Машина Бюрократии

Здесь не принято жаловаться на работу. А всё по тому, что в любой момент ты можешь её лишиться. Она даётся свыше, и отнимается, тоже, свыше. А точнее, по распоряжению Партии. Таков плановый строй. Регламентировано всё. Если на определённом месте нужно больше рабочих, то не важно, на кого ты учился, и чем хотел заниматься — ты получишь ту должность, которая нужна партии. И весь остаток своей несчастной жизни ты будешь проклинать тот факт, что не родился за границей… Или, что родился вовсе. Миколаш Ацторнов был как раз таким человеком. Работающий ежедневно, по двенадцать часов, на работе, которую ненавидел. Но, увы, его не спросили. Хотя, казалось-бы, чего ему жаловаться? Работа в Центре Документооборота и Регистрации Социальных Распределений (ЦДРСР) считалась в миру очень и очень престижной. Но только в миру. На самом же деле, это была работа за копейки, на которые и одному человеку было тяжело жить. А Миколашу нужно было содержать семью. И вот, 9:25. Очередное утро, в начале рабочего дня. Поправляя китель, и тяжело вздыхая, он открывает массивную железную дверь, больше подходящую для тюремной камеры, и заходит в помещение, в коем ему предстояло провести ближайшие двенадцать часов. Его рабочее место. Всякий раз, приходя сюда, Миколаш думал, что любой, кто сюда заходит, чувствует себя угнетённым. Серые, обшарпанные стены, одинокая лампа накаливания, свисающая с потолка, потёртые стеллажи, полные документов и форм, и, конечно же, сине-белый Национальный флаг, с двуглавым орлом кроваво-красного цвета. Всё это создано для того, чтобы довлеть над работником. Показать, что он лишь винтик, и ему не стоит об этом забывать. По иронии, это был единственный предмет в кабинете, который имел хоть какие-то краски. Пройдя прямо к своему столу, который имел Г-образную форму, он по своему обыкновению, бросил под него свой портфель, и рухнул на ржавый металлический стул. После поворота тумблера компьютер протяжно загудел, и чёрно-белый монитор покрылся давящей на глаза рябью, которая вскоре сменилась главным меню местной рабочей программы. Таким-же монохромным и безрадостным, как и всё, что мужчину окружало. Оставалось только поднять заслонку, закрывающую бронированное стекло, через которое ему и надо было общаться с посетителями, включить микрофон, и нажать кнопку «Приём». Рабочий день начался. Лампа над дверью для посетителей загорелась. — Следующий! — крикнул он и та, тут-же, скрипнула. В маленькое помещение, по ту сторону стекла, боязливо шагнула фигура в грязной, поношенной одежде, и платке, покрывающем голову. Молодая женщина, подойдя к окну приёма, и взглянув в глаза Миколаша, вздрогнула, и застыла. — Ваши документы, — молвил он, не поднимая взора. Он так часто повторяет эту фразу, что какой-либо эмоциональный окрас из неё испарился уже очень и очень давно. — Ах, да, точно! — осекаясь, ответила она, после чего принялась шариться в складках своего изнурённого временем одеяния. В её руках тут-же показались помятые, и местами надорванные бумаги, которые она, не скрывая волнения, положила в металлический лоток под окошком. Придвинув лоток к себе, и раскладывая документы на столе, мужчина лишь краем глаза осматривал их. А всё потому, что он уже заранее знал, что не хватает самого главного. — Паспорт, — проговорил он в микрофон, и глаза девушки расширились. — А? — Ваш паспорт. Для регистрации рабочего места, и выписки направления мне нужен ваш паспорт. Лицо посетительницы тут-же просветлело, и она, засунув руку в карман почти по локоть, извлекла из него искомый документ. Он оказался не менее потрёпанным, нежели весь остальной пакет. Уголки замялись, края страниц покрылись тёмным налётом грязи и пыли, а между них, на самом сгибе, можно было разглядеть мелкие крошки. И теперь его ожидал процесс, которого многие пугаются: