Нужно ещё больше крови,
Нам нужно то, что убивает нас,
Сегодня ночью всё сгорит,
Давай посмотрим!
Разбитое не разобьёшь,
И нам всем это нужно
Снова-снова,
Этой ночью,
Этой ночью
Мы похожи…
*** *** ***
— Хуёво это, наверное, вот так вот одному сидеть и глушить пиво в зассаном сквере. Так ещё и в новогоднюю ночь, — чутка хриплый голос сквозил насмешкой, довольно злой насмешкой так-то, что побудило долговязого черноволосого парня поднять взгляд на источник нависшей над ним тени. И непонятно, что именно заставило вмиг закипевшую в нём ярость с такой же скоростью смениться ступором: то ли синяки на чужом довольно бледном лице, то ли сам этот тихий и прокуренный голос, что не особо-то сочетается с последним. — Во-первых, не один, — надменно отвечает брюнет, делая долгую никотиновую затяжку, покуда маленький чёрный зверёк проворно юркает промеж его широко расставленных ног, из тени которых на незнакомца теперь глядят два светящихся жёлтых глаза. — Во-вторых, а тя это, собсна говоря, ебёт или интересует? — Интересует, — и вновь ирония, уже вызывающая в брюнете скорее оскал. — А меня вот не ебёт, чё тя интересует, свали нахер подобру-поздорову, пока не вмазал, — и нет, откровенно говоря, настроения у брюнета сейчас на разборки. Может и было пару часов назад, покуда пулей вылетал из своей хаты, матеря их всех на чём свет стоит, но вот сейчас — сейчас нет, алкоголь разморил да подуспокоил... как ни странно... Ещё и котёнок этот дворовый к ногам прибился, ну совсем не та кондиция... да и желания бить уже побитую морду не присутствует. — Да мне тоже идти некуда, — закатывает глаза внезапный полуночный гость, и брюнет демонстративно подносит к губам свою бутылку пива, глуша раздражение в очередном глотке, — но я походу не с того начал, — и парнишка стягивает лямку рюкзака, перекидывая тот со спины вперёд и открывая отделение. И волей-неволей, но брюнет таки обращает на того заинтересованный взгляд. — Чекай чё есть! — покуда тот ликующе достаёт из рюкзака какую-то стеклянную бутылку, на вид коньячную. — Это Хеннеси! Одна бутылка минимум восьмёру стоит, а то и ваще тридцатку, ебанись, чел! — Тридцатку, говоришь... — уже с ухмылкой молвит в ответ брюнет, следом замирая на пару секунд, будто бы что-то обдумывая, после кивая на лавку. И парнишка смело плюхается рядом, в очередной раз пугая этого котёнка, который только-только из-за ноги старшего выглянул, как тут же спрятался в тень обратно. Но парнишка, казалось, этого вовсе не заметил, ставя ту самую бутылку между ними и вновь начиная что-то искать в портфеле. Действительно Хеннеси, брюнет уже рассматривает этикетку в поисках срока выдержки. И увидев нехилые 7 лет, а также место производства во Франции, одобрительно присвистывает. — Где спиздил? — У замдира нашего, — и парнишка забирает из его рук бутылку, аккуратно отрывая этикетку от горлышка. — Шоб ты знал, такая сука! Паспорт мой замацала, шоб я не съебался никуда, вот я и полез его искать. А в шкафу том хлобысь, — указывает на бутылку, — прям на меня смотрит. Ну знак, не иначе. Она и думать небось о нём забыла, в такой пылище стоял, шо пиздец. — Так ты баторский, значит, — с усмешкой резюмирует брюнет, вновь отхлёбывая своё пиво. — Значит, — пожимает плечами парнишка, немного хмурясь, и, изгибая бровь, вопрошает, — это плохо? — Не хорошо, — не отрицает тот, — но это смотря с чем сравнивать... Хотя, ебало разбито у тебя походу именно оттуда, — заключает довольно безразлично, поглаживая вновь прильнувшего к ноге котёнка за ушком. — Может и оттуда, — закатывает глаза паренёк, — а ещё у меня оттуда Хеннеси, чё вот круче, а? — речь у парнишки, к слову, была довольно быстрая, а эмоции бьют через край, отражаясь в весьма громком голосе. Но, на удивление, брюнета это отчего-то вовсе не раздражает... хотя голова болеть уже начинает, это правда... шебутной этот парнишка какой-то, слишком активный... — Ах, и да! — вот, и снова он резко дёргается, шугая бездомное животное, кое не знает, чего ему ждать, оттого инстинктивно жмётся к