да, в голову пришло че-то. подумал, тебе подойдет.
«подойдет» в плане?в плане похоже на твои песни чем-то.
сережа только отправляет «когда-нибудь)», заканчивая странный диалог на полтора месяца. зато теперь ваня знает его ник, знает, что там несколько кринжовых сережиных фоток на аве, но даже они нравятся до безумия. бессмертных сам безумный, кажется. полтора месяца — ожидание сообщения. полтора месяца — несуразность мыслей о том, что сережа обязательно напишет, поинтересуется его жизнью. но ожидания напрасны, и ваня разочаровывается, думая, что теперь о нем забыли. может, у сережи запись треков на студии или, может, встречи, пьянки, веселье, секс. что там обычно у музыкантов, у таких причудливых и таинственных? но о нем не забыли, если, конечно, ванину строчку в сережиной песне можно называть сообщением. он поет уверенно, спокойно, лишь иногда делая короткие паузы, разрывая строчки. и бессмертных слышит то самое, что можно назвать родным. что можно назвать его историей. но я помню, как бабочки порвали твой живот и врезаются в ребра — одно за одним. все фразы «извини» пережеваны, как детский «орбит» — и ни слова о любви. ваня улыбается, тепло приятно разливается по горлу вместе с алкоголем, а рядом сидящий саша, его неизменно любимый друг еще с самого детства, только качает головой. — ванек, ну не сдался тебе этот чел. эти музыканты все долбоебы. а саня был тем самым умным человеком, говорящим подобное, и постоянно оказывался прав в своих убеждениях. интуиция подводила его редко. слишком редко. — отъебись, сань. а бессмертных убирает пшеничные пряди за уши и открывает диалог, кажется, совершенно не собираясь перестать улыбаться.довольно приятно, что ты взял эту строчку себе в песню.
охуенный альбом, кстати.
«как и все остальные» — хочется написать, но мозг вовремя решает остановиться. ты ведь сказал, что она подходит. надеюсь, против не был.если бы был, то сказал бы.
рад, что понравилось)
у меня что-то типа концерта в москве двадцать восьмого января, не хочешь сходить?у бедных студентов нынче нет денег, да и чет заказов по работе тоже.
бесплатно. для тебя бесплатно. ради этого бессмертных впервые готов выйти из дома не в магазин или в универ. ради этого бессмертных готов каждый день облизывать губы в предвкушении и покупать новые шмотки, чтобы разнообразить свой гардероб. чтобы сережа оценил, конечно. саша закатывает глаза днем двадцать восьмого, угрюмо поменяв положение на заправленной кровати, и относится он к ситуации со скептицизмом. — бесплатный билет? глупость какая-то. — тебе скрин показать, что ли? что не устраивает? — ваня сменяет один свитшот другим, ловя себя на пугающих мыслях. — как на свиданку, блять… — шепчет, пока разглядывает себя в зеркале. — да зачем мне твой скрин… странно, что чел тебе просто так дарит билет — ему же в убыток, — друг дергает бровью и отмахивается от просьбы оценить прикид. — от одного билета не обеднеет, не переживай. но сашино лицо так и остается напряженным. а ваня считает, что ему завидуют. долгий путь пешком по сугробам от метро до большого клуба не портит настроение. пару раз ваня чуть не падает, но сам же и смеется с того, как, наверное, нелепо он выглядит, и наконец выходит на протоптанную дорогу, приближаясь к зданию. и вновь появляется будоражащее чувство, когда проверяют билет и пропускают бессмертных внутрь; когда он видит парней и девушек приблизительно такого же возраста у гардероба; когда наконец сережу можно заметить в реальной жизни. настоящего, живого, с шикарной улыбкой на таких же шикарных губах. и ване в первых рядах безумно хорошо. сережа красивый до пиздеца и головокружения. его кудри кажутся самым прекрасным волшебством из всех, увиденных ваней за все двадцать лет. его тембр такой же спокойный, как и на записи, льется в уши. и ваня почти срывает голос с наступлением новой песни — потому что, блять, наизусть все уже заучил давным-давно. и ваня почти растворяется в толпе, в свете софитов ярких-ярких, красно-сине-зеленых. боже, у него и вправду кружится