Как Аль-Хайтам ёлку искал

      — Что это?       Аль-Хайтам рассматривает свою собственную гостиную и не узнаёт её. Всё внезапно приобретает красно-белые тона, будто кровь на снегу. На его диване отвратительный шерстяной плед, на стенах странные украшения и ядовитое растение. Повсюду свечи, так много свечей, слава малой властительнице Кусанали, не зажжённых.       Кавех решил его убить. Зачем только такой изощренный способ?       — Это рождественские украшения.       Даже через пару секунд не следует никаких дальнейших объяснений.       Кавех смотрит на него так, что Аль-Хайтам знает, что следующие слова точно заденут за живое:       — Иногда мне тебя правда жаль.       Самое отвратительное? Он действительно имеет это в виду.       По комнате разносится запах чего-то горелого, но ни одна свеча не зажжена, а это значит…       — Плита! — орёт Кавех и подскакивает на кухню, откуда ещё не идёт чёрный дым, но запах такой противный, что хочется выйти.       Аль-Хайтам облокачивается на косяк и смотрит, как Кавех, заткнув нос, выкидывает остатки чего бы то ни было.       — Ты повесил ядовитое растение на стены и захотел сжечь мой дом сразу двумя способами, и это тебе жаль меня?       Вообще-то, теперь, когда он сам говорит это вслух, это имеет смысл. Его надо пожалеть.       — Это Рождество, Хайтам. Люди, которые не понимают романтики и красоты, заслуживают лишь жалости.       У Аль-Хайтама хватает сил лишь на то, чтобы закатить глаза.       — Красота прежде всего субъективна, и романтика выборочна и не поддаётся единому шаблону для всех людей. — Он забирает поднос из чужих рук, потому что слышит, как идиот царапает вилкой антипригарное покрытие. — А жалости заслуживают прежде всего те, кто не может позаботиться о себе.       Кавех смотрит на него с прищуром.       — Ты сегодня какой-то мягкий. Что-то случилось?       — Да. Ты, — он получает тычок в плечо, и его глаза сбиваются со строки рецепта, — и рождество.       Его оставляют в покое.       Не то чтобы он полный мудак. Он прекрасно знает, что Кавех отмечал Рождество со своими родителями, и что этот праздник, как у многих других семей, передаётся из поколения в поколение. Он знает, что это для семьи.       Оттого ещё удивительнее найти свой дом испоганенным за его же деньги.       Когда Кавех переехал к нему, репертуар Аль-Хайтама на кухне внезапно начал расширяться со стремительной скоростью. Сам для себя он редко готовил, однако, когда понял, что ужин в желудке соседа заменяет бутыль (а то и не одна) вина, необходимость готовить резко возросла.       Несмотря на то, что он уже отваривает рис, жарит имбирь с чесноком и режет помидоры, он прекрасно знает, что до праздника ещё несколько дней. Так какого чёрта его квартира выглядит так?       Одновременно с этим вино готово к кипению, и на всякий случай он кидает ещё несколько ложек мёда. На его вкус, бадьян пахнет даже лучше корицы, но Кавех всегда ноет, что пьёт зубную пасту, если с приправой переборщить.       Аль-Хайтам ставит тарелку с бирьянина стол и забирает стакан чего-то явно слишком алкогольного из рук Кавеха, чтобы заменить глинтвейном.       — Перестань пытаться сжечь мою кухню, — он думает несколько секунд, прежде чем добавить: — пожалуйста.       Кавех ковыряется в тарелке.       — Мой проект перехватили, — выпаливает он, не поднимая глаз. — Из-за тупой ошибки, о которой я не буду рассказывать, поэтому мне просто хотелось отпраздновать и сделать вид, что всё в порядке, ясно? Но здесь даже невозможно достать еловую ветку, не то что целое дерево, я не могу ничерта приготовить, и всё не в порядке.       Он бросает вилку на тарелку со звоном и облокачивается на диван, пытаясь не то зарыться между подушками, не то между своими руками.       Аль-Хайтам выяснит позже, как именно у архитектора дворца Алькасар-сарай могли в принципе увести какой-либо проект.       — Не кидайся едой, которую я приготовил. И сними остролист, ты отравишь нас всех.       — Пф, — Кавех задирает нос, — да пожалуйста. Без ёлки всё равно не то. Если бы была ель, её бы можно было украсить и закончить на этом, а всё остальное… так…       Ещё в студенческие годы, когда Кавех возвращался от родителей после праздника, у него всегда было великолепное настроение. Настолько, что они могли трахнуться в библиотеке в последние часы закрытия, и Кавех бы посмотрел на него так, будто бы хотел, чтобы они отпраздновали вместе. А если совсем осмелеет, то мог и в щёку поцеловать, пока никто не смотрит.       Один раз они осквернили стол мудреца даршана Хараватата. Другой раз их застукал преподаватель по лингвистике, и Аль-Хайтаму пришлось ударить его по голове под вопли Кавеха об убийстве.       Видимо, это Рождество будет не таким весёлым.       Кавех выглядит откровенно подавленным, явно не расположенным не то что к нормальному общению (желательно, в последствии с минимальным использованием слов), а к не бесящему существованию.       Аль-Хайтам много спускает с рук Кавеху. Он прекрасно может понять различие между изучением и созданием чего-то — и он знал, по какой тонкой грани ходит Кавех и как сходит иногда с ума. Аль-Хайтам знает, насколько архитектура близка к искусству. В какой-то степени, его это немного восхищает. Это отчаяние и желание творить.       