тому, с кем точно безопасно... Правда, на этот раз парнишка оное таки замечает, ненадолго замерев, будто разглядывая маленького чёрного зверька, которого, казалось, только сейчас и заметил. Сам брюнет же в этот момент разглядывал уже его самого. На вид он не был мелким, но нелёгкая приютская, «баторская» как он ранее выразился, жизнь явно отложила на нём отпечаток в виде худощавости и нездоровой бледноты. Отросшие курчавые волосы, что некогда были высветлены явно дешёвой краской, из темных превратившей их в эдакий ржавый блонд, заметно отросли и потускнели. Большие светлые глаза были обрамлены короткими чёрными и густыми ресницами, оттеняющими наливающийся на скуле немалый синяк. Тонкие губы также были разбиты, о чём красноречиво свидетельствовала запёкшаяся на ранках кровь. Потрёпанная и видавшая виды темно-красная демисезонка едва ли прикрывала его не менее побитые руки до запястий — парнишка заметно из неё вырос. И знакомым ему казался этот парнишка. Были в нём какие-то такие черты, которые всплывали в памяти смутными и очень блёклыми кадрами засвеченной киноплёнки. Он видел его когда-то, да, определённо. Только вот вообще не помнит ни где, ни когда, ни как. Уж слишком много событий пронеслось в его жизни за последние годы, чтобы запоминать вообще всех окружающих его людей... — "Ах да" что..? — довольно аккуратно прерывает устоявшуюся тишину брюнет, как бы невзначай выводя парнишку из этого состояния, в коем он так и замер неподвижно, разглядывая чёрного зверька. Интересный он был, ничего не скажешь, а брюнет интересное любит. — Да сказать хотел, что пить будем так. Ну типо без стаканов, у меня их нет. Да, конину за тридцатку из горла хлебать, как тебе идея? — вот и голос стал его куда спокойнее, и бутылка поддалась, прекращая скользить в раскрасневшихся пальцах... Успокаиваться парнишка начал, будто бы перенимая настроение собеседника. И где-то ведь он его уже видел, но пропитый мозг ни в какую не желал выдавать хоть сколь-нибудь внятную ассоциацию. Осторожный взгляд и в то же время нагловатые и прямолинейные речи, дёрганные движения, худощавость, какие-то нездорово-взбалмошные приливы смеха, резкость... — Представься хоть, расскажись там о себе, хуё-моё... Не каждый день хер пойми с кем коньяк за тридцать тыщ, небось, распиваешь... И парнишка горько усмехается, пряча свой взгляд в сугробах грязного мутного снега. Рядом, то тут, то там, раздаются салюты. Их грохот глухими раскатами отражается от стоящих в округе зданий, доходя вместе с редкими, едва пробивающимися сквозь голые ветви чахлых деревьев, вспышками ярких красок. Оба, прерывая вялотекущий диалог, периодически засматриваются на их отражения на стенах серой панельки неподалёку... Забавно однако. Из раза в раз напоминает им, что вечно суетящиеся люди сегодня уверенно празднуют начало нового года. Кто-то из оных, в основном кто помоложе, уехал в соседний Мурманск на гуляния. Но многие всё равно остались в своих квартирках и халупах, отмечать с семьёй или друзьями. А вот им двоим сегодня... не отмечается как-то... — Их было четверо, — тем временем прерывает тишину тот, немного ёжась под изучающим взглядом чёрных глаз, — и у них были ножи, я бы и в теории не смог бы их раскидать, так что... да, так заперли. В кладовке. Во время курантов. Ещё и подарок мой забрали, уёбки, — отмахивается парнишка, беззаботно покачивая довольно дорогой бутылкой и вглядываясь в окна стоящей вдалеке пятиэтажки, чей мрачный силуэт слегка проглядывал через заснеженные кроны сосен. Тяжёлое небо было затянуто тёмно-синими тучами, драная панелька словно поддерживала его от падения прямо на землю. Казалось бы, её потрескавшиеся бетонные плиты должны были бы внушать ужас и чувство безысходности, однако… В окнах мигал свет, где от гирлянд, где от жёлтых ламп, зажжённых на кухнях и в залах. Как ни странно, это придавало какого-то тепла, ощущения, что в каждой из этих мелких клеток кипит какая-то своя, отличная от его собственной, жизнь. Тоска — вот что сквозило в блестящих светлых