***
Сириус сидит на полу и смотрит на чертову ветку яблони. С нее капает талый снег, в основном — с ее кончика, оставляя водные дорожки на стекле. «Снег растает — и все кончится», — так думает Сириус, смаргивая слезы. Недостойный. Недостаточно хорош. Недостаточно силен. Он не может никого защитить. Сейчас это уже и не нужно, так что можно просто медленно умирать, глядя на эти талые следы. — Сириус! Уизли с женой будут через полчаса! — Крик Боба вырывает его из прострации. — Пускай, — безразлично говорит он тише, чем взмахивают крыльями бабочки. — Сириус! У нас кончился джин, я в магазин! А, вот ты где! — Боб едва не спотыкается об него, сидящего у входа. Что этот человек делает здесь? Молодой аврор, прикрепленный Кингсли, по одному ему ведомым причинам, к Сириусу. Подотри ему сопли, Сириус. Не дай ему наделать глупостей, Сириус. Защити его в случае опасности, Сириус. Как скажете, министр. — Возьми бренди. — Он демонстративно покачивает почти пустой бутылкой. — Не вопрос, — радуется Боб, словно он сказал что-то одобрительное. Свет солнца падает под таким углом, что еще немного — и можно будет увидеть радугу. Цветные всполохи качаются где-то на краю мироздания, но никак не обретут полную силу. А Сириус сидит и смотрит, выжидая. Среди тех цветов, что он, возможно, увидит, точно будет зеленый. Он смотрит так настойчиво, что на глазах выступают слезы, режущие их хуже ножа. Он сможет увидеть, точно сможет. — Сириус, ты убиваешь меня, — внезапно слышится совсем рядом тихий голос. Ему приходится моргнуть целых пять раз, чтобы разобрать хоть что-то в смешении цветов и линий. Боб стоит рядом, глядя на него… Сириус ожидал бы чего угодно в его взгляде. В первую очередь — осуждения, тяжелого, как талая вода. Желание помочь — это второй номер в списке. Но он видит лишь боль. Хорошо завуалированная боль — вот что сейчас на лице этого человека. — Пожалуйста… Пожалуйста… Боб присаживается рядом на корточки, бросив пакеты с покупками у входа. Сириус видит свой любимый бренди в трех экземплярах. — Пожалуйста, прекрати это, — заканчивает наконец свою мысль Боб. — Что ты просишь меня прекратить? — Я не могу больше. Я очень старался, но больше не могу. Если ты продолжишь так убиваться — мы останемся коллегами. — А кто мы, по-твоему? — Сириус в недоумении. Они и есть коллеги. Точнее, Боб — навязанное имущество старшего аврора Блэка. Боб весь передергивается от этого вопроса и лезет во внутренний карман за флягой со своим пойлом. Он делает такой демонстративный глоток, словно хочет вогнать Сириуса в краску. — Кем бы мы ни были, — начинает Боб, — я так больше жить не могу. Он наклоняется чуть вперед, сидя на корточках, и целует его. Целует так, словно от последствий зависит как минимум судьба этого бесполезного, презираемого всеми мира. Сириус деревенеет от неожиданности. — Что?.. Он не успевает закончить вопрос, атакованный более страстным поцелуем. Боб? Что он увидел в нем? Беспросветную тоску? — Сириус, — стонет тот, прикусывая его нижнюю губу. — Стоп, — пытается он его остановить. Никакого эффекта. — Стой. Остановись. Да какого хрена?! Сириус отталкивает его и смотрит сверху вниз бешеными глазами. — Убирайся отсюда. Голубые глаза наполняются слезами. Одним обиженным больше, одним меньше — какая разница? — Не прогоняй меня. — Голос Боба звучит так, словно еще секунда — и его мир рассыплется на мелкие куски. Умоляющий, жалкий, полный боли. Что он может знать о боли? — Уходи. Я не хочу больше видеть тебя. Боб поднимается на ноги, растирая по щекам горькие слезы. Сириус смотрит на ветку яблони, ожидая, что его поразит молния. Но ветка продолжает биться о стекло, словно ничего не произошло.***
— Слева направо, сверху вниз, мистер Блэк. Сириус послушно заполняет все документы. Хотите мою печать крови? Да пожалуйста, почему нет. — Сириус! Он снова слышит этот голос. На грани между реальным и тем, что нереально. Сейчас он пройдет паспортный контроль, не привлекая к себе внимания, и улетит как можно дальше. Как можно дальше от него. — Сириус! Мерлин, ему это не показалось. Боб налетает на него всей массой своего тела и сжимает изо всех сил. — Едва не опоздал, твою мать… Едва не опоздал… — Ты что здесь делаешь? — Что я… Это ТЫ что делаешь здесь? — Не обязан отчитываться. — Сириус прикусывает губу, чтобы привести свои чувства в порядок. Он-то едет в законный отпуск. Он мог бы собирать на подобное деньги всю жизнь. Отпуск, отпуск, отпуск. Месяц — никого вокруг. Никого, кроме, похоже, Боба.***