Так что он может понять пьянки. И образ жизни, будто завтра тебя могут отвести в темницу, хотя сегодня ты гордость своего даршана.       Однажды Аль-Хайтам поскользнулся. Он не хотел ничего говорить, но что-то было в воздухе, в атмосфере, в алкоголе — он уже не помнит, потому что человек, как бы Кавех не настаивал на обратном, — что просто отделило его голосовые связки от мозга.       Он даже не помнит, когда это было. Он не помнит, думал ли вообще хоть о чём-то в этот момент.       Зато он отлично помнит ответ Кавеха:       — Пожалуйста, не издевайся надо мной.       На этом попытки Аль-Хайтама быть честным и открытым с Кавехом закончились.       Аль-Хайтам многое спускает с рук Кавеху. Но далеко не всё.       Однако, возможно, это именно тот случай, когда стоит смягчить удар.       — Ты хотел бы украсить ель? — спрашивает он.       — Да, — отвечает Кавех с лёгким недопониманием, заходя в свою комнату.       За размышлениями Аль-Хайтам не замечает, что дверь остаётся открытой, приглашая зайти.       На следующее утро он уходит рано, планируя путешествие в Мондштадт по секундам, потому что у него меньше недели, чтобы добраться до нужного места. Легче всего добраться по воде до Ли Юэ, а оттуда уже нанять транспорт в городе до самого…       — Аль-Хайтам! — раздаётся противный голос, заставляющий глубоко вдохнуть, прежде чем обернуться.       — Люмин, — здоровается он, — Паймон.       — Куда-то направляешься? — Паймон спрашивает его, не давая и рта раскрыть путешественнице. Иногда ему кажется, что девушка вообще всегда молчит.       — Да, и я спешу.       Он уже разворачивается, чтобы уйти, когда его догоняет надоедливый перелив блёсток.       — Подозрительно. Уж не задумал ли ты чего такого?.. Если так, наша обязанность остановить тебя!       Он слышит, как ладонь встречается с лицом, и даже проявляет долю сочувствия к глупости путешественницы, которая до сих пор не избавилась от подобного компаньона.       — Мне нужно в Мондштадт за елью. Скоро рождество. А теперь отпусти меня…       — Ты празднуешь рождество?       Аль-Хайтам останавливается, стараясь не выражать удивления, и глядит на то, как рот Люмин двигается, произнося настоящие слова.       — Не я, а Кавех. Ты знаешь этот праздник? — удивление всё же просачивается в его голос, но это потому, что это действительно необычно. Не только говорящая Люмин, но сам факт того, что ему не нужно это объяснять, вызывает его интерес. Она только улыбается ему.       — Это праздник многих миров. Я могла бы…       — О! Паймон вспомнила! В Инадзуме это же праздник влюблённых, да? Да? Паймон права? Хе-хе, — она прикрывает рот ладонью и с прищуром глядит на Аль-Хайтама, — значит ли это, что наш мудрец влюблён…       Люмин ударяет Паймон по голове.       — Ау! За что! Я же права!       — Прости её. Нам сейчас надо в Порт-Ормос, но я могла бы телепортировать тебя по-быстрому в Мондштадт? К сожалению, я не смогу забрать тебя, но это должно ускорить путешествие.       Телепортировать.       Телепортировать?       Какого чёрта.       — А ты думал, как великая Паймон и великая Люмин всё успевают? — Паймон вновь хихикает. — Не волнуйся, ради твоей любовной жизни мы готовы потерять немного времени! Просто берись за руку.       Люмин протягивает руку.       Аль-Хайтам берёт её, просто чтобы узнать, что произойдёт.       Он открывает глаза в совершенно незнакомом месте.       — Ты действительно хороший друг, — шепчет ему Люмин, чтобы Паймон не слышала.       Они действительно похожи на друзей? Ха.       А в Мондштадте снег.       Не то чтобы сильный, всего лишь тонкий слой на земле и листьях деревьев, но он белый и чертовски слепит. И холодный. Стоит только подуть ветру, и мороз пронзает кости, а вдохнуть нормально невозможно.       — Бродяжка! — орёт Паймон. Люмин резко оборачивается, видит какого-то мелкого парня вдали и улыбается.       — Венти! — кричит она. — Он тебя проводит, — решает она за несчастного Венти.       Люмин быстро забегает на заснеженный холм, разговаривает с несчастным мальчишкой, на что тот, кажется, только кивает. Аль-Хайтам рассматривает лиру у того в голых руках — и это в снег.       Люмин и Паймон машут на прощание и исчезают. Аль-Хайтам медленно забирается на холм, надеясь пройти мимо мальчишки — не в обиду путешественнице, но даже его скудных знаний хватает, чтобы отличить ель от пихты, а один он работает куда быстрее.       Мальчишка при ближайшем рассмотрении оказывается парнем, которому не особо повезло с ростом. На нём слишком лёгкая одежда, а его анемо глаз бога выглядит слегка вычурным. Эта атмосфера вокруг Венти чем-то напоминает Кавеха, и не в хорошем смысле.       — Эй, да ладно! Люмин взяла с меня обещание. Не круто убегать, незнакомец!       Венти быстро догоняет его, и Аль-Хайтам останавливается, чтобы вздохнуть.       — Просто покажи мне, где у вас растут хвойные, мне нужна всего одна ель. Дальше я справлюсь сам.       Венти склоняет голову набок, чуть улыбаясь.       — Вот так бы сразу! А потом ты обязан попробовать вино из одуванчиков! Ничего не греет лучше в зиму, чем оно!       