глазах. — А ты, как вижу, не всем нравишься, — докуривает свою сигарету брюнет, отправляя в полёт в ближайший сугроб очередной окурок. Да уж, действительно интересный собеседник ему попался... И брюнет чуть щурится, ещё внимательнее вглядываясь в сидящего подле паренька, который в ответ на это неловко отводит взгляд в сторону. Нет, тому явно не нравилось, когда на него так внимательно смотрели. Но отчего-то всё равно позволял это делать, интересно однако... — Ну, как грится, я не зелёный, не прямоугольный, и портрета мёртвого президента штатов на мне тоже не наблюдается, значит нравиться всем и не обязан, — и эта улыбка, расстелившаяся на побитом лице, отчего-то выглядит такой яркой, хоть от одного только взгляда на неё ощущается чёткий привкус битого стекла во рту. — Похвально, на самом деле. Раз не нравишься, значит хоть раз в своей жизни что-то делал или отстаивал, а это уже само по себе хорошо, — чуть улыбается брюнет, вновь обращая свой взгляд к нему. — А может ты просто пубертатная малолетка и нонстопом творишь хуйню, я ж не знаю... Или знаю? — Мне тоже 16, я ведь не малолетка? — вздергивает брови подросток, переводя испытывающий взгляд на брюнета, ровесника, как оказалось. — Вообще, по идее знаешь. Торой звать. Зови ты Торой, я имею в виду, — и крепкий алкоголь заметно развязывает ему язык. — Вообще, по документам Тимуром назвали, но бабушка грузинкой была, так меня кликала. Хер знает, чё это там на их наречии значит, а может и не на их, она ещё и сериалы какие-то испанские смотрела. Но зови "Тора", я настаиваю, — светлые глаза завораживающе сверкают в свете белого фонаря над лавкой. Такие же, словно демонические глаза чёрного котёнка ровно также выжидающе зыркают на черноволосого. Слишком знакомо зыркают… — Вообще, на рукопашные когда-то много лет назад вместе ходили, я знал, что ты не запомнил... — с улыбкой вновь отмахивается тот, стирая с лица эту едва заметно промелькнувшую... грусть? Действительно интересный, читать его можно было вообще без особого труда. — А вот ты меня походу помнишь… — и ну и точно, боевые искусства, вот откуда он знает эти глаза. Теперь всё более-менее начинает укладываться в какую-никакую внятную картинку. Тот самый парнишка из кагорты неблагополучных, он отчего-то один в их группе по боевым такой был, и отчего-то решил свалить накануне отборочных, хотя прошёл бы их без каких-либо проблем. Пусть и был довольно тощий, но ловчее и быстрее здравого большинства, да, он ещё тогда интересным бойцом ему показался... И вот судьба их снова зачем-то сводит, какая ирония... — А ты не обольщайся, я тебя тоже считай забыл, — и в ответ на это брюнет изумляется, что отчётливо читается на его лице. — Только вот... Фил, Москаленко который, одноклассник твой, мы с ним так-то давние приятели... Так вот, он про свой класс как-то рассказывал, вот я и смекнул чё к чему, — и старый-новый знакомый абсолютно спокойно подтверждает, что что-то их всё-таки связывает и помимо давишнего, обоими брошенного спорта. Впрочем, чего ещё ожидать, маленькие города — они такие. Все между собой если уж и не лично, то через пару рукопожатий кем-нибудь да приходятся. Бесит, на самом деле. По крайней мере брюнета, взгляд которого вновь метнул искры в сторону этого Торы. — Он вообще ничего о тебе не говорил, если ты печёшься об этом, — моментально смягчает тот. — Ну, дерёшься, говорил, классно, сильнее всех в школе, но это я и сам видел. Но ты мрачный такой всегда был, ни с кем особо не разговаривал никогда. — Занятно, — и не врёт, действительно занятно. Обычно когда о нём что-то кто-то рассказывает, то как правило в речах его нет ничего хорошего, и притом не важно, делал ли что-то плохое брюнет персонально ему. Люди любят множить слухи и сторониться тех, о ком они ходят. А этот вот... этот наоборот, познакомиться решил... — Я не сталкер, ясно? Реально не ожидал тебя тут встретить, но раз уж так случилось... — фразу оборвал, почувствовал неловкость. Да, этот Тора был осторожен, несмотря на кажущуюся дерзость. Интересный. В