проверка документов, и сравнение с базой данных. Да, процесс этот сложный, особенно, если глаз и рука не набиты. Но, если ты уже многие годы этим занимаешься, то можно этот процесс сравнить с работой за конвейером. Она уже доведена до автоматизма. Только нужно знать, куда смотреть… — Ваше разрешение на работу было просрочено, — всё столь-же монотонно молвил он, глядя на дату регистрацию документа. Он оказался просрочен на целый месяц. — Должно быть, это какая-то ошибка… — протянула женщина, и отвела глаза. Её лицо заметно побледнело, — Я была уверена, что обновляла его… Вздыхая, Миколаш повернулся к своему рабочему компьютеру, и начал нажимать на тугие, металлические клавиши. Для девушки этот щёлкающий звук явно казался громом, ибо после каждой нажатой кнопки, она вздрагивала. Едва заметно, но вздрагивала. И вот, пришёл ответ на запрос. Монитор привычно замерцал, и покрылся рябью, и на нём появилась вся информация об этой несчастной. «Мария Хонрова. Уроженка Оззина. Разрешение на работу — Действует. Рекомендованное место работы — Тяжёлые производства.» Миколаш вновь опустил взор на документ, нуждающийся в проверке. Место работы — Обслуживающий персонал. Он поднял на неё взгляд, и многозначительно вздохнул. Девушка побелела точно бумага. — Прошу, не надо… — У вас есть другое, действующее разрешение. Отдайте мне его, и я вас зарегистрирую рабочее место. — Поймите, — начала она, и на её глазах, в свете одинокой лампы, блеснули навернувшиеся слёзы, — Я не смогу работать на тяжёлых производствах! У меня ребёнок! И снова. Снова люди умоляют его не делать то, что он делать должен. И именно из-за таких моментов он ненавидел такую работу. Он — Распределитель. Он назначает людей на рабочие места в зависимости от того, куда требуется их оформить по выданному разрешению. Только вот, разрешения, увы, выдаёт не он. Его выдаёт непосредственно Министерство Труда. Он же, лишь звено в этой цепи. Звено, которое можно заменить в любой момент. — Я вас прошу, — вновь заговорила она, когда Миколаш нажал кнопку «Распечатать», — Вы же тоже человек… Штамп о работе вы ставите только в паспорте и трудовой. Никто не узнает, что я работаю не там, где мне указало министерство! Она могла ещё многое сказать. И могла ещё долго молить. Но, её прервал загудевший и зашуршавший бумагой текстограф. Чёрный короб, содержащий в себе огромную катушку бумаги, наконец, исторг нужный документ, и лицо женщины, вдруг, из напуганного стало обречённым. Оторвав бумагу, Распределитель не без тяжёлого сердца, развернулся на месте, и потянулся к набору печатей. Красная, зелёная, жёлтая, синяя и чёрная печати. И каждый сюда приходящий дрожит, когда работник ЦДРСР берёт одну из них. Люди не знают законов, и не знают всех регламентов, а потому, какую печать им поставит распределитель для них всегда сюрприз. На сей раз, он взял чёрную. Она использовалась очень редко, и, по сути, была нужна для того, чтобы не было возможности подтасовки документов. Занеся её над Разрешением, которое ему дала несчастная женщина, он, замешкавшись лишь на мгновение, всё же, поставил штамп. «Недействительно!» — Простите, — выдохнул мужчина, убирая с лица прядь седеющих волос, — Такова моя работа. — Я всё понимаю, — сухо ответила она, и последние искорки надежды покинули её взор. Он протянул ей старый документ, и принялся оформлять остальные. В паспорте был поставлен зелёный штамп, а за ним последовала и трудовая. В ней же он и дописал, где конкретно ей придётся трудиться, возможно, всю оставшуюся жизнь. И если бы он это брал из головы, то понимал бы причину ненависти окружающих к людям его профессии. Но, увы, это не так. Министерство Труда и Министерство Социального Взаимодействия почти каждую неделю присылают новые регламенты и требования. И почти половина из них — места, которым требуются