Снег противно скрипит под ногами, и кончики пальцев начинают отмерзать. Вместе с бардом Аль-Хайтам забирается на нужную гору под мягкое недопение Венти себе под нос. Благодаря потокам ветра тот скачет по любым уступам, словно горный козёл, даже не подумав предложить помощь.       — Та-да! И недалеко даже идти, да?       — Но ведь это не ёлка, — потому что перед ним совершенно точно грёбаная пихта.       — Ели? Раньше они росли в логове Ужаса бури, но… Последние два года больше не растут, кроме тех саженцев, которые удалось высадить из поломанных деревьев. Но это ведь одно и то же! Почти.       Аль-Хайтам смотрит на барда с прищуром.       — Не смей красть саженцы умирающих деревьев, — произносит тот мягким голосом, и внезапно ветер дует настолько холодный, что иррациональный страх пробирает до самых костей.       — И мысли не было, — медленно произносит Аль-Хайтам в ответ. Потому что, что он ещё может ответить архонту?       Барбатос улыбается ему в ответ.       Аль-Хайтам добрался от Сумеру до Мондштадта, только чтобы узнать, что ёлки больше не растут.       За что это ему всё?       — Ой, да не расстраивайся! Давай, я тебя подниму, ты срубишь верхушку, а потом ты расскажешь мне самую забавную историю любви из всех возможных! У меня давно не было такого материала для песен.       — Что?       — Люмин обещала мне историю, что-то про «Противоположности притягиваются»? Признаю, это довольно бытовой сюжет, которыми я обычно не занимаюсь, однако даже он…       — Нет никакой истории любви.       — Так ведь ещё лучше!       Ах. Тот тип людей, которому бесполезно что-либо говорить в ответ. Аль-Хайтам достаёт меч, и вихрь тут же подхватывает его, обвивая ноги. От холода хочется скрипеть зубами.       Аль-Хайтам цепляется за дерево, делая заруб мечом, искренне прося прощение у него (исключительно в уме), размахивается со всех сил и ударяет. Пальцы от мороза совсем коченеют, не в силах удержать вес, и медленно отцепляются от ветки.       В итоге Аль-Хайтам под раздражающий смех пытается срубить верхушку пихты мечом, опираясь исключительно на вихрь под ногами. Ему кажется, что Венти специально уводит воздух в другую сторону несколько раз, только чтобы посмотреть, как незнакомец теряет равновесие и в миллиметре от того, чтобы распороть живот мечом.       Стоит признать, что да, пихта похожа на ель. Не совсем то же самое, но максимально близкое. Кавех точно оценит.       — Ох, ладно. Это было забавно, — выдыхает Венти и вытирает слезу под глазом, пока Аль-Хайтам пытается сообразить, как ему тащить пихту. — Тебе надо в Долю ангелов. Согреешься.       Аль-Хайтам слышит какой-то странный, переливающийся звук, видит отражение света на снегу, но, когда оборачивается, Барбатос уже протягивает ему верёвку. Аль-Хайтам чуть прищуривается, но ему лишь продолжают улыбаться и толкают верёвку прямо в грудь. Они вместе перевязывают пихту, а затем крепят на спину Аль-Хайтама.       Не то чтобы пихта тяжёлая, но её размер мешает нормально идти, а от спуска по склонам начинает болеть спина. Настолько, что даже забывается, насколько телу холодно.       — Итак, если я напою тебя, тогда ты расскажешь мне интересную историю?       — Вы можете попробовать.       Венти ему счастливо улыбается и врывается в винокурню с ноги. Их мило приветствуют две горничных, и пока они обслуживают Аль-Хайтама, предлагая меню и комнату на ночь, дверь в подвал скрипит, а Венти держит две бутылки вина.       И, может, дело в усталости. Или в том, что пойло настолько сладкое, что за сладостью не чувствуется градус. В конце концов, Кавех не смог напоить его даже ящиком вина. Но в запахе трав и вязкости во рту было что-то такое, что развязывает язык.       Вместо любовной истории Аль-Хайтам рассказывает о коррупции, мудрецах, Малой властительнице Кусанали и плане Сансары. Каким-то неведомым образом, хотя идиота даже не было в городе, всё равно в нити историй вплетается Кавех.       — Бедная Буер… теперь понятно, почему она… Эх, в любом случае, теперь я вижу проблему! Ты обижен, что твой Кавех не был там, когда был нужен тебе! — Венти чокается с неподнятым бокалом в чужой руке и выпивает до дна. — Ты, кстати, делаешь то же самое, что и он с тобой. Не замечал? Хе-хе.       Аль-Хайтам пытается обдумать эти утверждения, подготовить хоть один контраргумент, но в голове пусто. Ему явно пора завязывать и ложиться спать.       — Ненавижу обиду… с ней сложно работать в любовных историях между главными героями… Вот если бы вас разлучали непреодолимые обстоятельства, вроде враждующих семей, и поэтому вы всегда оказывались порознь…       — Мы не Рам и Лила.       — Не-не, вы хуже.       Даже на нетрезвую голову подобный диалог сложно переварить. Аль-Хайтам ставит бокал на пол рядом, последние секунды впитывая тепло камина. Его останавливает чужая рука.       — Ты, конечно, можешь остаться здесь! Вот только… — Венти прикладывает палец к губам и показывает взглядом на горничных. Аль-Хайтам с серьёзным видом кивает и выкручивает звук на полную. Затем стонет от громкости.       — В тот вечер была моя смена, но я не помню, чтобы кто-то покидал поместье. Но все гостевые комнаты опустели!       — Что же произошло?       — Ну, я спросила Аделаиду… А куда подевались все наши гости? А она даже ничего не ответила. Просто продолжила поливать цветы в саду и разговаривать сама с собой…       — Что она говорила?       — «На следующий год эти цветы вырастут роскошными!» А ещё у нас на один ключ меньше, чем у Аделаиды…       — Что это значит? Тайная комната?       Аль-Хайтам заглушает все звуки на пару мгновений, чтобы дать отдохнуть голове, а затем восстанавливает нормальную громкость.       — Между прочим, владелец винокурни не пьёт вино собственного производства. — Венти задумчиво смотрит в кружку. — А это вино даже не белое, а красное. Разве это не странно?       Аль-Хайтам принюхивается к вину, ища нотки железа и ничего не находя.       — Но я думаю, что в той комнате просто вещи Дилюка! На которые, наверно, натолкнулись все гости… Так что будь аккуратнее!       Аль-Хайтам чувствует, как им манипулируют в эгоистичном порыве узнать, что находится в запретной комнате. Самое страшное? Кажется, у Барбатоса получается.       Они вместе поднимаются на второй этаж, пробираясь мимо взгляда главной горничной, и находят ту самую тайную комнату, дверь которой вполне не тайно находится почти на виду. Аль-Хайтам вытаскивает из кармана одну из невидимок Кавеха, гнёт под нужным углом, достаёт вторую и ковыряется в замке, пытаясь поддеть механизм. Механизм, сволочь, не поддаётся, поэтому принимается решение мягко толкнуть дверь плечом.       Дальше воспоминания резко расплываются в нечто нечёткое: удивлённое лицо барда, странный писк, пульсирующий красный свет, запах стали и звон в ушах, которого у Аль-Хайтама не может быть физически. И обрывки фраз между «Вау, вот это коллекция», «Буер права, за тобой…» и очень панический выкрик «Мы не!»       Аль-Хайтам открывает глаза в гостевой комнате, заботливо уложенный в кровать. Пихта стоит в углу, насмехаясь над ним. Следов Венти нигде не видно, как и вечернего происшествия. Зато на голове небольшая рана: голову явно помыли от крови, однако корочка на коже между волосами осталась. Или это излишнее теоретизирование на почве провалов памяти.       Он пытается заплатить, но ни одна горничная будто не видит его. Аль-Хайтам разрывается между двумя вариантами: свалить как можно дальше и попытаться вскрыть дверь на трезвую голову ещё раз. Однако, взвесив риски, он взваливает дерево за спину и уходит, не заплатив.       Верхушка пихты не такая уж тяжёлая, но у него нет обратного транспорта (прежде всего, потому что сюда он приезжал не на транспорте), и через несколько часов он чувствует, как его плечи болят, а по шее катится пот.       Аль-Хайтам хочет добраться до постоялого двора, но на пути ему встречалось уже несколько магов бездны, и сражаться против пиро щитов — это боль. Кроме того, он хочет не поджечь жалкое подобие ёлки, что становится ещё сложнее, когда маленькие поганцы начинают кидаться пиро слаймами.       Да и то, что у него его глаз бога и меч, не означает, что он вообще любит сражаться. Он предпочёл бы совсем не обнажать оружие.       Аль-Хайтам добирается до Ваншу со смущающе подпаленными кончиками волос, неся на воротнике запах гари. У него сушняк из-за попойки с Анемо архонтом, а его желудок пуст. Всё это в целом вызывает не сколько беспокойство, сколько сожаление.       Он платит несколько монет под дружелюбную улыбку девушки и пронзительный взгляд парня сверху. Типичный носитель анемо.       — Эй, ты, — сначала Аль-Хайтам не поднимает взгляд, пересчитывая остаток наличных, но, когда девушка за стойкой напротив него начинает переминаться с ноги на ногу, он понимает, что да, это говорят ему. — Тебе нужна помощь?       Этот вопрос явно задан с неохотой, почти через силу. Голос у парня такой, будто он курит не одно столетие, и если подумать, разве он уже не на территории Гео архонта?       — Нет, — просто отвечает он, ожидая, что произойдёт дальше. Парень фыркает, закатывает глаза (а может и нет, может, это просто атмосфера закатывания глаз) и исчезает.       Он поворачивается к девушке, а та отдаёт ему несколько монет.       — Раз вы друг Сяо, ужин бесплатно, — произносит она с облегчённой улыбкой. — Так редко можно увидеть, чтобы он с кем-то разговаривал! Даже путешественница вытягивает из него лишь по несколько слов.       Есть кто-то, кого Люмин не знает во всём Тейвате?       Впрочем, даже если Аль-Хайтам без понятия, кто такой Сяо, он не будет отказываться от бесплатного ужина.       Ночь проходит хорошо: Ваншу находится на переходной территории, где температура всё ещё опускается ниже из-за близости с Хребтом и Мондштадтом, но снег здесь уже не остаётся лежать, тая, как только прикасается к земле. Приятная погода.       Он выпивает бокал воды и пробует мясо Таньшу, предусмотрительно не беря ничего острого. Аль-Хайтам по обрывкам слов собирает, кто такой Сяо и почему, даже если о нём отзываются с улыбкой за спиной, при нём же трепещут.       Большую часть ночи он просто смотрит за окно. Лунный свет отражается на падающем снеге, и это если не красиво — Кавех бы посмеялся; он всегда смеётся, когда Аль-Хайтам даже думает о чём-то, что не относится к причинно-следственным связям, — то успокаивающе. Мысли о вечности, конечности бесконечной вселенной и ненастоящем небе заполняют разум, как обрывки текстов о Селестии.       