Стенания рабов Его

      Бог наконец-то подбросил монетку в воздух, и она продолжала рассекать воздух, не даваясь ему в руки, пока Саймон Райли с тревогой осматривал возвышенности, которые предстояло защищать. Он уже был в подобных ситуациях, но никогда так сильно ещё его не терзало мерзкое предчувствие, волнами пробегающееся по груди и резонирующее с сердцебиением.       Спустя дни, месяцы и годы Райли никак не мог вспомнить, как всё начиналось и как шла битва за возвышение. Дым. Дым был повсюду. Маска плотно прилегала к лицу, и мужчина не так пострадал от дыма оружий, смешавшегося с поднятой от бега и падения мёртвых тел пылью, но всё равно приходилось щуриться, чтобы разглядеть хоть что-то. Крики – дикие вопли первобытных людей, едва ли вышедших из лона природы, – свербели в его мозгу, выбивая разум. Рык нагнал его слева, и подполковник резко дёрнул корпусом. Разъярённый конфедерат не смог насадить Саймона на штык винтовки и попытался сделать это во второй раз. Но не успел – помешал Боуи* в горле, и удивлённый южанин, на несколько секунд замерев, упал на колени, а потом завалился на спину, глазами вперившись в чистое небо. Райли вытащил нож из тела солдата, как делал это уже сотни раз до этого, и тщательно вытер его о свои брюки. Кровь окропила траву, и Саймон с отвращением пнул мёртвое тело.       Солдаты, смешавшись в одну непонятную кучу сине-серого цвета, ревели словно одним голосом, сея смерть. Райли вдруг остановился за деревом и, тяжело дыша после очередной драки с конфедератом, замер. Предчувствие. Оно струилось по позвонкам, мурашками расползалось по грудной клетке и отплясывало лихой танец в сердце, заставляя его биться всё быстрее и быстрее. Джона нигде не было видно. Саймон заметил только Алехандро вдали. Высокий, кажущийся непоколебимым даже несмотря на истощение, он стоял на поле битвы и с яростью оглядывался, сжимая самодельный крестик на шее. Райли не мог видеть, что делал Варгас, но он знал – тот возносит молитвы. Словно Бог мог различить тихую просьбу в гвалте предсмертных криков.       Ещё один конфедерат лежал у ног Саймона, и он с яростью начал вдавливать свой ботинок в лицо умирающего. Злость накрыла мужчину с головой, и он, как берсерк, бросился в самую гущу схваток. Залпы, выстрелы, крики, хрипы, – всё смешалось в одно. Саймон упрямо игнорировал предчувствие, которое продолжало танцевать у него в груди могильным холодом. Что-то должно было случиться – но ведь это война, здесь каждый раз что-нибудь случается? В попытке спасти всех можно потерять себя, и Саймон, ведомый этой мыслью, крепче сжимал оружие, настойчиво следуя своей цели – отбить возвышенность.       — Ради Бога! — хрипел, заливаясь слезами, какой-то мальчишка. Он лежал, опираясь руками о землю, потому что одна нога была прострелена. Райли смотрел на него сверху вниз. Смуглая кожа, нежные, совсем как у южанок из Саванны, черты лица, худые руки, – парень не был сложен для войны. Он был создан для прохладных вечеров после барбекю, которое устраивалось богатым рабовладельцем где-нибудь в самой глубине американского Юга, и для беседок, в которых он читал бы отвратительно нежные стихотворения девушке, вскружившей ему голову. Он не должен был умирать на поле битвы. — Ради Бога! Я не хочу умирать, пожалуйста, я не хочу! Не хочу!       Выстрел, смешавший красивые черты лица в непонятное месиво алого цвета, заставил его замолчать. Саймон переступил через худое тело, по ошибке облачённое в солдатскую форму и отправленное воевать за идеи обрюзглых стариков в их комфортных кабинетах, и пошёл дальше.       — Никто не хочет умирать, идиот.       Мысли о Мактавише всё-таки пробились сквозь кокон, в который спрятался Райли. Мелочи, которые месяцами Саймон подмечал за Джоном, вдруг мелкими иголками впились в самое сердце. Он замер. С усилием сделал шаг, потому что упрямился. Нельзя поддаваться.       