сотрудники. А сейчас пришло лишь одно, весьма конкретное распоряжение: «Тяжёлые производства пустеют из-за смертности. Острая нехватка кадров. Министерство Труда направляет людей на перерегистрацию. Тех, кто уже зарегистрирован в соответствующую сферу — отправлять в Газ-Нефть-ИмпортПром.» Про себя Миколаш очень жалел её. Газ-Нефть-ИпортПром была самой жуткой из всех государственных корпораций. Она глотала человеческие жизни, точно воздух, а выдыхала дым. Дым, испускаемый трубами крематориев рабочих посёлков… Но его лимит ошибок был уже исчерпан. Он не мог рисковать жизнями своих родных, над коими взял опеку, только из-за своего чувства справедливости, и своей жалостливости. Всё также сохраняя внешнее хладнокровие, распределитель сделал соответствующую запись в Трудовой Книжке, и поставил штамп. — Удачи на работе, — сухо молвил он, прекрасно осознавая, что звучит сие скорее, как издёвка, нежели пожелание, — Вам выдадут жильё, чтобы вы не разлучались с ребёнком. — С-спасибо… — прохрипела она. Её губы высохли, а голос дрожал. Она едва сдерживалась от того, чтобы не разрыдаться прямо здесь. Забрав документы, и сминая, прижав их к груди, несчастная посетительница развернулась и шагнула к двери. — Слава Оззину! — произнёс он, когда девушка уже почти ушла. И это был не внезапный приступ патриотизма. Просто его, как работника государственной структуры, обязали так прощаться с посетителями. И не важно, что посетители проклинают этот самый Оззин. Металлическая дверь захлопнулась, и Миколаш осел на стуле. Буквально стёк по его спинке. В такие мгновения он считал себя соучастником преступления. Преступления против народа Оззина. И даже осознание того, что он такой-же заложник, винтик в бездушном механизме бюрократии, ему никак не помогало. Именно поэтому он не поднимает глаза. Ему не нравилось причинять боль людям. Не нравилось игнорировать их мольбы, и выслушивать вполне заслуженные слова ненависти. Ненависти к системе, и к нему лично. Благо, долго думать об этом ему не приходилось. Работа не ждёт. За дверью, в вестибюле, в бесконечных очередях к таким же распределителям как он стояли тысячи и тысячи людей. Немного взбодрившись, и отвлекаясь от гнетущих мыслей, он вновь сел ровно, нажал на кнопку микрофона. — Следующий! На сей раз его посетителем был старик. Горбатый, сморщенный, с очень редкой седой бородёнкой. Семеня ногами, он подошёл к окну, и, не долго думая, вывалил в лоток целую кипу бумаг. Распределитель даже не успел сказать привычное «Ваши документы». — По какому вопросу? — спросил Миколаш, открывая старый паспорт. — Пенсию оформить, милок! — по-доброму улыбаясь ответил он, — Пора уже на покой. Хватит мне спину крючить! — Хорошо… — протянул распорядитель, уже мечтая о том, как он сам отойдёт от дел. Правда, для этого его ожидали ещё долгие тридцать лет беспрерывной работы. А, тем временем, в документах старика можно было сломать голову. Да и ногу тоже. Некоторые бумаги были составлены по старому образцу, который уже много лет как вышел из использования. Но даже не это было странно. Распределителя не покидало чувство, что на некоторых из них не хватает печатей. Если это так, то ему предстояло лишить восьмидесяти летнего мужчину пенсии… — Проклятье… — прошипел он, смотря на разрешение на работу, и на отпускной лист с места работы. К горлу подступил липкий, горячий ком. Нет, печати на них были на месте. Именно эти два документа были оформлены куда лучше прочих. Дело было в другом. — Когда вас отпустили на пенсию? — решил уточнить мужчина, искренне надеясь, что в документах ошибки нет. — Да, не далее, как вчера, милок! — всё также улыбаясь ответил тот, и лицо Миколаша заметно побледнело. Даты не совпадали. И самым ужасным было то, что к оформлению придраться было нельзя. Синяя печать с надписью «Окончание работы утверждено» и