Раздаётся музыка флейты — не совсем понятно, откуда: то ли с крыши, то ли с севера, настолько звук странен для уха, — и Аль-Хайтам закрывает глаза.       На следующее утро он уходит со двора очень отдохнувшим. Если бы он так спал в собственном доме, эх…       Сяо провожает его кивком. Аль-Хайтам уверенно кивает в ответ, будто так и задумано.       Дальнейший путь протекает быстро. Аль-Хайтам набрался сил, его не мучает голод или жажда, а снег под ногами не превращает дорогу в отвратительную грязь. Он проходит через руины и перед ним открывается Ли Юэ.       Следующий корабль в Порт-Ормос отплывает через час. Аль-Хайтам покупает билет и решает присесть в ближайшей не то таверне, не то забегаловке. Всё-таки, таскать целую пихту на спине в течение нескольких часов действительно тяжело.       Как только он садится, возникает резкая необходимость встать и уйти, особенно, когда один из предвестников идёт прямо на него. Предвестник Фатуи, из всех людей, посреди Ли Юэ, машет приветливо кому-то рукой.       Это явно не в порядке вещей: Аль-Хайтам видит, как люди глядят исподлобья, перешёптываются и даже указывают пальцем. Он думал, что это у него стальная выдержка не замечать, как люди постоянно обращают на него внимание, но этот парень на другом уровне.       — Чжун Ли! — к счастью, предвестник явно выше какой-то забегаловки, поэтому останавливается у более дорогого заведения рядом. — Помнится, ты обещал мне ужин, старик.       Это явно какая-то внутренняя шутка, потому что мужчина со спины выглядит едва ли старше самого Аль-Хайтама. Более того, тот качает головой и вздыхает, но также слышен смех.       Что же, любопытство сгубило кошку… Но Аль-Хайтам и не кошка. Он выкручивает звук в наушниках на полную, отводя от пары взгляд.       — Ты настолько в меня не веришь?       Молчание.       — Не могу сказать, что это было несправедливо.       — С учётом того, какая у банка головная боль из-за прекращения чеканки новых монет?       — Я чувствую, что ты срываешь на мне свои эмоции.       — Я? Как бы я посмел.       — Эх… Как дела в Инадзуме?       — О, всё прошло прекрасно! Если вашему бюро нужен фейерверк, обращайся! Теперь у меня есть контакты.       — Даже я не думаю, что фейерверки на похоронах были бы уместны.       — Я уверен, что Ху Тао другого мнения. Кроме того, я купил много сладостей, кимоно и другие подарки… Скоро новый год, я действительно хочу всех увидеть… Что?       — Очевидно, у нас есть лишние уши…       Аль-Хайтам тут же выкручивает звук назад, делая вид, что поправляет волосы, и подносит чашку чая к губам. Ещё рано уходить, так что он остаётся на месте, продолжая пить чай и смотреть на корабли вдали.       Боковым зрением он замечает, как фигуры расслабляются и продолжают болтать. На лице предвестника какая-то больная улыбка, но хаотичные жесты пропадают, а взгляд будто бы сосредоточен.       Это заставляет Аль-Хайтама испытывать нездоровую тоску по Кавеху. Пихта перед ним смеётся ему в лицо, как и всевозможные варианты реакции Кавеха в голове: в каждой из них он говорит, что Аль-Хайтам опять над ним издевается. С другой стороны, явно существует вариант, где он просто молчит, так что ради хотя бы этого стоит попытаться.       Когда он чем-то занят — спасением архонта, к примеру, — что даёт ему достаточно адреналина, это не так заметно. Но когда он погружается в собственную голову, он до боли остро осознаёт, что только Кавех может держать его в достаточном напряжении, чтобы функционировать по жизни. Это, в своём роде, могло бы быть тревожным звоночком, если бы Аль-Хайтаму не было плевать.       Он смотрит на пихту и почти вздыхает, но передумывает. Чай закончился, и до отправки пятнадцать минут: остаётся заплатить за счёт и отправиться на корабль. Он не оглядывается на пару из принципа (да и, в конце концов, их диалог был не так уж интересен), однако в затылке жужжит чувство, что за этим что-то есть. Не потенциально опасное, а просто крайне любопытное.       Они с пихтой отправляются в Порт-Ормос.       Ветер на воде холодный, но Аль-Хайтам всё равно стоит на палубе и пытается не теоретизировать, в итоге занимаясь только этим.       У Кавеха всегда было хорошее настроение после Рождества, если не сказать, что это единственные недели, когда он счастлив. Родители заставляли его прекратить работу на несколько недель, покупали подарки и баловали любимого сына, как только возможно, а тот цвёл под их вниманием.       Стоит ли ему купить что-то дополнительно?       Нет, Кавех бы счёл это чересчур подозрительным. Кроме того, пихта уже достаточный подарок. Скорее всего. Всегда есть шанс, что Кавех подумает, что над ним издеваются.       Аль-Хайтам отрывает небольшую ветвь и решает, что поэкспериментировать с глазом бога на ней будет интересно. Под воздействием дендро ветвь пускает несколько корней и, кажется, становится пышнее, но не больше. Когда Хайтам представляет в своей голове полноценную ель, пытаясь вызвать какие-то большие изменения, чем ускоренный рост, иголки с ветки просто обрезаются.       