Помни о смерти, всевидящий

Лайт Ягами видел Рюдзаки Лоулайта лишь один раз. Да, только один, и не больше, но ему хватило и того, чтобы понять — второй встречи он бы избегал любой ценой. Пусть ничего её больше и не предвещало. Они работали в разных отделах. Лайт — в том, где платят больше положенного, в котором сотрудники ходят в таких же дорогих рубашках а-ля от Ёдзи Ямамото, — сам он носил только их, не жалея отцовских денег на люкс, — и в котором все прекрасно знали его положение. Лучший студент Токио, отцовская гордость и заместитель начальника уже в двадцать пять лет. Прекрасный образец человека, ненависть к которому объединяет весь отдел. Он точно знал, что о нём говорили, и чутким сердцем ощущал, как наэлектризован вокруг него воздух. В какой-то степени, он был благодарен коллегам за то, как они подпитывали его самооценку, при этом не говоря ничего лично. Все знали, почему Лайт так рано стал чуть ли не их шефом, и наверняка обсуждали за ужином дома или с друзьями, но при нём молчали. Конечно, не так уж сложно быть заместителем начальника, если начальник — твой отец. Все знали, что в обычной жизни он пользовался своей слащавой внешностью, которую оттенял ледяной взгляд социопата. Лайт мог смотреть так, что становилось страшно. Взгляд будничный, но до того холодный и пронзительный, испытывающий на прочность и видящий насквозь все мысли, что лучше промолчать. Скромняги с зоркими глазами иногда видели засосы, спрятанные за воротом чёрных рубашек. Подсчитывали, сколько их зарплат похоронено в стаканчике Лайта с ручками Sailor, а потом стеснённо улыбались ему при встрече. Лайт знал, что скрывается за этим кривоватым дружелюбием — они хотели подползти к нему поближе. Они хотели прибавки, выгодных связей и будущего, хотя бы на сантиметр приближенного к настоящему Лайта Ягами. И он бы так и продолжал быть главным объектом слухов их отдела, если бы не Рюдзаки Лоулайт. Невидимый, всезнающий, почти божественный. Один такой на всю Японию, прячущийся в дебрях их полицейских кабинетов, способный предчувствовать то, чего другим не дано. Волшебный, как полярное сияние, и неуловимый — как оно же. По вечерам, когда сотрудники расходились по домам, а в коридорах становилось непривычно тихо, люди поговаривали, что слышат его шаги. Что его многоликие тени скользят по стенам, не доходя до очевидца, рассыпаясь в последний момент. Он был будто юрэй, о которых все читали в книжках, но видели вживую — лишь единицы. Рюдзаки Лоулайта, как и полагается, видел только Лайт. Потому что все привилегии мира, даже такие бесполезные, должны были достаться ему. Но той жуткой встречей он не то что не гордился — он вообще её вспоминать не хотел. Рюдзаки работал в башне из слоновой кости. Никто не знал, где именно, никто даже не знал, как он выглядит, лишь слагали легенды. Полицейские вечно слагали легенды. Это было их эвфемизмом для сплетен. И главный сплетник, Тота Мацуда, кажется, только догадками о Рюдзаки и жил. Каждый раз, когда Лайт его видел, парень с прытью провидца рассказывал, кто же такой этот Лоулайт. Это уже походило на то, как перекраивала одну и ту же сказку мама перед сном. Рюдзаки был то наркоманом из богатой семьи, то сиротой. То истинным чудом света, то аферистом, обманувшим всю японскую полицию. То писанным красавцем, которого стоит прятать, чтобы его не изнасиловали фанатки, то таким уродом, что… Да все равно его надо было прятать. Иначе как бы Мацуда и его соратники объяснили, что никто не знал, где их любимый Рюдзаки работает?.. Лайт был выше сплетен. Он был выше их всех. Выше Мацуды с его детской нескладностью, его вечно нервозных друзей, ржавших как кони. Он плыл среди них с жёсткой