Ненавижу фиолетовый

Он не знал что делать. Слишком напуган, слишком возбуждён, слишком... Слишком больно. Кэлхун сидит между широко раздвинутых ног коллеги, которого вот-вот должен был уволить, и смотрел своими большими, зелёно-изумрудными глазами в чужие. Единственный здоровый глаз Теннанта был неимоверно тёмным, чёрным, и эта чернота уволакивала Ровоама куда-то слишком далеко, не давая нормально дышать. Или это был страх? Эдмунд насмехается, улыбается надменно и щурится, снимая очки с толстыми линзами с покрасневшего от стыда лица, кладёт на стол и зарывается рукой в чёрную копну волос, сжимая и оттягивая до болезненного всхрипа. Свободная рука тянется к шприцу на столе, немного неловко держа его и двигая голову Кэлхуна назад, открывая вид на его шею и пульсирующую вену. Иголка входит жутко медленно и мучительно больно, заставляя морщиться и упираться руками в чужие коленки, обтянутые джинсами. Ровоам практически не дышит и даже не может разглядеть чужое лицо из-за слёз и проклятой дальнозоркости, что настигает с возрастом всех. Он знает, что накосячил. Знает, что стоило не брать этого мудака на работу, но взял. И не жалеет. Кэлхун пугается ещё больше, когда Теннант достаёт ещё один шприц. Куда меньше и странной жидкостью внутри. Если с первым было понятно, что это какой-то анальгетик, то сейчас даже предположить невозможно. Вводит также в шею, осторожно и медленно. Улыбается всё шире и, наконец, убирая шприц, хлопает по щеке. — Умница. А теперь покажи папочке Эдмунду, что ты умеешь, — лепечет приторно-мило, проходит большим пальцем по лбу и сжимает волосы. Ровоам судорожно расстёгивает ширинку джинс, пальцы соскальзывают с пуговицы и биолог уже самостоятельно приподнимается и стягивает одежду с себя. Теолог сжимает резинку трусов, спешно тянет вниз и слышит тихое шипение. Утыкается носом в бедро, обхватывает рукой налитый кровью член и несколько раз двигает ей, попутно опускаясь ниже и съёживаясь от осознания происходящего. — Нет, Ровоам. Не так. Подними голову на меня, — опять чем-то недоволен. Кэлхун поднимает лицо на биолога и видит только размазанные пятна. Зачем-то приподнимает веко, а после теолог видит блеск скальпеля? Он не уверен, но это точно что-то металлическое. Раскрывает глаз полностью, слегка надавливая на роговицу и проводит скальпелем вниз, не давая дёрнуться и закидывая ноги на его лопатки. Держит крепко, ведёт остриём вбок и всё ещё широко улыбается. Глаз уже не видит, и Теннант слегка надавливает по бокам, вытаскивая его из глазницы. Крутит скальпель в правой руке, берёт поудобнее и отрезает мышцу, хмыкая и откладывая глаз куда-то на стол. Кэлхун не сдерживает слёз, молча наблюдая уже единственной зелёной радужкой и зрачком. Боли нет, только странный и непонятный дискомфорт от того, что глазница пустая. Кровь медленно наполняет её и стекает вниз, смешиваясь со слезами. — Каким же ты стал послушным. А раньше ведь сопротивлялся. Помнишь же, Ровоам? — ненавистный приторнный голос начинает раздражать до скрежета зубов. Голову наклоняют вниз, заставляя кровь вылиться и освободить немногочисленное пространство. Эдмунд подставляет к пустой глазнице член, будто примеряя и чуть хмурится. Эта эмоция не нравится Кэлхуну. Становится тошно и страшно при виде окровавленного скальпеля, а боковое зрение подмечает молоточек. Маленький, совсем небольшой, но это пугает до чёртиков. Опять что-то холодное касается кожи, только где-то под бровью. Скальпель неприятно, но без особых усилий разрезает ткань, доходит до черепа и стукается об него, заставляя сморщиться. Идёт дальше, вгоняется под кожу и описывает круг чётко по глазнице. Вырезает всё подчистую. Теннант вытаскивает плоть и слегка сжимает в руке, пачкая свою кожу в крови и откладывает кусок на тот же стол, где постепенно мутнеет глаз. Берёт молоточек в правую руку и улыбается лишь шире. Знает, на какие точки надо надавить, чтобы довести до слёз. Кэлхун сглатывает вязкую слюну, медленно моргает оставшимся глазом. Губы предательски дрожат, слёзы с кровью бегут по щекам и по подбородку текут дальше, пачкая белоснежный халат и пропитывая чёрный свитер, прилипающий к телу из-за холодного пота. Молоточек касается черепа, стукая по нему и отдаваясь дрожью. Слабые постукивания продолжаются, усиливаясь и создавая трещины. Несколько кусочков откалываются, но Теннанту мало. Он расширяет отверстие, убирая осколки на стол и останавливаясь лишь когда глазница была расширена на пару сантиметров. Сгибается почти пополам, целует Ровоама в лоб и проводит рукой по волосам. — Ты же мой мальчик, Кэлхун? — шепчет биолог, широко улыбаясь и доставая небольшой лист наждачки, принимаясь сглаживать края. — Д-да.. — сипит Кэлхун, позволяя протолкнуть в глазницу лист и всем телом дрожа от неприятных ощущений. Чувствует, как наждачка проходится по костям, счёсывая и сглаживая их, убирая острые углы. Её часть касается щеки, натирая. Эдмунд убирает наждачку лишь через минут десять, оглаживая большим пальцем кость и оценивая проделанную работу. Член всё ещё стоит колом. Теннант протолкнул его внутрь глазницы, прикусывая губу и смотря на уставшее и безэмоциональное лицо теолога. — Ну-ну, милашка, чего ты так? Неужели настолько неприятно? — шепчет биолог, практически не дыша и затуманенным взглядом наблюдая за поморщившимся Кэлхуном. Эдмунд щурится, впиваясь пальцами в его плечи и прекращая любое движение. Яркий намёк, что Ровоаму стоит сделать всё самому. Теолог судорожно выдыхает, обхватывая край кресла между ног Теннанта и самостоятельно двигая головой. Член неприятно упирается куда-то внутри, заставляя дрожать сильнее. Старается двигаться быстрее, сдерживает всхлипы и пыхтение, беззвучно рыдая и смотря куда-то в сторону. Только не наверх. Только не на Эдмунда. Биолог хрипло и куда громче выстанывает, зарываясь рукой в чёрные волосы и изливаясь в глазницу. Он отстранил Кэлхуна от себя, размазывая по щеке слёзы с кровью и вытекающей спермой. Вслушивается в прорывающиеся всхлипы и улыбается лишь шире. Одними губами шепчет комплименты и утыкает Ровоама в своё бедро. Кэлхун стоит в столовой перед шведским столом, выбирая себе еду. Правый глаз закрыт окровавленной повязкой, да и сам теолог выглядит хуже некуда. Райя подошла к нему, легонько ударяя по плечу и улыбаясь. — Эй, Ровоам, чего ты такой кислый? Неужели твоя операция прошла неудачно? — пришлось соврать всем, что он прошёл операцию на глазу из-за проблем с хрусталиком. Как хорошо, что ему поверили, — Теннант уволен, всё идёт как надо. Что такое? — Я.. я просто думаю, ничего страшного, — взгляд замечает странный фиолетовый салат. Кэлхун сжимается, чуть не выронив вилку, — Ненавижу фиолетовый... — еле слышно лепечет он, сглатывая