Что ж, не то чтобы он рассчитывал на многое.       Аль-Хайтам прибывает в Порт-Ормос поздней ночью. Остаётся одна единственная свободная комната, настолько маленькая, что ему почти приходится спать с пихтой в обнимку. Той, между прочим, совсем не пришёлся по нраву морской воздух, перепад температур и существование вне почвы.       Даже энергия дендро не особо спасает.       С другой стороны, раньше засохнет, раньше они её выбросят из дома.       На следующее утро в порту чуть более людно, чем обычно. Аль-Хайтама даже несколько раз толкают в плечо, когда он пытается выбраться к якорной стоянке.       Только на половине пути он соображает, что грёбаная пихта не может поместиться на небольшой лодке в принципе никак, если он не хочет либо постоянно задевать все окружающие растения подряд, либо утонуть.       Что же, у него ещё есть день.       Ему приходится брести с пихтой за спиной пешком до Сумеру, и в какой-то момент, когда спина и шея убивают мозг Аль-Хайтама, он думает, а стоит ли оно вообще того. Ему приходится делать перерыв, прежде чем он добирается до Вимары.       Обед утоляет его голод, но после ухода голода возвращается чувство отвращения: его одежда вся в грязи, пыли и воняет потом; он сам чувствует себя так, будто готов продать что угодно за душ. К тому же, после получаса сиденья за столом он наконец может ощутить, насколько его спина ненавидит его. Кажется, его межрёберные мышцы близки к судороге, а позвонки – к защемлению.       Он сидит ещё лишний час с закрытыми глазами, прежде чем доходит вдоль реки до нормальной дороги. Наконец-то, ровная и сухая поверхность!       Сухая она, потому что там огненный маг бездны всё высушил. Естественно. Можно было догадаться.       Аль-Хайтам подкидывает второй меч ногой прямо в мага, пробивая щит с одного удара. Есть в резко оборванном смехе твари из бездны что-то такое, что гладит эго Аль-Хайтама. Он игнорирует стрелков хиличурлов, как и пиро слаймов, сосредоточившись на нанесении увечий магу.       Когда он стряхивает непонятную жижу — ни то кровь, ни то ещё что — с клинка, то слышит запах горелого. Аль-Хайтам медленно оборачивается и видит.       Полыхающую.       Пихту.       Он медленно поворачивается голову к хиличурлу, который прекращает смеяться во всю глотку меньше, чем через секунду.       Аль-Хайтам смотрит на горящее дерево.       Что он может сделать?       Очевидно, уже не потушить. Его стихия только поможет огню перекинуться на соседние деревья, и он не успеет натаскать воды, чтобы от пихты осталось хоть что-то. Он не может вновь отправиться аж в Мондштадт: корабль будет отплывать лишь вечером, прибудет в ночь; обратно он просто не успеет.       Лучший его план — попробовать посадить покоцанную ветку в горшок и сказать, что он старался, потому что Кавех из тех, кто ценит старания. Тем не менее, он также очень ценит, когда Аль-Хайтам не уходит из дома без предупреждения, так что горшок — не вариант.       Можно попытаться купить подарок. Только в голову не идёт ничего полезного и действительно нужного, потому что Кавех сам бы тогда купил. А если не купил, то и Аль-Хайтам не может. В украшениях он мало понимает, да и украшения лично от него, который «ничего не мыслит в красоте», могут посчитать оскорблением.       Ещё можно попытаться сходить на поклон к Тигнари, но тот даже после всего произошедшего не жалует Аль-Хайтама, подпитываясь то ли неприязнью Сайно, то ли самого Кавеха. Потерпеть, впрочем, можно.       Буквально через сотню метров его атакуют плесенники, а из-за водной стихии не получается контролировать процесс бутонизации. В итоге уже после боя один бутон ранит его бедро: не сильно, но достаточно, чтобы вывести Аль-Хайтама из себя.       Он добирается до лесного дозора, чтобы узнать, что Тигнари, как и Коллеи, не будет ещё три дня: что-то про отпуск, Сайно и долгие уговоры. Аль-Хайтаму это не интересно, поэтому дальше он не слушает: разворачивается и бредёт обратно к Сумеру.       В итоге он решает разбить лагерь возле сгоревшей пихты, потому что в город идти совсем не хочется.       После ночёвки, рано с утра, он собирает свою раздражённость в кулак и приходит в город. Его последний шанс — базар, на котором уж хоть что-то, похожее на подарок, должно быть. Он осматривает несколько ваз, в душе задаваясь вопросом, это они уродские или же Кавех действительно прав. Украшения не похожи на стиль, который предпочитает Кавех. Он трогает руками несколько перьев, прежде чем слышит топот детских ног.       — Малая властительница Кусанали, — Аль-Хайтам склоняет голову в приветствии, но даже так он всё ещё может видеть её лицо.       — Удивительная встреча, — отвечает она, и колокольчики на её голых ступнях звенят. — Давай пройдёмся.       Почему-то мужчина чувствует, словно ему собираются делать выговор.       Они на базаре, гам счастливых голосов сливается в белый шум, но нет никаких запахов. Аль-Хайтам всё ещё берёт яблоко, заплатив монету, и откусывает его.       Ха. Понятно.       — Ты покинул Сумеру без объяснения причин. Не устроила ли тебя новая должность при Академии? Была ли какая-то причина твоего долгого отсутствия?       