И я всему виной, я превратил свой город В личный Раккун-Сити, в личный Рейвенхольм. Они идут за мной, но слишком поздно: Скоро паника охватит постепенно страну за страной.
Опустошаю колбы, пробирки и мои вирионы проникли Во все водопроводы. На мили Оцепят регион в карантин, но
Их армии не остановят стихию.
Власть, построенная на костях, лицемерии и лжи. И такого способа нечего стыдиться, потому что в этом мире, который сейчас полон лишь страхом и хаосом, нужен тот, кто возглавит эту стихию. Все боятся причуд, не умеют контролировать, считают проклятьем. Но Все За Одного знал, что это благословение. Благословение для сильных, пока слабые корчатся на земле в отчаянии и страхе. Нужен тот, кто направит общество, причешет его, даст ему путь, по которому идти. Нужен тот, кто возглавит эту толпу обезличенных болванок. Он даст им эту надежду. Он даст им веру. Даст ориентир. Станет их иконой, их идолом, за которым пойдут, восхваляя на все лады. Он ведь так щедр и силён. Он ведь поможет, стоит лишь попросить. Он человеколюбив, конечно же. Он помогает нуждающимся, отринутым. Всё от чистого сердца, конечно же. Но ухмылка, похожая скорее на оскал, украшает лицо, стоит очередным пешкам присоединиться на доске к остальным таким же верным и вечно обязанным. На сердце клубилась тьма. Всё, что он делает, ради собственных целей. И как удачно они соприкасаются с чужими. Как чудесно и замечательно. Как легко управлять этими напуганными людьми, которым нужен кто-то сильнее их самих, лишь бы можно было спрятаться и пойти послушной толпой.Они кричат, что это страшный вирус. А я считаю, это справедливость! Пару укусов на запястье и теперь я буду частью
Неких сил, что будут править миром.
Мировое господство было почти в его руках, уже кололось и грело пальцы. Япония трещала по швам, разрываемая противоречиями и страхом, паникой. Люди готовы пойти за любым лидером, способным проявить силу в такой момент. Психология людей такая простая и очевидная. Их поведение — стадо, которое вечно бежит в одном направлении в попытке спасти себя и лишь себя, наплевав на всё и всех, оставляя самых близкий позади. Вот это истинное лицемерие. Вот это настоящее зло. Как можно бросить собственного брата или сестру, верно, драгоценный брат? Все За Одного никогда не бросит своего любимого братца. Такого слабого. Беспомощного. Бледного и худого настолько, что рёбра выступают под тонкой кожей, стоит лишь провести ладонью по узкой груди. Кожа холодная, бледная, тонкая, напоминает плёнку, под которой лишь множество синих вен и артерий, плоть, которая не справляется даже со слабой простудой. Вечно болеет. Губы синие от холода, а от щёк лишь одни впадины и тонкая кожица, с которой так долго не сходят синяки и ссадины. Красный на почти белом плотнее завораживает, но так жаль это видеть на красивым родном лице. Но что поделать, если смотреть на себя можно заставить, лишь удержав за подбородок или щёки, впившись ногтями в чувствительную кожу. — Ну же, дорогой братец. Посмотри на меня, хватит прятаться в холодном углу. Я принёс тебе столько тёплых тряпок, а ты к ним даже не притронулся. Как и к еде. Смерть от голода мучительна, ты знаешь об этом? Твоё тело и так слишком слабое. Разболеешься и умрёшь от пневмонии, так и не увидев фееричного финала моих трудов. Как в том томе комиксов, помнишь, Йоичи? Пока ты болел за героя, я наблюдал за созданием империи зла. Я так старался воплотить это в жизни, а ты лицо воротишь. Неужели все мои старания для тебя не имеют веса? Это жестоко, братец. Мы с самого рождения были неразлучны. Так не покидай меня сейчас. Останься со мной, встань рядом. Все твои идеалы потеряли вес в этом безумном обществе. — Герои всегда побеждают злодеев. Даже в комиксах, которые мы читали в детстве. Ты так и не закончил последний. — Какая разница теперь, любимый братец? Я создал свою собственную историю, по которой выйдет прекрасный комикс, который я хочу лично прочитать тебе. Показать от начала до конца, где будет красивейшая надпись «плохой конец». Где герои смешаны с пылью, которой они и являются, а главенствуют сильнейшие. Нельзя спасти всех. Но я же