датой, говорила, что мужчину отправили на пенсию даже не на месяц, и не на полгода раньше, а на добрые десять лет … Это означало, что индексация пенсии будет происходить не в масштабе пятнадцати процентов от месячного дохода, а всего в пять. Банальная махинация с выслугой лет, помогающая коррумпированной до мозга костей верхушке экономить бюджет. — Даты не совпадают… — вымолвил мужчина, чувствуя, как вновь ломается чья-то судьба. И он тоже, в некоторым смысле, приложил к этому руку. — Как это? — удивился старик, и улыбка тут-же исчезла с его лица. В глазах появилась растерянность, — Мне вчера выдали бумажку… И сказали, что я могу оформлять пенсию, и спокойно отдыхать! — Печать об окончании работы на вашем документе говорит о том, что вы закончили работу десять лет назад, — ответил ему Миколаш, пытаясь натянуть на себя привычную маску строгого безразличия. — Быть того не может! Я же каждый день, без прогулов и больничных, ходил на работу! — Возможно, это ошибка секретаря, — попытался оправдаться он, прекрасно понимая, что это не поможет. Печать есть печать. Документ оформлен, и остальные даты на нём подтверждают то, что всё правильно. Старика просто на просто обманули. А тот, уже, был готов разрыдаться. На мутных глазах, в коих играли искорки боли, появились слёзы. — И что же это… — выдохнул он, — Мне не дадут пенсию? — Дадут, — выдохнул Распределитель, — Но только по пять процентов от месячного дохода. — Но это же… Очень мало… — прошептал уже почти рыдающий старик, хватаясь за сердце. И смотреть на это было невыносимо. Миколаш буквально чувствовал, как на него давит его работа. Давит факт того, что под звук нажатия им печати гибнут люди. Не буквально, конечно. Но от этого было не легче. Скольких людей он, будучи распределителем, отправил на работу, на которую даже преступников жалко отправлять? Скольким людям ему приходилось ломать карьеру из-за того, что партии показалось, что на одних местах людей слишком много, а на других недостаточно? Наверное, слишком много, чтобы посчитать. За пятнадцать лет работы так точно… И вот, сейчас, ему вновь нужно было поставить печать. Печать об оформлении пенсионных выплат, и удалении гражданина из трудовой базы. Обречь на нищенское существование. Долгое время оба молчали. Старик обдумывал сказанное, и, видимо, уже отчаялся. А Миколаш же просто не знал, что делать. И вот, в его голову пришла мысль. Сумасбродная, и глупая. Но он слишком устал от того, чем ему приходится заниматься. — У вас остался Рабочий лист? — спросил он, и взгляд старика тут-же просветлел. — Рабочий лист? — Вы должны были его отмечать на проходной. — А… Это? Я и не знал, что он может пригодиться… — Так остался? — Д-да… — неуверенно ответил он, после чего сунул руку в карман, — Вот. Старая, потёртая, и грязная бумажка тут-же легла на дно железного лотка, и Распределитель, не скрывая улыбки, придвинул его к себе. Всё оказалось именно так, как он и думал. — Прекрасно! — возопил он, и тут-же повернулся к компьютеру, принимаясь нажимать на потёртые стальные клавиши. — И чем это поможет? — Вы же отмечались по приходу на работу? — начал пояснять Миколаш, — Значит там стоит дата. Если дата стоит верная, а она верная, то я смогу переоформить ваш выходной лист под Исправительной Грамотой. Улыбка вновь вернулась на лицо старого мужчины. Его радости не было предела. — Это значит, что мне будут платить нормальную пенсию? — уточнил он, прижимаясь к стеклу, и следя за каждыми движением распределителя. — Именно, — ответил тот, и его указательный палец лёг на клавишу ввода. Текстограф загудел, крутя внутри корпуса механизмы. Послышалось шипение распыляемых чернил, и вот, белоснежная бумага, покрытая чёрными линиями и буквами, была распечатана. Миколаш достал степлер, скрепил документы, и с неимоверной лёгкостью на сердце, обрушил на