Сердце Барыни

Иван идет по ночному лесу, спотыкаясь о камни, чувствуя, как ветви больно хлещут по щекам, он идет без передышки, пока не замечает слабый свет. Дом знахарки, кривой и покосившийся вселяет в его душу неподдельный страх, но медлить нельзя. Пару минут он стоит у двери в избу, не решаясь отворить ее. И это не требуется. Она отворяется сама. Крепостной робко входит в избу. В нос ударяет запах сырого дерева и трав, становится тяжело дышать. Ведьма стоит к нему спиной, теребя что-то в руках. Иван не видит, что именно. — Зачем пожаловал? — раздается хриплый, пробирающий до костей голос. Иван мычит. — Никак, немой? — старуха поворачивается к крепостному. Её старое, морщинистое лицо искривляется в презрительной улыбке.– Излечиться пожаловал? Ведьма протягивает руку. Иван замирает от страха. Глаза старухи смотрят в прямо в душу, тело холодеет. Ему хочется развернуться и бежать. Быстро. Без остановки. Прочь. Прочь. Прочь. В памяти всплывает ее образ. Статная, белолицая, глаза цвета ясного неба, волосы черны, как смоль, пальцы тонкие, изнеженные, отвыкшие от работы. Иван одним движением могучей руки тянется к шее и срывает крест. — Прости меня, Господи, грешного. Не могу я более, не могу. Прости, Господи, — думает он, протягивая его ведьме. Её взгляд меняется, в вытсвевших старческих глазах пляшут огоньки. Ведьма вырывает крестик из рук, так что Иван долю секунды ощущает холод старческой, сухой ладони. Старуха прячет его куда подальше, принимается что-то шептать. Горло обжигает огнем, боль становится сильнее с каждой секундой, из глаз крепостного текут слезы. Старуха продолжает шептать, ища что-то на полках среди множества пузырьков. Иван ощущает привкус крови на языке, постепенно она наполняет рот так, стекает по губам на подбородок, бороду, шею, залатанную рубаху. Боль становится невыносимой. Ведьма протягивает ему склянку с бурой, дурно пахнущей, вязкой жижей. — По утру, едва начнет светать, выпьешь это, а сейчас, ступай. Иван кланяется, выходит из избы. Ветер приятно охлаждает тело. Крепостной плюет кровь на усыпанную сосновыми иголками землю. К поместью пробирается тихо, оглядывается, опасается, что приметит кто. До утра сидит на крыльце, сжимая склянку в руках. Боится проспать. Едва небо становится светлее, Иван открывает ее одним движением. Залпом выпивает жижу. Давится. Но пьет. До дна. До последней капли. Едва сдерживает тошноту. Горло стягивает боль, каждый вдох даётся с трудом, во рту пересыхает, связки дрожат, на шее вздуваются темно-синие вены. Из горла доносится сдавленный хрип. — Господи, — хрипит он и тут же хватается за шею. — Да-да-да-рья Ник-ник-олаевна, — боль разрывает глотку на части, но Иван улыбается. Едва завидев фигуру барыни в окне, Иван спешит в дом, едва не сбивает с ног Авдотью, распахивает дверь барской спальни. — Б…барыня, — хрипит крепостной, падая на колени пред величественной фигурой госпожи. — Ванюша?! Ванечка! Да как же это, Господи! — Дарья бросается к нему, гладит по волосам. — Да-да-да-рья Ник-ник-олаевна, б-б-барыня, в вашей в-воле мен-меня наказывать, да толь-только не могу я так более… Я люб-люблю в-вас Да-да-да-рья Ник-ник-олаевна! Рад-Ради Христа, прос-простите, б-б-барыня! Она приближается к его лицу, близко-близко, так, что Иван чувствует её дыхание. Дарья целует его в губы, Иван несмело обнимает её за плечи.