стараюсь, брат, ты видел. Они прибегают ко мне с мольбами о помощи. Они стоят на коленях, цепляются за одежду, упрашивая забрать или дать причуду, чтобы защитить себя и своих близких. Это так благородно с их стороны. И я с удовольствием им помогаю. Они такие счастливые, ты же видел. Они предлагают всё, что у них есть ради этого. Но я же никогда у них ничего не беру. Почему для тебя я всё ещё чудовище, любимый братец? Большая рука касается отросших белых волос, убирая их с пристально смотрящих глаз, в которых так ярко горела непокорность и упорство. О, это то, в чём они всегда были одинаковы с самой утробы. Такой красивый и прекрасный младший брат, которому так жестоко не повезло в этом мире, где каждый норовит сожрать себе подобных, слабых и уязвимых. — Потому что ты делаешь всё только из своих целей, чтобы они служили тебе, чтобы послушно шли за тобой, как пушечное мясо. Я видел, как много крови проливается в борьбе с сопротивлением. Я видел, как ты беспощадно их отправлял на верную смерть. — Ну-ну братец, не говори лишнего. Я не желал им смерти. Они просто не выживали. Я лишь просил помочь. Нет моей вины в том, что им не повезло попасть. То, что я делаю, — настоящая справедливость. Сильным достаётся сила, а слабым лишь крошки. Но не волнуйся, дорогой братец. У тебя есть я, который не позволит никому тебе навредить. Но ты и сам неплохо с этим справляешься. Как жаль. Я бы с удовольствием вернул тебя к себе. Как в детстве. Общая спальня, объятия. Только вот комикс больше не сможем вместе прочесть, как жаль. Но ты лишь дождись. Я создам новый мир, новых злодеев, героев. Создам сюжет для лучшего в твоей жизни комикса. Но а пока ты слишком сильно бунтуешь. Ну же, я уверен, ты сможешь понять меня, если попробуешь. Я вернусь к тебе завтра. — Ни за что не изменю своим принципам. То, что делаешь ты, — жестокость, а не справедливость. Ты делаешь всё лишь хуже. — О нет, дорогой братец. Всё делают хуже твои горячо защищаемые люди. Я ничего не сделал. Я лишь предложил им. Они сами пошли за мной. Никакого принуждения. Да и сам видишь. Никто не спешит тебя спасать. Может, пора задуматься о приоритетах, братец? Йоичи вжался в угол камеры, поджимая ноги, дрожащими руками обняв колени. Братья смотрят друг на друга несколько долгих секунд, каждый думает о своём, но не сдаётся ни на миллиметр от своих убеждений. Как и всегда. Это было бы даже интересно, если бы не нужда запирать Йоичи в подвале без солнечных лучей и иных благ. С его-то здоровьем. Все За Одного касается щеки брата нежно. Удивительно аккуратно руки, которые обычно лишь убивают, аккуратно гладили выступающие скулы, подбородок, шею. Всё острое, заметное. Кожа гладкая, но сильно пострадавшая, истёртая, как потрёпанная ткань любимой плюшевой игрушки. Йоичи старается дёрнуться прочь от руки, от непрошенной ласки, но его лицо удерживают, сжимают на грани с болью. Неприятно. Отвратительно. И страшно. Но принципы были сильнее. Смотрит в глаза, выдерживая чужой взгляд. Все За Одного улыбается хищно, как и всегда. Его улыбка широкая, словно всегда насмехающаяся. Он потянул чужое лицо к себе, целуя холодный лоб. Солоно. Знакомо. Так по-родному. Но Йоичи трясёт, он дёргается в руках, но что он может сделать против здорового мужчины с кучей причуд, одно из которых беспощадно связала руки, не позволяя упереться. Ещё один тягучий поцелуй в висок. — Не смей!.. Это было нормально только в детстве! Мне отвратительно! — Неужели, дорогой братец? Тебе нравилось, когда я так делал перед сном. Ты весь жался ко мне и вечно не хотел уходить в свою постель. Ты всегда был таким болезненным, тебе было холодно даже летом. Вечно холодные руки и ноги. Сейчас они такие ледяные. Я бы мог согреть тебя, но у меня есть ещё немного дел. Завтра я буду свободен, отложу дела только ради тебя, любимый братец. Мы вновь будет только вдвоём, как в детстве. Все За Одного отпустил связанные причудой руки и взял в свои, касаясь тонких запястий, на которых кожа была совсем как прозрачная, видно все сосуды, по которым бежит кровь в попытках отогреть замёрзшее слабое тело. Выступающая косточка, ярко выделенные костяшки и фаланги. Хрупкий