него печать. «Утверждено». — Отправляйтесь в сберегательную кассу, там вам всё оформят. Сможете спокойно доживать свой век, — молвил он, отдавая старику документы. Тот принял их, точно дар господень. Столь велико было его счастье. — Милок… Ты не представляешь, как я тебе благодарен! Ты мой спаситель, милок! — До свидания, — выдыхая, молвил мужчина, и старик, словно вновь обретая молодость, вылетел из приёмной комнаты. Миколаш не испытывал подобного очень давно. Это было забытое, а от того странное чувство… Чувство человека, совершившего правильный поступок. Он откинулся на стуле, и, улыбнувшись, посмотрел на висячую на потолке лампу. На удивление, она не казалась столь тусклой, как утром. Да и стены, словно, стали светлее. Осознание того, что он не окончательно прогнил, не полностью уподобился всем остальным детищам мерзкой системы госаппарата, наполнило мир вокруг красками и надеждой. Надеждой на то, что всё не так плохо. В прочем, чувство это длилось не долго. Кроваво-красный орёл уже подносил свои когти к его горлу… Уже собираясь продолжить приём, распределитель потянулся к кнопке, однако, его отвлёк шум. Шум помех, мерзкий, давящий на уши, и заставляющий зубы скрипеть. Это был динамик его компьютера. На нём замигала зелёная лампочка, а это означало, что с ним сейчас свяжется руководство. Сердце замерло. Не ужели они узнали о том, что он нашёл лазейку в документальном оформлении? Если это так, то ему точно не поздоровится… Стремительно нахлынувшая эйфория испарилась, словно её и не было. На её место пришёл страх. Мужчина уже представлял, как ему выписывают огромный штраф за самоуправство на рабочем месте, и лишают не только премии, но и всей зарплаты, на которую тот трудился не покладая рук. А если это случится, то его жена, сын и дочь останутся без средств к существованию. Наконец, помехи стали тише. Через них стал пробиваться чей-то голос. — Распределитель Ацторнов! — донеслось из динамика, и он застыл на месте. — Распределитель Ацторнов! Вы были замечены в подтасовке документов! — через помехи звучал голос его непосредственного начальника. Главного Распределителя Цункера. Цункер всегда был тем человеком, коего трудно уличить в излишнем человеколюбии. Его заботил только порядок. А порядок, в его понимании, это желания партии. Воля народа, и его состояние в таких случаях его не волновали никогда. В прочем, наверняка дело было не в «идейности», и патриотизме. Цункер просто боялся потерять тёплое место Главного Распределителя, а потому подлизывал Партии и многочисленным проверяющим как мог. Немного прейдя в себя, Миколаш сел ровнее, и придвинул стул к компьютеру, после чего, нажав кнопку под микрофоном, начал говорить… — Вы уверены, что это так, товарищ главный распределитель? — едва размыкая высохшие губы, ответил он, искренне надеясь, что Цункер просто ищет очередного козла отпущения. — Я это видел, Ацторнов! — прорычал тот. Да так, что даже динамик засвистел, — Подними глаза над монитором, и пойми, что твои отмазки ущербны! От услышанного заколотилось сердце ещё сильнее. Медленно, и боязливо подняв глаза над пузатым, округлым экраном, он увидел маленькую, едва заметную красную лампочку. И она мигала. Пододвигаясь ближе, распределитель пригляделся получше, ибо при столь тусклом освещении, позади компьютера, было почти не видно, к чему же была прикреплена эта несчастная лампочка. В душе ещё теплилась надежда, что его догадки ошибочны… Но нет. Из тёмного угла кабинета, к которому компьютер и был приставлен, на него взирал чёрный, почти непроницаемый объектив камеры. — О, нашёл наконец! — послышался голос Главного Распределителя, стоило глазам Миколаша сравняться с объективом, — Ставь на перерыв, и тащи свою задницу сюда! У нас к тебе очень серьёзный разговор. Шумы из динамика прекратились. И давящая тишина обрушилась