уверенностью, доставшейся от отца и приумноженной раз в десять. Потому что его ум стоил умов всего отдела. Потому что он, в отличие от идиота Мацуды, знал, что такое, когда на тебя смотрят с обожанием, куда бы ты не пришёл. Как просто можно очаровать любую девушку, лишь приблизившись к ней и одарив ощущением божественного присутствия. И каково это — когда и на работе, и в личной жизни, и в уже полузабытой студенческой всё складывалось просто, до скучного элементарно. Каково это — когда тебе везёт больше, чем глуповатой младшей сестре. Она-то понимает только историю и английский, а он в её возрасте уже был отличником и почти что гением. Каково это — обогнать отца, которому в двадцать пять лет было суждено лишь добывать всё своими руками, без какой-либо помощи. Наверное, он в возрасте Лайта больше напоминал Сюити Аидзаву. Крепкий и уверенный, такой своё возьмёт силой, но вот умом не воспользуется. Даже когда надо. И, видимо, отец всё же почувствовал в сыне конкуренцию. Решил спустить с небес на землю, в понедельник окатив ледяным: — Лайт, с этого дня ты работаешь с Рюдзаки Лоулайтом. Затем — пауза, достаточно длинная, чтобы Лайт осознал услышанное и округлил в немой ярости глаза. У Лайта и Соитиро Ягами были чёткие роли и в семье, и на работе. Соитиро говорил, ставил перед фактами, смотрел и понимающе, и цепко одновременно. Лайт — давил свою натуру и подчинялся. Только в кабинете отца он представал таким — кротким и послушным. Его максимум — разгневанный взгляд, обращённый куда угодно, но только не на Соитиро. Соитиро Ягами был слишком хорошим отцом. Особенно для такого сына, как Лайт. Он никогда не выражал ни гнева, ни маломальского раздражения в адрес сына, и это спокойствие не давало Лайту пошевелиться. Тот же ещё в детстве понял, что за строгостью голоса и взглядов прячется самый лучший папа, добрый, понимающий, любящий так, как никого не любили в окружении Лайта. И Лайт, в свою очередь, чувствовал себя должным. Ни в школе, ни в университете, ни на работе — ни в коем случае не разочаровать Ягами-старшего. Не понижать планку, несмотря ни на что. Не срываться, не задирать нос, не поднимать голос. Он должен быть лучшим. Потому что Соитиро, хоть и не просил этого прямо, но и права выбора не давал. Каждое «отлично» в школе и похвала учителей отрезали обратный путь. Как невозможно было провернуть обратно мясо в мясорубке, так и отличнику нельзя было бросить всё и стать обычным. За проданную душу Лайта отец платил самой ценной валютой — искренней любовью к тому, кого остальные то ли боялись, то ли ненавидели. Скорее всего, всё сразу. Но сейчас покорность Лайта чуть не дала трещину. На секунду разгневанный, мечущийся диким зверем взгляд Лайта скользнул по переносице Соитиро. Гнев сына ударил отца не прямо в глаза, но максимально близко. В отношениях, где даже в период подросткового бунта, Лайт не позволял себе лишнего, это было неслыханной дерзостью. Соитиро почувствовал непривычную злобу и продолжил: — Так попросил сам Рюдзаки. Он увидел тебя в одном из своих… Видений, — последнее слово Соитиро произнёс нехотя, будто что-то вульгарное, — Ты же знаешь, его слово — закон. Лайт вскинул брови. О как. Слово Рюдзаки — закон. Удивительно, что отец не процитировал одну из сплетен Мацуды после такой громкой фразы. Соитиро растерянно развёл руками, закашлялся и нелепо расправил плечи. Лайту стыдно было думать о том, что его отец мог быть таким. Заискивающим перед сыном, бессильным перед полумифическим Рюдзаки. — Нет, не знаю. Хотя на самом деле, после их встречи стоило полагать, что Лайту аукнется его «везение». Даже если бы Лайт Ягами миновал сей участи и дальше жил бы спокойно, он бы точно