весь, от ног до этих рук и тонкой шеи. Сломается от любого слишком сильного движения. Помнит, как ломал себе ноги в детстве, падая с обыкновенной двухъярусной кровати. Как-то раз он сломал себе руку, запнувшись о камень на асфальте и упав на него плашмя. Было смешно и жалко. Но зато можно было после этого держать за руку столько, сколько хотелось, аргументируя желанием поддержать и не дать упасть. Это даже почти не было ложью. Так не хотелось, чтобы у этого слабого тела были переломы, вечно срастались месяцами. Поцелуи в запястья долгие. Прижимается губами, чувствуя бешенный пульс под кожей. Так легко его прочувствовать, даже давить особо не нужно. Чувствуется привкус пыли, солоно от пота. Неужели опять была лихорадка? Надо будет тут всё обогреть, иначе здоровье упёртого младшего брата не справится и тело не выдержит. Было бы так жаль увидеть смерть от обыкновенной простуды. Так не хотелось видеть любимого брата мёртвым. Единственный человек, чьё мертвое тело не было бы в радость и не принесло бы ни грамма торжества. Что было бы тогда? Тоска? Возможно. Все За Одного не был уверен. Он не испытывал этого чувства ни разу. Да и проверять пока он не хочет. Он хочет, чтобы брат пожил подольше, увидел его на вершине и изменил своё мнение. Укус неожиданен. Йоичи вскрикивает, резко дёргает рукой, шипит что-то о том, что брат безумен. Но Все За Одного отстраняется с довольной улыбкой, касаясь отметки зубов чуть ниже запястья большим пальцем, удерживая руки на месте, сжимая почти больно. Красная отметка, которая потом нальётся синим и фиолетовым, станет болезненным синяком. Но ничего страшного. Он принесёт мазь и собственноручно будет обрабатывать это, втирая, надавливая, не давая забыть об их связи. — Чтобы ты не забыл о моём обещании прийти к тебе завтра, братец. Маленькая метка принадлежности. Можешь сделать то же самое. Я же не отрёкся от тебя. Я не предавал нашей близости, наших уз. Я их сохранил и теплею в сердце. А ты бросил меня, младший брат. Но я не злюсь. Я люблю тебя независимо от того, любишь ли ты меня. Я буду заботиться о тебе, даже если ты против. Помни об этом. Единственный человек, которому не плевать на тебя — это я. Все тебя бросили. У тебя не осталось никого кроме меня. Но я никогда не оставлю тебя. Даже если этот мир взлетит на воздух. Йоичи стонет болезненно, когда его за затылок притянули ближе, сжав оба запястья в одной руке. Он воротит лицо, отворачивается, бросая гневные взгляды на Все За Одного, который лишь снисходительно покачивает головой, сильнее сжав чужие руки, дёргая на себя резче, заставляет почти стукнуться лбами, но вовремя удерживает. Не хватало синяка или шишки на таком видном месте. Поцелуй односторонний. Даже таким его сложно назвать. Все За Одного целует тонкие сухие губы, прижимается к ним, таким плотно сжатым в попытке избежать этой нежеланной близости. Это так смешно. Горячий язык ведёт по потрескавшейся и грубой кожице. Перемещает руку с затылка на подбородок, резко надавливая, вынуждая открыть рот сквозь сопротивление. Йоичи что-то говорит, шипит, старается достучаться до чего-то человеческого, морального, заранее зная всю бесполезность этого. Умолять он никогда не будет, это Все За Одного прекрасно знает. Брат гордый, упорный, ставит принципы выше себя, как и всегда. Глупо, жалко и грустно. Всё могло ведь быть проще. Не обращает внимания на эти словесные трепыхания, прижимаясь к приоткрытым губам с поцелуем, отвратительно влажным, глубоким. Нёбо сухое, потрескавшееся, в уголках рта ранки, какие-то зубы начали крошиться, но ему на это плевать. Он наслаждался этой близостью, хотя и предпочёл бы безоговорочное подчинение. Но ничего страшного. У него ещё есть время, чтобы изменить мнение младшего брата. Йоичи вновь рвёт, стоит отстраниться от него. А там лишь одна желчь, смешанная с кровью. Заходится диким кашлем, хрипит и выплевывает ещё один непонятный сгусток. Но всё равно Все За Одного видит в этих покрасневших глазах омерзение, смешанное с решительностью.Теперь я не могу говорить, И я больше не могу сожалеть, И меня куда-то гонит инстинкт. По привычке я вхожу в твою дверь.