на мужчину. Самое жуткое из того, что он мог представить произошло. Не просто так Цункер сделал акцент на слове «нас». И явно непросто так поставили камеру в его кабинете. А раньше её не было точно, ибо Миколаш проводит в этом месте большую часть своей жизни, и знает его чуть ли не лучше собственной квартиры. Их ведомство накрыл колпак Министерства Контроля Порядка… И видимо по его душу пришёл сам Инспектор. Делать было нечего. Дрожащей рукой, стремительно седеющий мужчина нажал одну из многочисленных кнопок, и над дверью загорелась лампа с надписью «Технический Перерыв». Вставая с места, и покидая кабинет, он был уверен, что больше не вернётся. А если и вернётся, то никаких более попыток изменить порядок вещей предпринимать не станет. Нет, дело было отнюдь не в страхе за свою жизнь. Её Миколаш считал самой бесполезной вещью в мире. Он боялся за семью. Если его лишат работы, то лишат и жилья, и средств к существованию. Не такой судьбы он хотел для своих детей… А если задержат, то на его жену падёт клеймо. Клеймо супруги врага народа. Детей лишат возможности не только учиться, но и работать. Это верная голодная смерть. Оставалось только молиться. Молиться и надеяться, что высшие силы таки существуют и спасут его от столь незавидной участи. Этим он и занимался, пока лифт поднимал его на верхний этаж. Когда дверь открылась, перед ним предстал коридор, разительно отличающийся от всего того, что люди привыкли видеть не только в ЦДРСР, но и в своей жизни в целом. Вместо серых, обшарпанных, безжизненных стен он узрел отделанный тёмным деревом, и устланный ковровыми дорожками широкий проход со сводчатыми потолками. На стенах красовались позолоченные рамы строгой прямоугольной формы, и множество светлых линий, которые, не смотря на простоту, подчёркивали помпезность местного убранства. В рамах, разумеется, висели портреты несменного Великого Вождя Оззина. Самого Владека Хутнева. Его пустые, безжалостные глаза пронзали насквозь, и от этого становилось ещё неуютнее. Всё, что окружало бедного распределителя призывало довлеть над ним. Показывать его ничтожность в сравнению с величием тех, кто руководит Страной, и им лично. Подойдя к огромной чёрной двери в конце коридора, мужчина бросил взгляд на табличку. Она гласила: Главный Распределитель Антуан Цункер. Вздыхая, и собираясь с мыслями, Миколаш потянул ручку, и шагнул за порог. Сидящий за длинным, отполированным столом тучный мужчина, одетый в нелепый красный китель с фуражкой, бросил на него взгляд полный призрения. — Входи, — протянул он, недовольно вздыхая, и указывая на один из крайних стульев. Распределитель повиновался, присаживаясь на самый-самый край. Будто боясь, что осквернит или испортит кажущийся очень дорогим предмет мебели. — Я очень недоволен, Ацторнов! — начал повышать голос Цункер, иногда срываясь на визг, — Ты понимаешь, что ты сделал? Ты нарушил регламент! Ты нашёл лазейку в оформлении! Ты хоть представляешь, что последует за этим? Хаос! Хаос и беззаконие! — Простите, товарищ Главный Распределитель, но я подумал, что в его документах ошибка… А если нет, то это кажется несколько неправомерным… Голос Миколаша звучал тихо и неуверенно. Но, тем не менее, он нашёл в себе силы высказать свою позицию. Он уже не верил, что с ним ничего не случится, и копившаяся всю жизнь усталость и недовольство начали постепенно находить выход. — В каком смысле неправомерно? Все компании руководятся самой Партией! А всё, что делает Партия- правомерно! Или ты считаешь, что Великий Вождь может ошибаться? — сначала Цункер кричал. Его крик больше напоминал визг свиньи, которую разделывает неумелый мясник. Но последнее предложение он прошипел, буравя своего подчинённого полным ненависти взглядом. — Но ведь есть законы… Я думал, что прежде чем в них вносят изменения, то их нужно опубликовать