понял — тогда он встретил Рюдзаки. И чёрт его знает, может, совместная работа была меньшей из проблем, которые последовали бы после. Лайт Ягами видел Рюдзаки Лоулайта лишь один раз. Ему точно было достаточно. Эта встреча была случайной, и по справедливости должна была случиться в чьей угодно жизни, но не его. О таком мечтал Мацуда или Сюити, хотя, наверное, всё было правильно — только Лайт мог бы отреагировать на подобное должным образом. Он единственный не интересовался личностью экстрасенса и обладал даром сдержанного поведения. Но где-то в глубине души тогда он ужаснулся — как же ядовито и остро ощущался случайно брошенный взгляд Лоулайта. Такого он не чувствовал никогда. И не должен был. Лайт редко чувствовал стыд, однако в ту ночь, — противная японская зима, ошмётки снега, подсвеченные желтушным светом фонарей пустые улицы, — нечто похожее клюнуло его прямо в сердце. После ночи у Мисы, которая ждала его каждый вечер, но с которой он не был готов встречать утро, Лайт почему-то не хотел идти домой. Никто в его семье не знал ничего о его личной жизни, — хотя Лайт подозревал, что до отца долетают слухи, — и парень хотел, чтобы так оно и было. Острый слух матери обязательно бы услышал, как посреди ночи сын пришёл домой, а где она — там бесконечные расспросы, лукавые улыбки и полунамёки, иногда доходящие до откровенного «Когда познакомишь со своей дамой?». Дама Лайта выглядела так жалко в своей попытке понравиться, что даже он не хотел с ней иметь дело, а показывать такую девушку маме, даже чтобы наконец отстали — верх неуважение к себе и своей семье. У Лайта Ягами должна была быть девушка под стать, а не легкомысленная модель, которая сама умоляет взять у него в рот. После встречи с ней хотелось отмыться и не тащить грязь воспоминаний в родной дом. Он жалел даже о том, что она видела его голым, а когда Миса влюблённым голосом сказала: «У тебя на спине двадцать родинок, Лайт, целое созвездие» он захотел её ударить. Если бы он мог, он бы трахался с ней, не прикасаясь, а если бы желания на день рождения сбывались, то попросил бы у вселенной больше не чувствовать сексуального голода. Или хотя бы умерить либидо, которое всегда убивало ум — иначе, почему он приходил к Мисе? Почему искал лёгкие пути, если в остальное время ему свойственно было решать лишь самые сложные загадки?.. После ночи с Мисой Лайт приезжал в полицейский офис. Первым делом шёл в пустые душевые, которые ночью выглядели зловеще, как декорация для хоррора, но ему там было спокойно. Он знал, что только там может стать тем Лайтом, которым всегда себя ощущал. С чистыми мыслями, пахнущим мылом и одеколоном, очищенный от унизительных касаний своей недодевушки. Ночью здание напоминало заброшенный муравейник, где-то в полупустых коридорах можно было встретить людей. Работников ночной смены отличала глубокая синева под глазами, бледная кожа и желание поскорее спрятаться за рабочим местом. И на Ягами Лайта те не обращали внимания. Когда Лайт от Мисы ехал прямиком в офис, чтобы поспать там до начала своей смены, — и в глазах отца и прочих работников предстать лучшим работником, — он чувствовал себя неожиданно-правильно. И спокойно. Величие правосудия и знакомая обстановка развеивали отвращение после ночи, проведённой с нелюбимой. А в ту ночь в привычной рутине произошёл сбой. По пути к грузовому лифту, одному из тех, куда прочие работники обычно не ходили. Этот коридор Лайт считал своим. И не только потому, что сыну начальника полагалось считать своим всё, но и потому, что это был его тайный ход для сокращения пути в офисе. Удивительная развилка на первом этаже, где даже днём никого не было, а ночью — так и подавно. От