Скрип старой железной двери привлекает внимание, заставляет Йоичи обернуться на отвратительный звук, который отзывается дрожью по телу. Это уже привычка, которую он не контролирует. Всё же Все За Одного держит слово в самом омерзительном проявлении этого. Пришёл на следующий день, как и обещал. Йоичи не уверен. Тут нет часов или окна, чтобы понять, какой сейчас час и день. Он не знает, сколько здесь сидит, ориентируется лишь по тому, как одет брат, по тому, что рассказывает ему каждый раз, как приходит в этот подвал. Он не мог спать из-за этого ожидания. Все За Одного это прекрасно видит. Держит в руках поднос с едой и водой, подходя ближе к брату который опять зажимается в угол, не собираясь принимать эту помощь. Упёртый. — Привет, дорогой младший брат. Прости, я немного задержался, пришёл лишь ближе к вечеру. Знаешь, сопротивление в последнее время такое разрозненное, слабое. Не думаю, что они когда-то смогут дойти до этого места. Жалкие. Так противятся, а результатов никаких. Думаю, им пора сменить лидера, он не справляется. Ты же надеялся, что волна дойдет до сюда, да? Но, как видишь, они не особо стремятся меня свергнуть. Но ты не переживай, даже если до сюда смогут пробраться эти жалкие пешки, то ты не пострадаешь. Ты будешь в безопасности. Не думаю, что хоть кто-то из них пожалеет и спасёт тебя. Ты же мой драгоценный брат. Они скорее размажут твои внутренности по стенам. Убьют жестоко и беспощадно, не выслушав ни единого твоего слова. Не правда ли жестоко и грустно, младший братец? Их лидер никого не щадит в попытке дорваться до меня. Вот это жестокость, брат. Он же герой по твоему мнению, да? Но ты же помнишь, что герои не убивают людей. Они защищают их или заточают. А он идёт так спокойно по головам. Убивает всех тех людей, за которых ты беспокоишься. Все За Одного сел рядом с ним, подстелив один из тёплых пледов, который принёс ещё месяц назад, но от которых младший брат воротил лицо, убирая подальше, отталкивая ногами. Сейчас у Йоичи не было на это сил, знает, что оттолкнуть брата не сможет чисто физически, не хватит сил измождённого тела. Прикосновение большой руки к лицу заставляет вздрогнуть и попытаться отвернуться, отодвинуться от этой ласки. Потому что от неё горько. Потому что от этого прикосновения вспоминается детство, счастливое детство, где они были дружны и неразлучны, всё делая вместе. От этих воспоминаний сейчас начинало мутить, сердце обливалось тоской, гневом и беспомощностью. — Зачем тебе это всё? Я не собираюсь менять своего мнения или изменять своим принципам. Я верю, что люди продолжат бороться. К сожалению, жертв не избежать, но я уверен, что они минимальны. Пока у людей есть надежда и вера, ничего не будет закончено и предрешено. — Как наивно, мой маленький брат. Ты правда думаешь, что у этой горстки людей сопротивления что-то получится? Я не сделал тем, кто шёл за мной, ничего дурного. Я помог им сплотиться, смог разобраться с причудами, которые портили жизнь. Мой любимый младший брат, я создал стабильность, позволил людям получить уверенность в следующем дне. Вся их жизнь перестала походить на неорганизованный хаос. Все мы заложники системы и стремимся вернуться в неё, когда нас насильно от неё отстраняют. Что я сделал, чтобы против меня пошло это восстание? Ровным счётом ничего. — Хватит отбелять свои действия. Ты стремишься к власти, а они тебе нужны, лишь как пешки, как инструмент, благодаря которому ты сможешь достичь желаемого. Это бесчеловечно и жестоко. — Ну-ну, все мы в какой-то мере инструменты для кого-то другого. Так сложена наша жизнь. Мы подчиняемся родителям, друзьям, правительству, старшим товарищам, начальникам. Они просто выбрали меня, поняли мои взгляды. Так почему ты не хочешь этого сделать, дорогой братец? — Ни за что. Потому что я вижу и знаю, что за этим скрывается. Меня не обмануть таким. Ты будешь готов убить собственных подчинённых, если этого потребует ситуация. — Всё же мы близкие братья. Мы одинаково упрямы. Но ничего страшного. У меня