Мактавиш любил Саймона. Улыбался в скрытые от чужих глаз поцелуи, злился, когда кто-то называл его Джонни, кроме Райли, заботливо оглядывал подполковника с головы до ног, похлопывая по плечу. Был рядом. Всегда разыскивал Райли после боёв и хвастался ранами, пытаясь скрыть то, как облегчение накрывает при мысли о том, что Саймон жив. Неохотно показывал свою тетрадь с зарисовками, словно боялся, что англичанин начнёт осуждать. Шутил – глупо, грубо, просто. Заставлял Саймона ухмыляться против воли. Мактавиш любил Райли.       И слыша залпы артиллерии, оставляя после себя мрачный след из убитых конфедератов, чувствуя, как кровь струится по руке, подполковник вдруг начал думать о них с Мактавишем. Он крепко стоял на земле, вокруг него лежали трупы и те, кто доживал последние минуты жизни, выстанывая молитвы Тому, кто продолжал молчаливо взирать на них свысока. Саймон поднял голову к небу. Чистому, без единого облака.       — Господи.       Он скинул разорванное пальто, сковывающее движения, и снова бросился в бой. Саймон скользил по полю, словно призрак, касаясь всех своими испачканными в крови руками и сразу же отправляя солдат на тот свет. Маска Саймона мгновенно накладывалась на мрачный лик Смерти в глазах конфедератов, и они не успевали понять, как их армия постепенно уменьшалась.       Грудь престарелого южанина – вспоротая, с просвечивающими органами, которые постепенно переставали содержать в себе жизнь, – безобразно вздымалась и опускалась. Саймон ударил мужчину винтовкой, чтобы не мучался, и вдруг увидел Джона. Он кричал что-то сослуживцам, указывая рукой на группу конфедератов. Длинная рана скользила змеёй от уха до уголка губ. Кто-то уже успел ранить его, и эта мысль почему-то отдалась болью в висках Райли. Саймон отбился от конфедерата, чувствуя тупую боль где-то в районе живота, и снова обернулся на Мактавиша. Предчувствие нарастало и волнами накатывало, жаром выступая на спине подполковника, и он не мог оторвать взгляда от Джона, погружённого в схватку. Райли бросился к Джонни.       Лишь бы успеть, Господи, лишь бы успеть. Что-то не так. Что-то точно не так.       Саймон упал, но сразу же встал и продолжил бежать к Джону, не отрывая от него взгляд красных от напряжения и бессонной ночи глаз. Маска мешала, и мужчина стянул её на ходу, сразу же ощущая жар солнца, дуновение ветра, дыхание Смерти, дым, порох на своей коже. Мактавиш зацепился взглядом за Саймона, но сразу же отвлёкся на южанина. Прозвучал выстрел. Южанин упал на колени, умирая с ненавистью на лице.       — Джонни!       — Какого хера ты тут делаешь, Гоуст?! — закричал Мактавиш, быстро, но не торопливо, чтобы не совершить ошибку, перезаряжая револьвер. Кровь успела подсохнуть на его смуглом лице. — Совсем рехнулся?!       — Я подумал, Джонни.       — Да ты постоянно только это и делаешь! Мы сейчас холм потеряем!       Мактавиш бросился дальше. Саймон остался один в гуще битвы, растерянно наблюдая за происходящим. Несколько лет назад он был в гостях у одного знакомого на Юге и каждый вечер Райли наблюдал, как дочери землевладельца – две хорошенькие южанки, вобравшие в себя всю красоту Ирландии и Англии и ставшие истинными американками, – каждый вечер сплетничали в саду и затевали какие-то незамысловатые игры. Саймон остро чувствовал тогда себя наблюдателем, как в театре, пассивно разглядывая происходящее перед ним. Вот и сейчас ощущение непричастности к происходящему накрыло его с головой, и он стоял, смотря, как солдаты обеих сторон погибают и втаптываются в землю. Как изменился пейзаж за эти годы: вместо ярких пышных платьев, сшитых на заказ терпеливыми модистками, весь горизонт рябел от синего, серого, горчичного и красного цветов. И смех сменился стенаниями.       