Её голос по-прежнему звонкий, детский, но при этом глубокий; интонация не выдаёт обиду или гнев. Она доброжелательна. Но он всё ещё не знает, как с ней говорить. Она смотрит прямо на него и будто бы видит не то смятение в его мозге, не то следы прикосновений анемо архонта на одежде.       — Прошу прощения, если моё отсутствие вызвало проблемы в Академии. Но мне говорили, что несколько дней отгула не будет…       Малая властительница Кусанали останавливается, устало вздыхает и трёт переносицу, словно Аль-Хайтам лично вызывает у неё головную боль.       — Обычно я стараюсь не вмешиваться в подобные дела, однако… Это растение?..       Малая властительница Кусанали протягивает руку, и Аль-Хайтам отдаёт ветку прежде, чем даже успевает подумать.       — Зачем ты носишь с собой ветку пихты? Это какой-то ритуал? Людские привычки… — она бормочет, осматривая ветку со всех сторон с явным интересом и недоумением. И всё же какое-то непонятное, подсознательное благоговение перед собственным архонтом ни на миг не исчезает.       — Мой… сосед хотел украсить ёлкой наш дом. На Рождество. Однако в Мондштадте нет больше ёлок, а пихта, которую я решил привезти, сгорела. Это её остатки.       Богиня ему улыбается.       — Если дело только в этом, дай мне пару минут.       Она сосредотачивает взгляд на ветке пихты, которая видоизменяется, разрастается и горит зелёным светом. Волна силы дендро проходит сквозь него, но не сбивает с ног. Ещё через пару мгновений Аль-Хайтам видит небольшую, живую ель в маленьких ручках.       — Спасибо, — говорит он, не зная, что ещё может сказать. Как отблагодарить. — Малая властительница…       — Просто Нахида, — она смеётся ему в лицо, — ведь ты был одним из тех, кто спас меня.       — Нахида, — соглашается он, хотя что-то глубоко внутри нелогично противится подобному обращению. — Мне казалось, что раньше у вас были какие-то претензии ко мне?       Она снова смеётся и машет рукой.       — Знаешь, ты напоминаешь мне камни. Множество камней на дне реки. Если бы камней не было, река бы утонула в почве и исчезла. Но ты даёшь течь ей, хотя и сдерживаешь темп.       Он с ужасом понимает, куда клонит Нахида.       — Но вода точит камень, — противится он.       — Не без этого, — она вновь улыбается очень ярко. — У каждого есть углы, которые нужно обточить, чтобы не порезать других. Боги улыбаются тебе, Аль-Хайтам. Возвращайся домой.       Аль-Хайтам открывает глаза и смотрит на звёздное небо.       У яблока был вкус дхокла.       Аль-Хайтам ненавидит сны.       Однако, когда он поворачивает голову вбок, — трава касается его щеки, а тёплый ветер обдувает лицо, — он всё же видит небольшую ель. Он не уверен, что сможет посмотреть Нахиде в лицо.       В конце концов, он встаёт, грузит ёлку на спину и идёт в город.       Он приходит домой, но его встречает отсутствие жизни. Нет никаких украшений… нет, не только это. Нет Кавеха. Аль-Хайтам ставит ёлку в угол комнаты и идёт в ближайший бар. Когда в ближайшем баре пусто, он позволяет себе вздохнуть и идёт к продавцу вина. Когда пусто и там, мужчина морщится, но продолжает путь до следующей таверны.       — Господин великий мудрец! Кажется, ваш друг готов отправиться домой! — трактирщик смеётся и указывает на лежащего на барной стойке Кавеха, который выглядит примерно как Кавех средней стадии опьянения во вредной фазе.       Аль-Хайтам просто знает, что счёт будет огромным.       — Чего припёрся? — бормочет Кавех. — Посмеяться надо мной?       Аль-Хайтам кивает трактирщику в знак прощания, подхватывает Кавеха под руку и выводит на улицу. Там, явно быстро трезвея от прохладного воздуха, Кавех предпочитает отстраниться и плестись медленным шагом сам. Пока не спотыкается о собственные ноги и не виснет на Аль-Хайтаме.       — И зачем так напиваться?       — Я до-олжен тебе докладывать о каждом поступке, о исполняющий обязанности великий мудрец?       Ах, значит, Кавех опять на что-то действительно обижен.       Аль-Хайтам лишь слегка пожимает плечами: это точно не его вина, так что пусть обижается дальше.       Они заходят в дом, и первое, что говорит Кавех вместо благодарности, это:       — Что это? Нет-нет, откуда это здесь? Чем ты занимался всё это время?       — Я поехал в Мондштадт за ёлкой, выяснил, что они больше не растут. Анемо архонт срубил мне пихту, которая сгорела, но из ветки которой малая властительница Кусанали вырастила настоящую ель, — отвечает Аль-Хайтам.       — Вот! Опять! — Кавех кричит, но всё ещё держится за плечо. — Ты опять надо мной издеваешься! Почему нельзя ответить нормально, откуда ель? Неужели так сложно проявить хоть каплю человеческих чувств…       Аль-Хайтам отпускает руку. Кавех падает на пол.       — Тебе всё не так, — это не тот разговор, который можно вести с пьяным человеком, но как же всё достало. — Я веду себя хорошо? «Это подозрительно, ты опять хочешь надо мной подшутить?» Я указываю тебе на ошибки без злого умысла, чтобы ты в кой-то веки попробовал исправить их и начать хоть немного быть самостоятельным? «Ты опять надо мной издеваешься!» Я говорю тебе правду? «Ты издеваешься!» Я говорю, что чувствую? «Ты издеваешься, у тебя нет чувств!» Я, чёрт возьми, просто молчу? «Хайтам, на что ты обиделся, почему ты молчишь?»       