есть вечность, чтобы убедить тебя. А теперь давай, поешь. Твоя болезнь будет прогрессировать, если ты продолжишь голодать, тогда ни одно лекарство не поможет. Я не хочу, чтобы ты умер в муках от собственной глупости, мой несчастный, болезненный брат. — Я не буду. Унеси это туда, откуда взял. Все За Одного смотрел на Йоичи долгим взглядом и вздохнул разочарованно, как-то сочувствующе. Младший из братьев отвернулся к стене, обнимая своё худое тело, которое сидело на голом холодном полу. Как всегда. Ничего удивительного. Все За Одного отставляет поднос чуть в сторону и просто поднимает его, подтаскивает на расстеленный пред, сжимая метку на руке. Йоичи неожиданно всего скрутило, тихий вскрик разорвал тишину комнаты. Он весь сжался, согнулся пополам, держать за живот, но его руку не отпускали, продолжали сжимать метку, которую тоже начало простреливать болью и каким-то жаром. Йоичи задыхался и тихо скулил, стараясь заглушить этот звук. — Мне не так давно отдали одну интересную причуду. Она позволяет выкручивать физические потребности в максимум или минимум. Подходит для пыток или для принуждения к чему-либо. Тело в какой-то момент пойдёт против разума и желания хозяина в попытке утолить свои потребности. А ты так себя извёл, мой глупый брат, что оно подчинится сразу. Прости, я не хотел против тебя использовать причуду, но ты голодаешь уже очень долго. Ты умрёшь такими темпами, но я не могу позволить такому случиться. Давай. Садись и открой рот. Йоичи начал послушно выпрямляться, открывая рот, в уголках которого проступила кровь в мелких трещинах. Тело подчинялось приказам, но разум всё ещё был в порядке и сопротивлялся этого. Лицо со страданиями и отторжением, но на это Все За Одного плевать. Он аккуратно оттёр кровь с уголков, скорее просто её немного размазал, и положил в рот ложку каши, приказав проглотить её. Метка на руке жглась и болела, как и всё тело. Вот такая странная кормёжка против воли. Такой упёртый, взгляд всё ещё горит непокорностью и сопротивлением, старается дёргаться, но сила причуды, потребность тела сильнее воли. — Ну вот, молодец. Это же не так сложно, да? Ты будешь себя чувствовать лучше, как только пару дней будешь питаться хорошо. Надо будет поставить капельницы и пропить курс препаратов. Доктор старается найти эффективное лечение твоей болезни. Ты же не хочешь, чтобы его старания были зря? Он тратит на это очень много времени, чтобы тебе стало лучшее. Ну же, не делай такое лицо. Его помощь дорогого стоит. Он гениален и невероятно предан мне. Так что ненадолго ты покинешь это место, прогуляешься, посмотришь на то, что происходит в моей резиденции. Может, увидя тех, кто идёт за мной, ты изменишь своё мнение обо мне. Давай, глотай. Это твоя любимая каша, помнишь, как в детстве я заботился о тебе каждый раз, как ты болел или нехорошо себя чувствовал? Мой драгоценный братец, ты всегда был таким слабым и болезненным, но всегда так радостно улыбался. Я скучаю по этому выражению лица. Оно мне так нравилось, сразу становилось хорошо и радостно вместе с тобой. Может, улыбнёшься для меня? Йоичи весь дёрнулся, нахмурился, словно его сейчас ударили, но метка наоборот стала болеть меньше, Все За Одного сбавил силу причуды. Тонкие губа сжались в недовольстве и очевидном сопротивлении. Не хочет и в этом ничего удивительного нет, другого не ожидалось, если отказывается даже есть. Все За Одного усмехнулся, оскалив ровные зубы. Как грустно, что его драгоценный, любимый братец никак не может принять его. Столько совместные лет, столько они сделали друг для друга. Столько заботы, которую они дали друг другу, столько любви и привязанности. И всё это откладывается в тёмный ящик из-за того, что делает он. Жестоко. Но ничего, ещё не всё потеряно, время есть, чтобы убедить. Даже если так и не примет его сторону, то Все За Одного никогда его не бросит. Будет рядом всю его короткую несчастную жизнь. Будет выхаживать от каждой простуды, обострения болезни, от каждой пневмонии. Если надо, то будет также