глазах брюнета уж точно. — И повторюсь, не очень-то весело вот так вот новогоднюю ночь справлять, на драной лавке под фонарём… Даже бомжи сейчас в ночлежках, а наши на вписках всяких. А ты вот... ты тут. И брюнет хорошо это читал. "Баш на баш", только не озвученное напрямую. И не хотелось, если честно. Совсем не хотелось посвящать какого-то мутного знакомого в нюансы своей жизни. Впрочем, в чём этот Тора не прав, Паша ведь действительно сам первым полез что-то про синяки узнавать. Было бы несправедливо на ответное любопытство просто послать его куда подальше, по-мудачески. А мудаком тот не был, по крайней мере сам себя таковым не считал. — Павел Игорич звать, но это ты и так в курсах. Короче, старший ребёнок. В семье, в которой их ещё трое, — выдыхает эти слова вместе с сигаретным дымом настолько безразлично, что отчасти это даже пугает. — И всё бы заебись, будь у нас с ними один батяня, ихний, а я… как это… — хмурится, пытаясь правильно подобрать слова, — не был бы как две капли воды похож на её тот самый первый неудачный опыт. Теперь твой интерес удовлетворён? — Понятненько, — довольно спокойно молвит Тора. — Значит тебя тоже не то чтобы желают где-то видеть, даже за праздничным столом, — и то поразительное спокойствие, с которым звучит этот голос, не кажется Паше поддельным. И в нём сквозило… понимание что ли... — Ну, если так можно выразиться. Конечно, никто никогда словами через рот этого не скажет, но будь у них выбор — они предпочли бы, чтобы меня не было. Эдакое портящее репутацию проблемное чёрное пятно на картине их охуительной жизни, словно последняя из рекламы майонеза, блять. Ну знаешь, эти вечно лыбящиеся модельные парочки с такими же модельными детками, чейный батяня, явно какая-то шишка, читает бумажные газеты, а маманя — стереотипная домохозяйка, тянущая на себе целый детский сад. — Бля, аж блевать потянуло, — пьяно смеётся Тора, переводя светящийся взгляд светлых глаз прямиком в чёрные омуты напротив. — Туда их, — поддакивает последний, поднося свою бутылку к его коньяку и чокаясь. Пьют синхронно, большими и горькими глотками, не отводя бутылки ото рта покуда воздух в лёгких совсем не заканчивается. Странное это чувство. Звуки салютов оповещают о том, что на дворе так-то всё ещё праздник. Да и не абы какой… В окнах унылых серых пятиэтажек пляшут тени во всю празднующих людей. Где-то там явно батяня семейства переодевается в Деда Мороза и дарит своей дочке какую-то куклу, о которой она давно просила. Где-то любящая матерь достаёт на стол новые порции бесконечных салатов, которые доедать будут все новогодние, покуда бабушка прибавляет звук извечного голубого огонька на первом канале. Где-то молодые отправляются кататься по заснеженным улицам на гуляния. И всем есть какой-то праздник, и всем есть какой-то настрой и какое-то тепло. Всем. Кроме тех, кто напивается украденным коньяком и крепкой алко смесью, пытаясь не окоченеть в этом маленьком тёмном сквере. Пара случайно встретившихся спустя много лет, знакомых через пару рукопожатий. Они по сути никто друг другу. Но отчего-то отношение к миру, выстроенное под гнётом совершенно разных внешних обстоятельств, у них схожее, и поняли это уже оба... Обида? Может… Но на кого тут обижаться? На себя, разве что. Несправедливость? Вероятно… Однако ж разве эти люди в окнах виноваты, что им хорошо, а тем двоим нет? Неа, нисколько. Вот и остаётся только злость. Просто чувство слепой злости, которое старательно глушится уже которой по счёту сигаретой и которым по счёту глотком горькой смеси водки и сидра. Странное это чувство…***