Мужчина тупым взглядом осматривал всё вокруг и вдруг крик разорвал его горло.       Мактавиш бежал, перепрыгивая через трупы, и тетрадка, служившая ему верой и правдой все месяцы войны и плена, в котором он успел побывать несколько недель, выпала у него из кармана. Конфедерат на худой лошади, которая до войны была окружена заботой, а сейчас едва ли питалась хоть чем-то, мчался прямо на него с саблей в раненой руке. Он был в ярости – только ярость и мерзкая гордыня и продолжали поддерживать в Юге жизнь. Саймон ненавидел эту слепую гордость южан, ненавидел их упрямство, ненавидел их убеждение в собственной правоте. Конфедерат замахнулся оружием на Джона, и Райли почувствовал, как время вцепилось в его руки, не пуская к Мактавишу.       Джон дёрнулся то ли назад, то ли вперёд, пытаясь избежать смерти, и вдруг наступил на тетрадь. Поскользнувшись на исписанных и изрисованных листах, он упал на спину. Сабля пронеслась над ним, и лошадь помчалась дальше. Разъярённый конфедерат что-то прокричал на французском, затем на английском с пробивающимся акцентом, но вскрытое ножом, брошенным Саймоном, горло помешало ему закончить дело. Сабля упала на землю, испуганная лошадь, почувствовавшая свободу, дёрнулась вперёд, и понесла южанина с вытекающей из горла жизнью в лес.       — Джонни! — Саймон пнул мертвеца рядом с Мактавишем, расчищая себе место, и упал на колени. Джон остекленевшими глазами смотрел на него и тяжело дышал через рот. — Джонни? Мактавиш?       — Расслабься, подполковник, — прохрипел шотландец, вцепившись в руку мужчины. — Я жив.       Саймон мелко дрожал. Он не видел Джона в боях. Обычно они сражались достаточно далеко друг от друга, чтобы в случае смерти или плена узнать об этом только после окончания битвы, но сегодня Райли впервые увидел, как Мактавиш дерётся. И едва не погибает. Джон мог умереть – мысль пожирала Саймона, он широко раскрытыми глазами, на светлых ресницах которых осели частицы пороха и пыли, рассматривал живого Джона. Он обхватил его за голову и притянул к себе, крепко обнимая. Вокруг пылала адским пламенем битва, Саймон слышал залпы, крики, ругательства, выстрелы, ржанье коней, но теплота живого Мактавиша захватила его внимание. Он зарылся пальцами в густые волосы мужчины, склоняясь и закрывая от битвы.       — Господи.       — Саймон… Саймон, надо вставать.       — Подождут, — злобно отозвался Райли.       Монетка со стёртыми сторонами продолжала висеть в воздухе, пока Бог задумчиво оглядывал Геттисберг и возвышенности, за которые солдаты Союза отдавали жизни и свои истории. Тысячи, сотни тысяч женщин, детей и стариков по обе стороны баррикад с волнением ожидали новостей с фронта, пока умирающие солдаты рассматривали чистое небо и с тоской пытались предугадать, что будет после того, как последний их вздох потревожит воздух.       — Гоуст!       Саймон не корил себя за произошедшее. По крайней мере хотел верить, что не корил. Это была война – подобные события и создавали войну. Но голос Родольфо врезался в его память на долгие годы. Он не мучал его, но причинял неудобство, как будто ему навязали неприятное соседство. Райли продолжал обнимать дрожащего Джона, когда на него сзади навалился кто-то тяжёлый, крепко его сжимая. Через несколько секунд лицо ошарашенного Мактавиша окрасилось в красный цвет – кровь закапала на него сверху.       — Руди! — Голос Джона, исполненный боли и страха, разнёсся по полю. — Гоуст, Руди! Встань, Гоуст!       Кровь липкая. Она противно пристаёт к коже, затекает за шиворот, стекает струйками по шее, не отмывается годами и десятилетиями. Райли выпустил Джона, сбросил Родольфо с себя и задрожал, словно пытаясь стряхнуть кровь.       