стрёмное место. Хочу домой. Может, вариант «подождать», не так уж и плох?***
Ситуация не меняется. Я молчу. Слышу всё в округе, но ничего могу с этим поделать. Дети все так же орут, но кажется, что чуточку тише. Видимо, я привыкла. Или, может, это потому, что я научилась их различать? Если привыкнуть, то голоса каждого крикливого чудовища кажутся не такими противными. Может, из-за того, что мне с ними жить ещё долгое время? Хотя… Нет. Долой сентиментальности. Противные, не то слово! Чего это я. Противные, как, именно что, сирена. Да, сирена. От шума которой всё внутри переворачивается и ты не знаешь, что делать. Не люблю шум… Надеюсь, они скоро начнут говорить… Что-то мне неспокойно.