Как оказалось, общего у них так-то немало. По крайне мере, фильм "Белые Цыпочки" с разодетыми под белых женщин чёрными сотрудниками ФБР смотрели оба, а плейлисты пусть и были весьма различны, но у обоих не ограничивались трушным пацанским рэпчиком. Тора вот Кристал Касслс любил, а Паша Роба Зомби, но ничего, зато оба одинаково неприязненно относились к большей части того ширпотреба, коий форсили их ровесники. Время шло быстро. Незамеченным оставался также и холод зимней ночи, и количество промилле в организмах обоих. Паша также давно уже перешёл на его коньяк, коий, признаться, не сильно отличается от манчестера или фокс энд догс, которые тому доселе удавалось пробовать, разве что спиртярой так сильно не разит. И отчего только такой ценник... Выведал у Торы, что то, что недопьют, он себе отдельно сольёт, а в пустую бутыль зальёт какой-нибудь "монте чоко" из пятёрочки за 200 рублей, да и вернёт обратно откуда взял. Недаром ведь так аккуратно этикетку ту снимал. План, конечно, был надёжен, как швейцарские часы, Паша уже шутил. Да и Торе, если вычислят, влетит за это по первое число, и отправится он в колонию за совокупность заслуг. Но это будет потом. Да и то не факт. Сегодня ведь можно. Сегодня же праздник в конце концов. Вот они и празднуют. В своей манере, как могут. Читают какие-то посты в интернете, зачитывают друг другу найденные там же длинные кавказские тосты, то и дело прерываясь на пьяный смех, да и просто... пытаются сделать вид, что всё вокруг в целом мире обоих не так уж и заебало... — Прикинь, где-то там в Дубайске ща тепло должно быть... То-то все богатенькие и успешные на юга уматывают, не дураки ведь. И фоточки в купальниках из отелей постят, сука... — явная зависть, но сквозила в ней какая-то... праведность что ли... ведь Торе, грустно листающему инстаграм, действительно было чему завидовать. — А я вот ни разу на морях не был. — А чем тя Баренцево не устраивает, я не понял... — парирует Паша, перехватывая у того из рук телефон и внимательнее вглядываясь в изображение довольно привлекательной девушки, в неестественной позе облокотившейся о какую-то стойку, в лучших ракурсах демонстрируя все прелести своего тела. — Не практикую моржевание, — закатывает глаза тот и отворачивается, вновь давясь сигаретой, запивая это Хеннеси, коий вопреки нареканиям вновь решил пить большими глотками. И Паша возвращает взгляд на того. Мертвецки бледного, с разбитым лицом и в куртке, которая была на пару размеров ему мала. Поразительно, но тот действительно не жаловался. Злился, может, оттого что пьян, но не жаловался, ни разу за сегодняшний вечер. Тем временем патрульная машина освещает сине-красным светом всё вокруг. Оный отражается от заснеженных сосен, сугробов грязного придорожного снега и серых обшарпанных стен хрущёвок. Но парни лишь оборачиваются на её пронзающие округу вопли, с толикой меланхолии, вмиг ватным одеялом покрывшей эту лавку, провожая её взглядом. — Гандоны, — тихо-тихо срывается с губ Торы, перед тем, как он сделает ещё один глоток, не глядя забирая из рук Паши свой мобильник, заменяя его на общую бутылку. — Базаришь, я на учёте стою, — всё такой же спокойный голос раздаётся где-то подле, покуда откинувшийся головой на спинку лавки Павел Игоревич впускает в лёгкие новую порцию никотина. — 6 месяцев дали по сути за хуйню. Ну то есть, у них давно и много на меня было, а тут я снова попался, вот и решили урок мне преподать, раз не меняюсь... Из хорошего: сам ментом теперь не стану. Из плохого: пожарником, спасателем и тэдэ теперь тоже не получится. Ну и хуй с ним, выкрутимся как-нить... Услышав это, Тора заметно смелеет, аккуратно забирая из чужих пальцев только-только початую новую сигарету и вставляя оную себе в рот. Паша же слегка улыбается, наблюдая за этой наглостью. Впрочем, на сей раз она его только забавляет. Не заискивает перед ним и не имеет дурных намерений? Уже хорошо. А вот подобное поведение даже интересно, разгоняет всю эту муторную скуку, преследующую его едва ли не весь последний год. — Не напрягает? Весь этот ореол, прости господи, славы вокруг? — чуть закашлявшись от крепости табака молвит Тора, аккуратно поглаживая чёрного котёнка, коий от удовольствия мурлычет на всю округу. — В плане? — лениво раздаётся в ответ. — Слухов небось ходит, шо ебануться можно. Это бывает тяжело, я знаю. Про меня вот порой тоже такое говорят, что охуеть можно от уровня воображения этих сказочников... — и грустно улыбается, почёсывая