и разослать… — в голосе распределителя звучала неуверенность, — Или я не прав? Цункер покраснел, словно помидор. Его лицо, по цвету, уже было не отличить от его кителя. Он явно хотел сказать очень многое. Буквально, взорваться, а после этого вышвырнуть непокорного распределителя с работы. И, возможно, даже написать донос. Он уже, было, вздохнул, и открыл рот, но стук в дверь за его спиной прервал сей порыв. — Товарищ Главный Распределитель, — послышался чей-то противно-скрипучий голос, и дверь открылась, — Позвольте мне лично поговорить с товарищей Ацторновым. В кабинет шагнул человек облачённый в чёрный плащ, и огромную, многоугольную фуражку с длинным козырьком. По шеврону на груди Миколаш понял, что его опасения подтвердились. — Да, товарищ Инспектор! — тут-же залебезил Цункер. Его лицо заметно побледнело, а сам, словно, стал ниже. Задевая пузом край стола, Главный распределитель подскочил, и семеня толстыми и короткими ножками удалился из своего кабинета, не забывая закрыть дверь. Вошедший обернулся на Миколаша, и широко улыбнулся. Высокий, почти двух метровый человек, необычайно тощего телосложения казался распределителю призраком, нежели кем-то живым. Его кожа была синевато-бледной, волосы седыми, а плащ окутывал тело подобно крыльям летучей мыши. Его кривая улыбка, обнажающая жёлтые зубы, не сулила ничего хорошего. — Здравствуйте, товарищ Ацторнов! — проскрипел инспектор, чеканящим шагом прошагав к концу стола, и садясь прямо напротив распределителя, — Я Главный Инспектор по вопросам Контроля Исполнительности и безопасности Оззина. Москвин моя фамилия. Миколаш только и смог, что кивнуть. Инспектор же, поправляя свои круглые очки, облокотился на стол, и начал смотреть прямо в глаза мужчины. — Вы понимаете, почему вас вызвали? — Да, товарищ Инспектор… — Как я понял, вы считаете, что поступили правильно? — спросил он, поднимая бровь. Его улыбка стала ещё шире. — Я… — Миколаш запнулся. Он не знал, что ответить. Рефлекс, приобретённый им за всё то время, что он жил и рос говорил, что нужно ответить «нет». Но накопившееся в нём усталость, обида, и банальное недовольство сложившейся системой, частью которой его сделали против его же воли, всё продолжали бурлить и клокотать в груди. Хотелось встать, и высказать инспектору всё, что он думает. И о своём поступке, и о Партии, и о нём лично. Но что-то внутри его удерживало. Что-то холодное и склизкое, копошащееся в глубине его мозга. Что-то именуемое страхом. — Да, инспектор… Я соблюдал все регламенты, и по документам всё правильно… — вместо желаемого крика, и уверенного тона из Миколаша выдавилось лишь неуверенное блеяние. Инспектор хмыкнул, и от этого затряслись поджилки. — В этом плане вы правы, товарищ распределитель. Однако… — Однако? — Однако, использовать дыры в системе против самой системы есть ни что иное как саботаж, товарищ Ацторнов, — продолжил инспектор, доставая из внутреннего кармана плаща какую-то бумагу, и кладя её перед распределителем, — А если это саботаж, то я могу задержать вас за попытку подрыва государственного строя. — Но… — хотел было возразить мужчина, однако взгляд инспектора, холодный и пронизывающий, отвратил его от этого. Вместо возражений, Миколаш взял со стола бумагу и развернул. Это была его характеристика. Характеристика по работе, и по образу жизни. Но кроме всего этого, она содержала графу «Благонадёжность». «Благонадёжность: Стабильная». Но поверх этой записи была поставлена красная, точно кровь печать с надписью «Проверка». И судя по запаху краски, она была свежей. — Вы мне нравитесь, товарищ Ацторнов. Ваши рабочие показатели впечатляют, и я бы ни за что не поверил, если бы вы сказали, что это была лишь ошибка. За все годы работы вы не допустили ни одной ошибки! А принимая по семьдесят человек в день, это не просто показатель. Это