Там, где у человека теменная кость переходит в лобную, у Руди был хаос. Кость была раздроблена, и Саймон с ужасом взирал на то, как кровавое месиво зияет на голове Парра. Испуганный южанин – опять юнец, едва отцепившийся от юбок матери, – сжимал в руках огромный булыжник, которым размозжил Родольфо голову, и никак не мог понять, что ему делать. Страх охватил парня, он готов был разразиться слезами, застрявшими где-то в горле.       Глаза Руди закатились, и Мактавиш как-то странно захрипел, сжимая его щёки.       Пока конфедерат с отвращением разглядывал свой труд, Саймон вырвал камень из его рук и резко опустил его на голову юноши. Тот рухнул с раздробленным черепом, и Райли несколько секунд методично перемешивал булыжником осколки костей, мышц и кожи парня, задаваясь вопросом при каждом ударе – зачем Руди кинулся на Саймона? Почему не одолел южанина сам? Зачем чёртов южанин бросился с камнем, когда мог спокойно подобрать чужое оружие, раз уж своего не осталось?       — Гоуст! Гоуст, оставь его!       Камень упал на землю.       — Он мёртв?       Джонни не ответил. Нежно потрепал Руди по щеке и закрыл его глаза. Он осмотрел его карманы, вытащил помятую, оборванную по краям фотографию и протянул Саймону. На фотографии были запечатлены Парра и Варгас: Алехандро хмурый, серьёзно поджавший губы, глядящий в камеру из-под напряжённых бровей, и Родольфо – взгляд немного смазался, на губах еле заметная улыбка. Райли хотел бы почувствовать боль, отчаяние, горе, но он лишь тупо рассматривал фотографию и молчал. Перевёл взгляд на Руди – в его спине зияла рана. Вот почему он не смог сам отбиться от южанина, он уже был ранен и предпочёл потратить последние силы на спасение подполковника.       — Отступают! Отступают!       Саймон отвёл глаза от фотографии. Южане отступали. Первый день битвы за Геттисберг закончился.       Руди лежал у ног подполковника. Большие глаза, искрившиеся хитрой усмешкой, когда он пытался шутить про Саймона, были закрыты, и морщинки вокруг них разгладились. Внезапно Райли понял, что его больше не мучает предчувствие. Вот что было причиной чувства, тошнотой засевшего в грудине.       Он боялся, что что-то случится с Мактавишем, и так сильно молил Бога дать ему выжить, что Всевышний всё-таки услышал его молитвы. Он не дал Джонни умереть. Саймон смял фотографию в приступе неудержимой злости, ком в горле грозился разрастись и разорвать его изнутри на мелкие кусочки, он крепко сжал зубы, чтобы не дать крику вырваться.       — Вставай, Джонни.       — Руди…       — Вставай, я говорю.       Мактавиш с трудом поднялся на ноги – что-то стряслось со ступнёй, когда он падал, – и, опираясь о руку Саймона, оставил тело Родольфо с проломленным черепом медленно остывать под чистым небом Пенсильвании.       Триумф ударил в голову северянам, мужчины бросались друг к другу в объятия, не веря, что несколько часов ада были благополучно пережиты и что они сумели отбить холм. Они подсчитают убитых, пленных, пропавших, раненых, но это потом. Потом – когда сотни голосов прекратят в унисон возносить благодарности Господу за чудесное спасение и передышку от адских боёв.       Саймон сидел на земле возле костра и распарывал пальто, которое снял с убитого сослуживца. Пальто было маловато в плечах – приходилось переделывать под себя. Он методично вспарывал швы, примерял, снимал, повторял действия до тех пор, пока не оказывался довольным результатом. Сознание сузилось до этой нудной работы при неверном свете огня, и мужчина убедил себя не вспоминать про трещины на голове Руди. Рядом в тишине сидел Джонни. Он сжимал фотографию Алехандро и Родольфо в руках и слушал, как потрескивает костёр. Страшно было, когда такая тишина накрывала лагерь после боёв – тишина ведь разрасталась, занимая места тех, кто теперь гнил в братских могилах.       Треснула ветка.       — Hermanos?       Мактавиш и Райли остались неподвижными.       — Я не нашёл Руди.       