главного входа — поворот направо. Мимо дактилоскопических лабораторий, до конца коридора. Там так тихо, что слышно биение собственного сердца. Лампочки с электрическим треском мигают над головой. В такой тишине сразу слышно чужаков. Сначала из темноты выплыл пожилой мужчина в костюме, неотличимом от прочих полицейских костюмов. Чёрный пиджак, белая рубашка, тугой узел галстука на шее. Его лицо будто тяготело к земле, и в складках с трудом угадывались остальные черты, только седая щётка усов над губами и брови обрисовывали прочие контуры. В руках он крепко сжимал книгу, кадило и бархатный мешочек. Сперва Лайту показалось, что ему происходящее привиделось — мало ли, что увидишь, когда хочется спать. Однако, когда странный мужчина поравнялась с ним в пустом коридоре, Лайт отчётливо ощутил, что увиденное — не сон. И имя Рюдзаки всплыло в голове непроизвольно, как воспоминания о ночном кошмаре посреди дня. Его равнодушие к личности провидца на секунду развеялось. Он захотел впитать произошедшее до последней капли, запомнить каждую мелочь. Не за тем, чтобы поделиться радостью с Мацудой, но чтобы в очередной раз убедиться — чёрт возьми, он избранный, он точно избранный! Мужчина сделал шаг навстречу Лайту, но, видимо, даже не обратил на него внимание. Он обернулся, будто ждал кого-то, и застыл, сложив руки за спиной. Лайт замедлил шаг, ожидая, что же будет дальше — происходящее напоминало представление. Вот только в безразличном взгляде старика, выжидающе смотревшего куда-то в темноту, не было и намёка на интерес перед Лайтом. Да как он посмел. Лайт даже не успел разозлиться. Коридор обдало холодом, будто кто-то открыл форточку, и из тени бесшумно вышел парень. Ровесник Лайта. Но ему не ровня. Сгорбившийся, уродливо-высокий, с босыми пятками и в одежде, которая висела на нём мешком. В руках у того был пакет из ближайшей кондитерской, — разве она была открыта в три часа ночи?.. — и держал он его странно, будто дохлого зверька, одними кончиками указательного и большого пальцев. «Это же Рюдзаки!» Лайт был уверен. Никто, кроме Рюдзаки, не мог бы выглядеть вот так — в их-то отделе, где каждый заботился о своей внешности больше, чем о работе! Хотя Лайт ещё по старику, — его, должно быть, звали Ватари, о нём Мацуда тоже иногда упоминал, — понял, что Рюдзаки где-то рядом. Лайт растерялся всего на секунду. Не знал, пойти ли навстречу этим двоим, или же развернуться и перестроить маршрут. Но растерянность эта быстро развеялась — это он-то, сын шефа, должен был трусливо отступать? Нет уж, пусть этот чудак его хоть проклянёт здесь, но он пойдёт так, как шёл. Лайт привычно поднял голову в горделивом жесте, расправил плечи и спину. Наверное, это был первый случай за всю его жизнь, когда врождённая уверенность покинула его. Испугалась, свернулась клубочком в груди. Он ожидал, что провидец, так же, как и его экзорцист, слепо пройдёт мимо, и потом Ягами примет эту встречу за один из снов, но когда мужчины приблизились друг к другу, у Лайта непривычно заскребла тревога в сердце. Ощущение, будто мимо на всей скорости промчался автомобиль. Будто смерть ненадолго залезла костлявой рукой прямо в череп, переворошив там всё. И зимний холод, который в офисе никогда не ощущался, закрался под рубашку. Подкатил тошнотой к горлу, оставив на языке горечь, сдавил шею. Иногда Ягами слышал, что нечто гнетущее закрадывалось в разум, когда обычные люди встречали экстрасенсов. — Это чувство ни с чем не спутать, — как-то раз увлечённо пересказывала мама, которая обожала говорить об экстрасенсах, — говорят, это похоже на падение с высоты! Может, хорошо, что их так мало? Представляете, какой это стресс — почувствовать такое