мордочку и шею котёнка. Паша даже невольно замирает, вперивая взгляд в эти покоцанные пальцы, утопающие в чёрной мягкой шерсти. — Ненавижу вообще, и чё им своей жизнью не живётся... Такая скучная чтоль? Да и ладно то, ещё ведь блин сами пиздят, а потом своему пиздежу же и верят. И чураются потом, как от прокажённого... С тобой ведь так же, я прав? — То-то ты уже сбежал, ага... — истлевшая сигарета едва не обжигает пальцы, отчего Паша вздрагивает, моментом откидывая её в грязную смесь песка и снега, что каждое утро отбрасывается на обочину местным дворником. Тора также переводит выжидающий взгляд на старшего, наблюдая как тот достаёт и подкуривает ещё одну раковую палочку, одну из последних в их пачке. И чувствуя его взгляд на себе, Паша оборачивается, плавно вдыхая и выдыхая никотиновый дым, густыми серыми облаками растворяющийся в ночи. — Плевать на долбоёбов, они мне ничё не сделают. У меня своя жизнь, у них своя. И раз уж так, то моя походу получше будет, раз им так интересна... — Надо же, как ты себя любишь... — усмехается Тора, плавно уводя взгляд в сторону панельки. — Не переоцениваешь? Порой обстоятельства, окружающий мир там, ну знаешь, перевешивает бывает... любые твои усилия... — Не, тут всё зависит от отношения, — улавливает его мысль Паша, также усмехаясь, устремляя и свой взгляд в сторону драной заснеженной хрущёвки. — Это может быть как падением вниз в шахту, так и социальным лифтом вверх по ней. Но нахера оно тебе вообще, когда твоя дорога лежит в другое здание? — опять в философию их куда-то занесло, как мысленно отмечает Паша, но сам он, кажется, не против даже... И собеседник ему попался вроде даже интересный, вона как слушает. Второй же собеседник предпочёл улечься ему на колени и уснуть, что ж... Он в любом случае отнесёт его сегодня домой на радость мелким и на негодование отчима. Он уже предвкушает, что этот мудень ему за это выскажет, оттого ненароком улыбается даже... Маманя его животных всегда любила, вот и пускай младшим любовь к зверью всякому прививается, они же не виноваты, что батя их такой ебанат. — Хочешь сказать, "не можешь изменить ситуацию — меняй своё отношение к ней", что-то типо такого, да? — и щурится, вновь всматриваясь в заметно повеселевшего брюнета, аккуратно почёсывающего животное за ушком. — Хочу сказать, что тоже не хочу умереть здесь от какого-нить пера под рёбра, задохнувшись на ебучей скале в снегу в какой-нибудь обычный вторник. И ты, быть может, понимаешь о чём я... — и брюнет также поднимает свой взгляд на него сталкиваясь с тем самым, о чём и сказал в последней фразе. Нет, разумеется, он и сам знал, что являл собой в глазах многих эдакую страшилку, которой пугают взрослые. "Есть вон, в 11 школе, такой персонаж, на пдн стоящий, вот вам такими быть не надо". Знал, проходили. Правда, никто из этих людей никогда не знал даже сотой части тех тараканов, которые попивают разбавленный дихлофос в рамках его черепной коробки, и даже, сука, не собираются дохнуть. Таких как Паша уже ничем не исправить. Но это не значит, что предрекаемая им судьба априори такой и будет, по крайней мере, сам он в это искренне верил. — Знаешь, а ты лучше, чем о тебе говорят, — с какой-то странной улыбкой молвит в ответ Тора, не спуская действительно заинтересованного взгляда с лица брюнета. — Знаешь, так оно обычно и происходит, — парирует в ответ, глуша конец фразы в очередной глубокой затяжке. Он действительно не удивлён такому заключению. Скорее тому, что несмотря на это пресловутое "говорят", кто-то всё ещё желает разобраться со всем лично, и это Паша уважает, сам следуя такому же принципу. — Увидимся в школе, Паш, — и тот даже не заметил, как Тора в это время поднялся с насиженного места и начал потягиваться, разминая затёкшие мышцы. — Так баторские же в десятую ходят, разве нет? — и хмурится, переводя взгляд на загораживающего фонарь парнишку. — Она у вас там районная ведь... — До встречи! — и тот улыбается, Паша слышит. — А, и кстати... Как сиги твои называются? — Лакки Страйк...