кормить с ложечки и ставить капельницы, как в далёком детстве. И безмерно любить и заботиться, даже если младший брат не понимает его заботы и любви, даже если будет отторгать их. Так нужно ради него, ради них. — Так и знал, братец, ты такой же упёртый, как и я. Но ещё такой невозможно принципиальный. И эти принципы лишь вредят тебе, не замечаешь этого? Ты делаешь себе лишь хуже. Оставь их, иначе твоё тело не выдержит, да и рассудок не может вечно сопротивляться. Как жаль, что ты всё же не хочешь встать рядом со мной, как в далёком детстве. Разве для тебя это лишь пустой звук? Все наши совместные годы, когда мы были неразлучны? Неужели для тебя, братец, всё это так легко отринуть? Тебе так легко бросить меня и отказаться от нашей связи? Смотрит с удовольствием за тем, как искажается лицо Йоичи в гамме эмоций от отрицания, гнева и шока до страдания, решительности и тоски. Все За Одного знает, что этот человек привязывался накрепко, как лоза винограда к опоре. Это так мило. Потому что он так ни к кому не привязался, кроме собственного брата, Все За Одного в этом уверен. Его слабый братец провёл большую часть жизни в больницах и дома, потому что болел с поводом и без вкупе со своим хроническим заболеванием. Особо не обзавёлся друзьями за свою жизнь и теперь у него не осталось никого, кроме Все За Одного. — Ты клялся мне, что всегда будешь со мной, что ничего в этом мире нас не разлучит. Клятва на мизинцах, мой маленький брат. Не волнуйся, я сохраню её и позабочусь о тебе. Ах да, прости, я забыл, что у той причуды был небольшой побочный эффект. Но ничего, я помогу. Братья ведь всегда помогают друг другу. Йоичи весь сжался, подтянул колени к груди и словно попытался закрыться, спрятаться, стоило снять давление причуды, но теперь его вновь выкрутили, приказали развести тощие ноги. Физические потребности связаны не только с голодом или жаждой. Секс — тоже потребность, как и сон. Но сначала шло первое, потом второе, потому что быстро удовлетворимо.Я рву тебе глотку в надежде, что ты очнешься как прежде. Нам больше ложь не помеха, и станет все безмятежным. Только безмолвная верность, нет больше слез или нежности -
С толпой зомби мы вместе все побредем в бесконечность.
Йоичи был резко против, шарахнулся от протянутой к нему руки, но причуда удержала его на месте, вдавила вместе с приказом в пол. Отвращение, отрицание, гнев и отчаяние. Коктейль, который его заставляли глотать залпом, всё и сразу. Ему мерзко, Все За Одного это видит, потому что так не делают нормальные братья, да? Потому что его драгоценный брат даже мастурбацией никогда не занимался толком, стеснялся, зажимался и всячески делал вид, что этого не существует. Глупо и мило, Все За Одного с удовольствием в юности смотрел за румянцем стыда и смущения на бледной коже. Но сейчас на чужом лице пятнами ложится стыд, растекаясь по выпирающим скулам и впалым щекам. Старается остановить протянутую руку, но сопротивление никакое из-за действия причуды. — Ну-ну, это ради твоего же блага. Прости, я совсем забыл, что эта причуда потревожит исключительно все потребности твоего уставшего тела. Я бы позволил тебе всё сделать самому, но ты скорее предпочтёшь умереть, чем начнёшь мастурбировать при мне или даже в одиночестве в этой камере. Придётся тебе помочь, был бы другой выход, то я бы конечно этого не сделал. Но я слишком хорошо тебя знаю, брат. Давай, позволь мне со всем этим разобраться. Голос спокойный, ласковый почти что. Йоичи от этого лишь хуже, к горлу подкатывает тошнота, но у него против воли сжат рот, его заставляют проглотить мерзкий ком, отдающийся отвратительным привкусом. Он не хочет этого, рука на эрекции отдаётся не удовольствием, а отчаянием, потому что в этом нет ничего возбуждающего. Это бесполезная беспричинная реакция тела на отсутствие близости, которой у него и так никогда не было. Штаны даже не стягивают, просто залезают под бельё. Прикосновения уверенные, целенаправленные. Все За Одного знал, где нужно прикоснуться, что и как нужно