голова. от сережи, конечно. а от кого еще? хорошо — слышать, как нереально звучит та самая придуманная им строчка в песне кумира. хорошо — понимать, что эта строчка действительно теперь имеет значение. хорошо — увидеть сережу после выступления рядом с собой. он усмехается, волосы мягкие убирает в хвост и выпускает передние пряди. бессмертных, честно говоря, сначала даже и не понимает, что разговаривают с ним. здесь жарко и классно, здесь краснеют щеки и дрожат руки от прилива адреналина. — привет, муза. — муза? — ваня шевелит бровями непонимающе, но кривая полуулыбка сама появляется на не заживших от ранок губах. кажется, они лопаются снова. — ты вдохновил. не иначе как муза, — он лишь усмехается по-доброму, оставляя невесомое касание на чужом плече. током прошибает. сережа, блять. ох, ваня бы с удовольствием вдохновил сережу еще раз. ох, ваня бы с удовольствием стал музой для сережи. ну а сережа с удовольствием сделал бы ваню своей музой. жаль, что люди — расходный материал для удовлетворения его вторичных потребностей. но во всем есть свои плюсы. немного позже, когда время близится к часу ночи и свет загорается на ваниной небольшой кухне, он видит историю с подписью «самый охуенный день рождения)». но бессмертных даже понятия не имел, какой сегодня день. а сегодня сереже исполнилось двадцать. сегодня сережа прекрасно знал, что ему вновь напишут с вопросом, мол, почему не сказал, и диалог завяжется сам собой. жизнь сережи — то ли шутка дьявольская, то ли еще что: постоянно забитый директ, записи новых песен, иногда отсутствие здорового сна и, конечно же, самое главное. то, что, наверное, смешит его больше всего. и ведь люди, придумавшие себе идеализированный образ, живут им, не замечая ничего вокруг. они пишут: «ты такой классный, ты такой крутой! я тебя люблю!», а сережа только улыбается. ему всю жизнь говорили: «пешков, ты мразь, не заслуживающая человеческих чувств» — наверное, потому, что он сам испытывать их не умеет. лучше создавать себе образ безупречного, ласкового и чарующего, чем узнавать, что на самом деле скрывает за собой так крепко прижавшаяся к лицу маска. лучше, чем разбивать все свои надежды о светлый пол чьего-нибудь подъезда, весь испачканный в уличной слякоти. лучше держаться подальше, чтобы не обжечься, когда будешь поближе. таких бедных людей, которые совершенно забивают на себя и свои чувства, отдаваясь какой-то там несбыточной мечте целиком и полностью, пешкову когда-то было жаль. однако он понял, что каждый делает выбор сам. и не всегда в свою пользу. быть жертвой или потребителем — хищником — решаешь быстро, соблазняет ведь. сережа не особо парится по поводу того, какое количество «жертв» в нем разочаруется, они виноваты в этом не меньше. почему все вокруг считают, что люди искусства — таинственные, манящие и особенные? люди искусства — боги? богом быть трудно, когда не чувствуешь уже ничего и ни к чему, за исключением одной лишь музыки, которую создаешь сам. глаза загораются, когда кто-то понимает ту самую единственную строчку, которая так долго гложет тебя и имеет в себе чувств намного больше, чем ты. музыка — то, чем дышишь, когда не хватает свежего воздуха. музыка — то, во что выливаешь свои ебаные мысли, сводящие с ума. пусть лучше сведут с ума твой текст, чем тебя. тебя уже поздно. музыка — то, что называется элитарным искусством, высшим творением. ну а люди... а что люди? каждый приходит и уходит однажды, а исчирканные черной гелевой ручкой блокноты и забитые до отказа заметки, которые сам создатель порой не может разобрать, остаются всегда. ваня виноват тоже. он сближается сам, и пешкову для этого делать ничего не нужно — достаточно быть чьим-то там кумиром. ваниным кумиром. сережа встреч не ищет, но бессмертных почему-то постоянно то тут, то там. он заполняет собой пространство, мысли — нет, но надеется заполнить тоже, занять там отдельное местечко, чтобы не оказаться тем, кто проиграет. однако пешков заведомо знает, что дальше. и пешков решает плыть по течению этой