У Алехандро был грубый голос. Акцент накладывался на этот хриплый, высеченный из гранита голос, и Варгас мог внушать страх одними лишь словами. Но на «Руди» голос у него всегда смягчался. Не был мягким, как многочисленные перина на постелях избалованных отпрысков землевладельцев, но становился мягким, как тающий солнечный свет, пробивающийся сквозь окно душным летним вечером. Саймон и представить не мог, как дорог сердцу Варгаса Родольфо, – как не мог представить и того, что значит любить кого-то двадцать лет. Варгас и Парра вместе выросли, вместе бежали из Мексики в казалось бы свободные Штаты, вместе вступили в армию, вместе прошли два года бесконечного ужаса войны. Что его четыре месяца закапываемых в глубине души чувств в сравнении с двадцатью годами нежности в произносимом имени?       Алехандро упал на колени рядом с Джоном и Саймоном. Огонь колыхнулся, едва опалив жаром окаменевшие руки Райли.       Варгас будет злиться, ненавидеть, выражать своё горе в криках и сбитых костяшках, но потом. Вечером первого июля тысяча восемьсот шестьдесят третьего года Алехандро Варгас тихо сидел у костра рядом с Джоном Мактавишем и Саймоном Райли, аккуратно держал их с Родольфо фотографию и молчал. Он спокойно смотрел на то, как Джон сжимает руку Саймона, бессознательно поглаживая её израненными пальцами, и всё так же продолжал молчать. Крестик бессмысленно покоился на его груди – словно бы уже и не нужный.       Саймон не смог бы понять, о чём думает Алехандро. Что проносилось мыслями по его воспалённому мозгу, когда он узнал, что самый близкий ему на свете человек погиб? Тишина окутала Варгаса.       Первый день битвы за Геттисберг закончился. Третьего июля армия южан признала поражение. За тысячу миль от Пенсильвании четвёртого июля завершилась поражением южан и осада Виксберга. Конфедерация распадалась. Гражданская война закончилась в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году победой Севера. Саймон Райли, уверенно прошагавший половину страны и оставивший после себя кровавый след из крови южан, переехал на Юг. Реконструкция* его, как солдата армии Союза, не коснулась, и он спокойно взирал на то, как меняются земли, за которые отдавали жизни его подчинённые. За которые отдал жизнь Парра. Джон и Алехандро пережили войну. С Варгасом навсегда останется его хромота, а Мактавиш будет нежно оберегать грязную, потрёпанную тетрадку, которая спасла его жизнь в Геттисберге.       Саймон стоял на террасе, разглядывая деревья, разросшиеся во дворе дома, и в который раз вспоминал войну. Сколько людей молило Бога о жизни, еде, победе в те дни? Сколько людей было услышано? Сколько людей, как он сам, в оцепенении глядели на результаты своих молитв?       — Гоуст?       — Джонни?       — Опять кошмары?       — Нет.       Джонни подошёл сзади и обнял Саймона. Бог действительно услышал стенания рабов Его.       — Я думаю, Джонни.       — Ты с Геттисберга думаешь и думаешь. Что-нибудь надумаешь когда-нибудь? — Джонни поцеловал мужчину в шею. Война закончилась. Не надо было спешить, не надо было бояться, не надо было оглядываться по сторонам. Наконец-то они могли не спешить, наслаждаясь тем, что потихоньку обретало форму нежных чувств друг к другу. Саймон продолжал упрямиться и не признавал своих чувств, но делал это уже не так яро, как во время войны, и Мактавиш при каждом удобном случае продолжал растапливать ледяную корку, которая надёжно прятала за собой сердце Райли.       — Родольфо. Не могу забыть никак.       Джонни замер.       — Думаешь, Алехандро справится? Один. На Севере.       — Это же Варгас. Конечно.       Саймон вдруг вздохнул. Война закончилась, а мысли продолжали мучать его. Мысли, мысли, мысли.       — Пойдём домой, холодно.       Райли обернулся к Джонни и резко притянул его к себе, сжимая в объятиях.       Монетка со звоном упала стёртой стороной вверх.