сжать. Он смотрел на своего брата, который малодушно зажмурил глаза, чтобы не видеть, в попытке хоть как-то закрыться, будучи распятым причудой на пледе. Насильно открытый для того, перед кем теперь хотелось лишь закрыться. Дышит сквозь зубы, мычит что-то, пока губы плотно сжаты. — Так нужно, мой несчастный братец, чтобы из тебя не вышла только что тобой съеденная еда. Ну-ну, в том, что я делаю, нет ничего отвратительного. Просто помощь, которая тебе нужна. Отнесись к этому, как к горькому лекарству, надо проглотить и смириться с этим. Нет же ничего омерзительного в том, что менять бельё и постель у парализованного человека, так и тут нет ничего осудительного. Это будет быстро. Прикосновения отзываются дискомфортом, но больше всего сопротивляется разум, который не может принять того, что происходит. Для него всё то, что происходит, худшая из пыток, которая могла бы с ним произойти, будно на последние надежды в человечность брата наступили и разбили на мелкие осколки. Но Все За Одного не видел в том, что он делает, ничего, что можно было бы осудить. Так правда нужно. Но понимает, что испытывает брат, его глупый моралист и идеалист, догадывается, видит, как искажается выученное до каждой мимической морщины лицо. Но он определённо не сожалеет о том, что делает. Наблюдает, впитывает эмоции, трепыхания беспомощного слабого тела. Йоичи дышал тяжело, сипло, увы, тело реагировало не так, как он хотел бы. Механическая реакция тела без удовольствия, но при этом эрекция не падает от эмоционального состояния хозяина. Хватает пары минут, чтобы Все За Одного почувствовал влагу на пальцах, улыбаясь в этот момент довольно, чуть утешающе поглаживая впалый живот. Но Йоичи не смотрел на него, хмурился, сжимал бледные, отливающие синевой губы, отвернувшись в сторону. Ему плохо. Его мутит, влага под бельём отзывается отвращением, как и тёплая рука. Весь дергается от прикосновения к щеке. Слёзы выступили на белых ресницах, прокатившись несколькими жалкими солёными каплями по лицу. Тело вымотано, душа окончательно устала, надежда истончилась. Он правда верил, что у него получится что-то донести до брата, но теперь пришло понимание. Ничего не сможет изменить. Как и противостоять ему. Беспомощность была хуже боли. Ему наступили на остатки гордости и надежд. Дышать было тяжело, словно на грудь положили камень. Дыхание хриплое, прерывающееся на частых малых вздохах. Слёзы быстро высохли, оставив лишь слабозаметные следы. — Вот и всё. Ты так сопротивлялся. К чему эти слёзы? Я не сделал тебе больно. Всё было быстро. Всё ради тебя, а ты всё равно расстроен и смотришь на меня с отвращением. Разве я заслуживаю этого за помощь? Ну ничего, я знаю, что так было нужно, а у тебя слишком крепкие моральные убеждения. Всё хорошо, я не злюсь на такую реакцию, мой несчастный брат. Я же говорил, что всегда буду о тебе заботиться, даже если будешь противиться. Ты же у меня иногда такой упёртый и глупый в своей принципиальности. Кто, если не я, позаботится о тебе? Ничего, сейчас ты поспишь и тебе станет легче, как проснёшься. Помни, я никогда не осужу тебя, не брошу. Навсегда вместе. Навсегда связаны, даже если ты попробуешь сбежать. Вытирает руку о плед, а после подхватывает безвольное тело на руки, прижимая его к своей груди, унося прочь из камеры, ставшей ему домой за эти месяцы. Искусственный свет кабинета бьёт по глазам, заставляет зажмуриться болезненно от яркости. Он так отвык от окружающего мира, что растерянность замещает подавленность. Куча вещей, голоса, которые становятся четко различимыми, стоит только покинуть комнату. Снуёт множество людей, приспешников Все За Одного. Что-то переносят, переставляют, объединенными кучками разбредаются по этажам. Большая часть уходила в одном направлении. Хлопки входных дверей, от которых слышен шум беспокойного города. Что-то происходит. Но Йоичи не понимал, что именно, он слишком долго был изолирован. — Не переживай, это тебя не коснётся, мой драгоценный братец. Небольшие приготовления, они нам