А Боб продолжает свои движения на его бедрах, словно так и надо. В конце концов он не может больше просто смотреть. Собственная привычка быть безучастным начинает его злить. Он видит перед собой губы, которые притягивает к себе. Поцелуй выходит каким-то неправильным, больным. Боб отстраняется от него, и Сириусу становится неприятно ровно до того момента, как губы Боба касаются его члена. Правильно? Неправильно? Все вопросы меркнут перед наступающим наслаждением. Что теперь делать? Как себя вести? Ах, твою мать! Он не… Он не… Нет… Прекрати! Но Боб смотрит на него своими ясными голубыми глазами с таким жаром, что мысли выметает из головы, словно никому не нужный мусор. В домике и без того стоит жара, а сейчас в этой духоте можно позавидовать и чертям в аду. Впрочем, Сириус и правда им завидует. Как они докатились до этого? Как Сириус позволил этому случиться? Неважно. Все это неважно, если хотя бы на секунду он перестанет видеть прямо перед собой эту зелень.***
Ветка яблони покрыта листвой и настойчиво бьется в окно, но никто на нее не смотрит. В доме на площади Гриммо царит утренняя расслабленность. Боб варит кофе и жарит яичницу, одновременно учиняя некоторые локальные разрушения. Сириус читает газету, иногда кидая на того рассеянные взгляды. — У нас есть эльф. — И я. — Что? — У нас есть эльф — и есть я. Я сделаю завтрак с любовью, а эльф — вероятно, с крысиным ядом. Что ты выберешь? — Боб широко улыбается. Уголки губ Сириуса приподнимаются в ответ. Боб, небрежный, как и всегда, роняет лопатку на пол. Поспешно наклоняясь за ней, задевает ручку сковородки, и та летит вниз. Он отскакивает в сторону, врезаясь бедром в стол, и кофе из кружки, стоящей на другом его конце, выплескивается на Сириуса. — Прости! Боб подскакивает к нему, поскальзывается и падает прямо в его объятия. — Ты настоящая катастрофа, — вздыхает Сириус. Боб расстегивает его рубашку, дуя изо всех сил, пытаясь остудить пострадавшие от кипятка участки кожи. Сириусу не больно. Больно, конечно, но разве такую боль вообще стоит учитывать? — Не переживай, все в порядке. — Прости, я такой растяпа. Сириус устал задавать себе бесконечные вопросы и сдался. И вот они живут вдвоем на Гриммо так, словно это самая естественная вещь на свете. Иногда Сириус посмеивается, раздумывая, под какое из указаний министра попадает эта ситуация. Вероятно, это пункт о «не дай ему наделать глупостей». Руки Боба избавляют его от рубашки и скользят по плечам, очерчивая шрамы. Лицо при этом у него такое сосредоточенное, словно он ищет что-то, скрытое от глаз. — Собирайся давай, а то опоздаем. Они собираются. Сириус выжидающе наблюдает за Бобом, который по своему обыкновению носится по дому, разбрасывая вещи. Сегодня он узнает. Он узнает, что за тайну скрывает этот человек. И обязательно спросит его зачем. — Сириус! Ты не видел мою фляжку? Лицо Боба понемногу становится напуганным. О, Сириус ее видел. Видел, брал в руки и прятал в своем кармане. — Нет, не видел. Спустя десять минут поисков у Боба начинается паника, которую он отчаянно пытается скрыть. Он смотрит на Сириуса, словно не веря. — Это ты? Ты сделал? Сириус не отвечает. Боб бросается к коридору, но Сириус быстрее. — Ты отсюда не выйдешь, пока я не увижу твое лицо. Боб выхватывает палочку, его глаза стремительно наполняются слезами. Но Сириус оказывается быстрее и сейчас, разоружая его. Он подходит ближе, впечатывая его в стену, прижимаясь всем телом. Он смотрит в голубые глаза, замерев в ожидании. Боб рвано дышит, по его щекам катятся слезы, его всего трясет. Но Сириус не намерен отступать. Он смотрит только на глаза, полные соленой влаги. По телу Боба проходит легкая судорога, и он начинает меняться. Становится ниже, тоньше, угловатей. Его волосы стремительно темнеют, закручиваются в легкие завитки. Но все это почти неважно, потому что прямо перед собой Сириус видит долгожданную зелень. За его спиной ветка яблони отчаянно стучит в стекло. Сегодня Сириус ее обрежет — такую оскомину она уже набила. Но пока что… Пока что он просто целует того, кого думал, что потерял навсегда, стирая ладонями слезы с его щек. Не замечая, что его щеки тоже мокрые.