закономерность. — Вы меня задержите? — обречённо спросил он, бросая бумагу на стол. Инспектор издал сдавленный смешок. — Всё зависит от вас. Понимаете ли, такие кадры нужны нашей великой родине. Машина бюрократии обеспечивает стабильность и порядок. И, кроме того, обеспечивает контроль за населением. Это необходимо, ибо иначе не будет стабильности. Начнётся хаос, и наша великая родина падёт, погрязнув в разрухе. — И чего же вы хотите? — Я хочу, чтобы вы поняли одну простую вещь: все мы, от верхов до низов, связанны одной цепью. И цель у всех нас одна. И она проста — величие и благополучие народа Оззина. Если ради этого надо пожертвовать… Ну, например, пенсией кого-то, то никаких «но» быть не может. Вы тоже винтик. Такой-же, как и все. Даже я винтик. И наш Великий Вождь тоже. Шестерёнки, если хотите. А если шестерёнки не двигаются в том направлении, которое указывают остальные — их меняют, — договорив, инспектор встал, и положил на стол пистолет, — Я понятно объясняю? — Товарищ инспектор… — начал Миколаш, едва разлепляя высохшие губы, и преодолевая стиснувший его горло страх, — Значит ли это, что если государство нарушает собственные законы… То на это можно закрыть глаза? — Конечно! Всё на благо родины! — А если это рядовой гражданин? — А если это рядовой гражданин… — инспектор взял со стола пистолет, перезарядил, и направил в сторону распределителя, — Его убирают. — Я… Я вас понял, товарищ инспектор. — Чудно! Надеюсь, что в дальнейшем у нас не возникнет сложностей! Машина бюрократии должна работать! От неё зависит само государство. И работать она должна только на него! — Хорошо, — выдохнул Миколаш, вставая со стула, и уже собираясь направляться к выходу. — И ещё кое что! — остановил его инспектор, убирая пистолет в кобуру, — У вас замечательная семья. Не давайте им повода винить вас в их бедах… Сердце мужчины провалилось. Ему было плевать на себя. Плевать на работу и на партию. Но понимание того, что его семья, буквально, находится в заложниках пугал неимоверно. Но истина была в другом. В заложниках у Министерства Контроля Порядка находились все. Все до единого. Каждый гражданин был в их руках. И каждый может быть убран. Как ненужная шестерёнка из часового механизма. Ведь они «не двигаются в том направлении, которое им указывают». — Да, товарищ инспектор, — ответил он, прекрасно понимая, что бунтовать нет смысла. Точно не теперь. — Возвращайтесь на рабочее место. И впредь будьте ответственны! Миколаш открыл дверь, и стоявший всё это время за ней Цункер чуть не упал. Главный Распределитель, всё такой-же бледный, и напуганный, отпрянул от неё, и, ничего не сказав, указал распределителю на лифт. Работа не ждёт. Вернувшись в кабинет, он посмотрел на флаг Оззина, весящий на стене, и к горлу подступил ком. Хотелось кричать. Кричать и рыдать от бессилия, и невозможности что-либо изменить. Он был один. А один он не мог изменить ход вещей. Как бы это не было нужно, и сколь бы это не было правильно. Слишком дорогое для него стояло на кону. И жертвовать этим он никак не мог. Это было бы слишком эгоистично… И лицемерно. Жертвовать несколькими людьми ради многих… Так бы он ничем не отличался от столь ненавистной им партии. А значит, оставалось лишь смириться. Смириться и работать. Как-никак, пожертвовать своими принципами ради благополучия своей семьи — это ничто. Сев за стол, и нажимая кнопку «Приёма», Миколаш Ацторнов окончательно подавил в себе желание бороться и что-то менять. Привычно натягивая маску строгого безразличия, он похоронил свою суть. Суть человека с чувством справедливости. Вместо этого остался только благонадёжный гражданин. Винтик в машине бюрократии. Винтик, который очень не хочет, чтобы его убрали. Выпрямив спину, и подавив дрожь в голосе, распределитель потянулся и нажал на кнопку включения микрофона. — Следующий!