не помешают. Может быть придётся ненадолго тебя оставить в какой-то момент, но не переживай, доктор позаботится о тебе. — Сопротивление?.. — Жалкая кучка людей, у которых нет ни сил, ни решительности, ни количества. Их попытки жалки. Они не могут понять, что я сделал всё в лучшем виде, не могут оценить всех изменений, прямо как ты, братец. Но они поймут, как и ты. Я покажу тебе всё то, чего я я смог добиться, всех тех, кому я смог помочь. — Они нужны тебе, как пешки. — Но они счастливы. Они идут за мной, а не за твоими идеалами. Скажи мне, кто более бесчеловечен в этот момент? Я или те, кто пытаются разрушить этот хрупкий мир, который я сумел воздвигнуть на развалинах? Или может те, кто не может решиться выступить ни за меня, ни против? Разве это не жесткость? Тихая, самая ужасающая. Они бросят других умирать, будут смотреть за тем, как остальные грызут друг другу глотки. Они бросают слабых. Они бросили тебя. Никто из твоих друзей не попытался спасти тебя. И сопротивление начало тухнуть, как изживший себя керосиновый фонарь. Недолго боролись те, кого ты представляешь, как героев из того детского комикса. От этих слов по нутру разлилась горечь. Может быть, правда всё обречено? Может быть, сопротивление и правда бесполезно? Может быть, все его попытки действовать против были зря? Неужели люди не хотят свергнуть его брата? Неужели их это правда устраивает? Уверенность трещала по швам. Желание бороться слабело. У него немощное и жалкое тело. У него нет причуды. Всё, что у него есть — его воля. Но вечно точимый потоком из хитросплетенных слов, в голову закрадывалось сомнение, как беспощадная трещина, которая увеличивается с каждой каплей. А может бросить всё это? Может, принять всю эту действительность? Может, надо и правда задуматься о том, чтобы пересмотреть свои взгляды? Может быть, всё это время ошибался он, а не брат? Но неожиданный громкий надрывный звук заставил выйти из мыслей, стремительно обернуться, пока его быстро уносили прочь от распахнутых окон, прижимая плотнее, стараясь прижать голову ближе к груди. Сознание наливалось свинцом сна, но Йоичи впился слухом в несколько долетевших до него слов. — Все За Одного! Мы не собираемся отступать! Мы будем захлёбываться кровью, но ты подохнешь или откажешься от своих амбиций! Твоему господству настанет конец! Все За Одного что-то говорил, почти злобно рычал, но Йоичи не слышал. Он просто вслушивался ускользающим сознанием в звуки улицы, в перестрелку, в человеческие крики. Он запомнил этот голос, эти слова. Воля. Вера. Надежда. Упорство. В этих словах было всё, кроме отчаяния и смирения. Это был голос человека, который был готов сражаться до последней капли крови. Пока такие люди есть — есть надежда, даже если всё летит в глубины промёрзшего до самых недр ада. Йоичи показалось, что кто-то, кого он ещё не знал, сейчас протянул ему эфемерную руку, позволяя зацепиться и выбраться из выгребной ямы бессилия и отчаяния. Он вновь увидел свет. Слабый и жалкий, как он сам, но того, что тот есть, уже достаточно, чтобы бороться. Новый глоток воздуха в бушующей пучине. У него снова есть силы дышать.Но тело начинает холодеть… Видимо у тебя иммунитет. Ты не очнешься никогда, ты с удовольствием лгала И ты не хочешь перемен.
Когда Все За Одного доносит до больничных комнат Йоичи и кладет его на стерильно-белую постель, тот молчит, не пытается что-то сказать, как-то ответить, прокомментировать. Он отворачивается к приоткрытому окну и смотрит. Смотрит горящими, как сотня северных сияний, глазами. Смотрит глазами, в которых плещется упрямство и отчаянная вера. Тот, кто недавно почти потух, как огарок свечи, сейчас горит, как подожжённый неосторожной спичкой бензин. И пусть причуда побеждает его, отправляя в глубокий сон, Все За Одного угадывает в потрескавшихся уголках губ подобие бледной улыбки. — Как мало тебе нужно для того, чтобы бороться. А ведь у меня почти получилось. Как жаль. Ничего, у нас ещё будет время всё изменить, а мне избавиться от надоедливых мошек.