Он не замечает, как ходит по комнате, будто ему снова семнадцать лет и у него первая сессия по предмету, который он знает лучше преподавателя, но знания в его голове исчезают, когда он смотрит на билет.       Он просто не понимает.       Почему?       — Я оплачиваю твои счета. Я впустил тебя в свой дом. Мы трахаемся! Я принёс тебе живую ель, которая вымерла! Что тебе ещё от меня нужно?       Иногда река может быть настолько бурной, что камни сточатся до песка слишком быстро.       — Хайтам, мне от тебя ничего не нужно.       Они смотрят друг другу в глаза, а Аль-Хайтам даже не помнит, как оказывается на коленях на полу. Просто смотрит и не понимает.       Что ему нужно сделать, чтобы Кавех перестал издеваться над ним?       — Тогда что ты здесь забыл?       Кавех склоняет голову, и Аль-Хайтам уже знает, что тот собирается разыграть карту «Я пьян и не всё понимаю», хотя тот явно протрезвел достаточно на предыдущем вопросе. Но это логично, спустить на тормозах всё сейчас, потому что Аль-Хайтам знает, что слишком заведён, это не их обычная перепалка и лучше им обоим прийти в себя. Поговорить можно и завтра.       Это логично. Рационально. Аль-Хайтам знает это. Даже Кавех знает это.       Поэтому Аль-Хайтам вновь спускает Кавеху всё с рук.       — Кажется, я здесь живу?       Тишина действительно напряжённая.       — Или… это не так?       Аль-Хайтам вздыхает, потому что Кавех не может нормально притворяться, даже когда от этого зависит жизнь, поднимает его на ноги и ведёт в комнату, бросая на кровать. Где-то там раздаются стоны боли, но за закрытой дверью плохо слышно.       Завтра будет лучше. Разумнее.       Но когда через полчаса открывается дверь в его комнату, Аль-Хайтам откидывает одну руку, освобождая место. Эта рука тут же оказывается под чужой шеей, а горячее дыхание греет кожу груди.       Это тепло.       Вместе.       Как-то заставляет меньше страдать.       Разум успокаивается.       Второй рукой мужчина медленно выплетает все украшения из чужих волос: все заколки и невидимки, снимает перо, затем серёжки. Он не расплетает косы, зная, что Кавеху нравятся вьющиеся пряди после сна.       Особенно Аль-Хайтам спокоен, когда просыпается от того, что его мозг пытаются высосать через член.       И, возможно, это самая жалкая попытка примирительного секса, возможно, им вдвоём надо поговорить, но, когда Кавех сглатывает, а затем поднимает голову, оставляя лишь кончик во рту, чтобы играть языком, это невыносимо.       Аль-Хайтам чувствует, как собственные губы растягиваются в ответной ухмылке.       — Ты иногда такой мудак… — Кавех поднимет взгляд, и его губы по-прежнему вокруг члена Аль-Хайтама. — Не помню, что бы мы обсуждали сомнофилию.       И, наконец-то, губы Кавеха отрываются от члена, а мозг Аль-Хайтама собирается вновь по кусочкам.       — Ты против?       Единственное, что может ответить Аль-Хайтам, это:       — Нет.       И тогда Кавех заглатывает его целиком.       Невозможно не то что думать, невозможно злиться, когда Кавех смотрит на него этим взглядом, пытаясь оценить по каждому микровыражению лица, делает ли он правильно, делает ли он хорошо. Аль-Хайтам не может сделать ничего, кроме как положить руку на светлые волосы и погладить по голове.       Иногда это всё слишком. Иногда недостаточно — даже когда зубы задевают кожу, ногти царапают бёдра, а собственная рука сильнее давит на затылок.       Но чаще всего?       Это идеально.       Они оба не совсем хорошие люди. Но ничего не скручивает и разрывает Аль-Хайтама сильнее, чем знание, что однажды Кавех может решить, что хочет большего. Что хочет романтических отношений. Что пойдёт и найдёт это всё не у Аль-Хайтама.       — Хайтам, — он всё ещё между его ног, и сперма стекает по уголку рта рядом с треснувшей губой, — мне от тебя ничего не надо. Потому что ты уже мой.       О.       Это так нечестно.       — Я просто хотел бы, чтобы ты не сваливал молча прямо перед тем, как я украсил дом на Рождество. Вообще, если подумать, это можно сказать про любое твоё исчезновение.       Аль-Хайтам думает: «Тогда мы квиты».       Аль-Хайтам подавляет: «Где тогда был ты, когда они создавали нового Бога? Когда ты был нужен?»       Аль-Хайтам не думает: «Когда ты был нужен мне».       Он выдаёт только:       — Я принёс ёлку. Теперь ты можешь её украсить, как хотел. Что не так?       — Хайтам… — Кавех улыбается, складывая руки на чужом животе и опуская подбородок на них. Животу тяжело, но дышать можно, так что пускай. — Рождество было вчера.       О.       Хотя технически…       — Технически ты успел, — вторит Кавех, а потом смеет наглость ухмыляться, будто он тут победитель, — но фактически ты облажался.       Аль-Хайтам молчит, сохраняя нейтральное выражение лица. Его пальцы дёргаются от тёплого дыхания Кавеха на животе в желании прикоснуться, но он удерживает руку на месте. Что же, по крайней мере, секс вернулся. Нужно будет просто ещё немного…       — Но я рад, что мы провели это рождество вместе, — хрипит Кавех с улыбкой. — Давай сделаем лучше в следующем году?       Аль-Хайтам зарывается рукой в блондинистые волосы, чешет ногтями кожу головы и просто держит.