реки, затягивая себя в водоворот ваниных чувств. сережа пассивен в этом плане — ему действительно не сдалось все это. так, обыкновенное развлечение обыкновенного человека, которому надо хоть откуда-то черпать вдохновение. вдохновение важнее людей, оно важнее всего, что есть в этом грязном мире. пешков не отрицает, что он тоже грязный, прогнивший изнутри, но в зеленых глазах вани все еще кажется кем-то другим, отнюдь не похожим на остальных лишь потому, что бессмертных совершенно не разбирается в людях. в своих иллюзиях даже не разбирается. и терять нечего. у сережи взгляд плотоядный. впрочем как и его улыбка. впрочем как и он сам. но ваню будоражит отчего-то очень-очень сильно — даже ощущение в груди такое тянущее, будто скатываешься с горки на огромной скорости. сережа сладко произносит: — будешь моей музой? ваня впервые не думает. но ваня впервые делает неправильный выбор, закапывая самого себя глубже в грязную мокрую землю. каково это — быть использованным кем-то, к кому питаешь такие глубокие чувства? тебе нужно проснуться — это капкан. ваню отчего-то целиком и полностью устраивает все. кажется, он совсем слетевший с катушек, если плюет на себя, ставя такого человека на первое место. у него прекрасные зеленые глаза, такие по-детски чистые и благородные, как и сам бессмертных, и сережа бы сказал обязательно, что ему жаль, что ване пора бы перестать так обращаться с собой. но каждый делает выбор сам. и пешков ни в чем не виноват. сережа всего лишь пишет песни, ловит с них очередной кайф. ловит кайф, быть может, с вани — скорее, с его мастерства придумывать эти блядские красивые строчки, так приятные для глаз. ваня в сережиной большой постели, пожалуй, то самое вдохновение, о котором так грезит пешков денно и нощно. вдохновение, которое по-прежнему важнее всего в этом грязном мире и которое излечивает сережину израненную душу. у него длинные пальцы, а ногти — кошачьи коготки, царапающие по спине что-то непонятное, но что-то родное. но вместе с царапинами приходят новые строчки, и от них у пешкова кружится голова, потому что он пиздецово повернут на музыке и готов ради нее свернуть горы. моя милая голая нимфа, дай мне огня. ваня в сережиной постели — вид получше бразильских высоченных водопадов, великих каньонов и глубоких озер, так сильно впечатляющих туристов. сережу с вани прет, как с наркотиков. о чувствах ни слова. бессмертных, кажется, и сам понятия не имеет насчет того, во что он ввязался, но ввязался по горло и точно не хочет — не может? — выпутаться из этого дерьма. ване хорошо срываться по первому зову, а с вани хорошо срывать его модную одежду на дорогущий пол темной квартиры недалеко от центра. пешков пользуется нагло, хватая нужное целиком и не желая отпускать до тех пор, пока не наиграется. и играть он любит безумно. а проигрывать — никогда. его муза — тихо стонущий на ухо студент-программист, это даже смешно, но ваня будто бы создан для этой роли, для вдохновения и удовлетворения. особенно когда он пылко целует шею, сам задыхается от собственных эмоций и жмурит зеленые глаза. шепот-вздохи-всхлипы — сережа будто в ебанутом экстазе своих желаний. ресницы ванины — длинно, красиво, пушисто. волосы ванины — пшеница в поле и приятная мягкость на пальцах. они пахнут сладковатым шампунем, наверняка женским, и отлично наматываются на пальцы, когда у сережи чересчур игривое настроение. новые строчки — новые песни. новые песни — новые альбомы. даже коллеги по цеху — и по совместительству друзья — интересуются, когда пешков умерит свой пыл и почему он так продуктивно движется вперед. а сережа молчит, пряча за полуулыбкой и махом ладони одно слово из четырех букв. муза. или, быть может, ваня. ваня, который сам себя закопал, а сережа всего лишь подал ему испачканную в мокрой земле лопату. пешков спокойно говорит: — сияй для меня, как гирлянда. а ваня соглашается, потому что это единственный вариант почувствовать себя живым и нужным. жаль, что не в том смысле. но. каждый делает выбор сам. и в этом вся загвоздка.