хоть раз в жизни? Тогда Лайт подумал, через пелену тревоги, что встреча с великим и ужасным Рюдзаки Лоулайтом действительно смертельна для психики. И не выдержал бы её ни весельчак Мацуда, ни кто-либо другой. Если даже Лайт держался с трудом, то куда остальным?.. Он ускорил шаг, но в ногах гудела тяжесть страха. Всё вокруг гудело и трещало, качалось, и идти стало невыносимо сложно. Редкого, как видение, провидца хотелось пройти как можно быстрее. Но если Ватари проплыл мимо с гордым безразличием, то Рюдзаки, поравнявшись, замедлил ход. Заметил. «Чёрт». Его глаза были серебристо-серыми. Зимними. Колючими. Под глазами синяки, ничего удивительного, но цвет их был до того тёмным на фоне бледной кожи, что казались чёрными. И смотрел он пусто, будто в глазницах не было ничего. Лайт Ягами, гордый, самодостаточный Лайт Ягами, не верящий в существование своей слабости, захотел убежать. Ему стало страшно. Впервые в жизни ему стало страшно. Рюдзаки смотрел в душу и копался там, будто видел насквозь. А может, действительно видел?.. Всевидящий. Гипнотический. Взгляду меньше секунды отроду, а Лайт уже почувствовал слабость — из него будто вычерпывали силы. Пугающий взгляд огромных глаз статично смотрел прямо в его карие. Неслыханная дерзость, которую не позволял себе ни подчинённые, ни Миса, ни родственники. А этот призрак не то что смотрел, а молча выпытывал — кто же ты такой, Лайт Ягами? О чём думаешь и от чего прибежал в пустой офис? Как зовут твои страхи, что тебе снится, что ты сейчас чувствуешь?.. Эти незнакомые доселе вопросы закрались в голову Лайта и звучали чужим, тихим голосом. «Так вот, почему его скрывают от людей…» Рюдзаки расширил глаза и тоже ускорил шаг. Неужто что-то увидел? Спросить не хватило сил. Нет, не смелости, Лайт знал, что смелость его — константа, претерпевшая единичный сбой. Секундный, можно сказать, ожидаемый. Но вот сил у него и впрямь не было. Возможно, не встреть он Мису, он бы мог посмотреть точно так же. Испытал бы удачу, пусть потом и пришлось бы поплатиться проклятием, или что там эти чудаки делают? В общем, это было-то и неважно. Рюдзаки ушёл быстро. Они разошлись за несколько секунд, у Лайта не появилось желания обернуться. Он бы никогда не обернулся, если бы не тяжёлый, неразборчивый хрип. Где-то в нём затерялся слог, похожий на его имя, и Ягами почувствовал, как вспенилась внутри злоба. Он что, совсем с ума сошёл, обращаться к нему по имени, даже не познакомившись?! За спиной Лайта что-то тяжело упало, и он всё же обернулся. Машинально. Ему хотелось верить в заученность реакций, хотя страх не отступил до конца — это же сумасшедший, опасный бес! И не зря к нему приставили так называемого экзорциста. Хотя защитит ли его этот сухой старикашка, если Рюдзаки с таким же тяжёлым, как взгляд, кулаком набросится на Лайта?.. Но Рюдзаки не набросился бы. Его тело, охваченное судорогами, затряслось на полу, а рядом смиренно стоял Ватари, прижимая к себе книгу и кадило. Низкий стон залил коридор, Лайт даже успел рассмотреть, как Рюдзаки хватается пальцами за пол. Безуспешно. Пакет с шуршанием выплюнул из себя кексы с кремом. Розоватое пятно с посыпкой отпечаталось на белой кофте. И даже кончики пальцев ног у того дрожали — судороги выворачивали тело, будто выжимая. Трясли, ударяли конечностями до невидимых под одеждой синяков, и густой хрип боли, казалось, взвивался до последнего этажа. Так кричат умирающие животные. Бешеные собаки, которых отстреливали для чужой безопасности. «Так тебе и надо». И вселенская справедливость, которая всегда была на стороне Ягами-младшего, восторжествовала. Чудовище, что показало Лайту страх, умерло само. Как и должно было быть.