Hands / Руки

      Гермиону это мало волновало, но он беспокоил её. Он ей никогда не нравился, и она всегда находила в нём что-то особенно отталкивающее. Некоторые мальчики в их классе издевались над другими, но он не был в подобном заинтересован. Если ему кто-то и не нравился, эти глупые мальчишки брали всё на себя. Все хотели что-то сделать для него. Они находили его очаровательным. Она отчётливо это понимала и знала, что любой, у кого были мозги, тоже должен был это видеть, поэтому она недоумевала, когда Дамблдор назначил его старостой мальчиков.       Она чуть не заплакала, когда получила письмо, уведомляющее её, что она будет старостой. От радости, а затем от гнева, когда увидела, с кем будет жить в общежитии весь год.       С Томом Реддлом.       Он был умён, но его жажду было легче утолить, чем её. Он поднимал руку на уроке, не шевеля пальцами, что происходило достаточно редко. Он меньше нуждался в одобрении других. Ему было не нужно, чтобы кто-то говорил ему, что он гениален. Он знал сам, и она ненавидела, что всё было для него таким простым, тогда как для неё — нет.       Он ей никогда не нравился, потому что она видела то, чего не видели другие. Он мог быть ужасным, когда хотел. Она не могла этого доказать, но думала, что он может быть ответственен за то, как Гарри Поттер исчез на два месяца в прошлом году, только чтобы снова появиться без каких-либо воспоминаний о том, где он был.       Гриффиндорцы ненавидели его по тому простому принципу, что львы и змеи не должны нравиться друг другу, но она чувствовала гораздо больше, чем вынужденное презрение. За те годы, что она его знала, пока они зарабатывали высокие баллы в своих классах, он стал таким красивым, что ей становилось не по себе. Это заставило её не доверять себе, замечая, насколько он прекрасен своими тёмными волосами, острыми скулами и тем, как всегда смотрели его глаза. Она могла бы игнорировать его, если бы действительно попыталась. Но глаза не были той его частью, о которой она думала, когда его не было рядом.       Это казалось мелочью, чтобы привлечь её внимание. Почти незначительной, пока она не стала для неё чем-то значимым. Всё началось с того, что она заметила, как его рука сжимала палочку с непринужденной лёгкостью, как будто он был рождён, чтобы обладать такой способностью, но со временем её взгляд начал метаться по коридорам, чтобы уловить изящество его рук. Пальцы были длинными и тонкими, но недостаточно. Они крепко держали блестящее яблоко, когда его зубы вгрызались в зелёную кожуру. И когда она смотрела на яблоко в его руках, её разум представлял эти великолепные, коварные руки на своей шее. Мужчина с такими руками не должен был быть способен на жестокость, в которой она его подозревала; мужчина с такими руками мог бы найти им лучшее применение.       Ей повезло, и она патрулировала школу с одним из старост Гриффиндора, Роном Уизли, которого она считала бесполезным. Она знала, что он говорил о ней грубые вещи другим мальчикам в их гостиной, но она так же догадывалась, что он привык смотреть, как она ходит по коридорам. Он много говорил. В основном о себе или квиддиче. Он ещё не научился понимать, когда кто-то не слушает. Но в середине октября, во время их совместного патрулирования, Уизли решил пригласить её в Хогсмид, и после того, как Гермиона вежливо отказалась, Уизли так же вежливо отрёкся от их дальнейшего патрулирования.       Конечно, было бы мило с его стороны сообщить ей, что он больше не придёт. Но вместо этого, когда Гермиона собиралась выйти из общежития, Том последовал за ней, и она подпрыгнула.       — Что ты делаешь? — спросила она.       — Уизли сегодня не придёт, — ответил Том. — И ты патрулируешь не одна. Нам лучше пойти вместе.       Сказанное прозвучало с толикой раздражения, как будто провести ночь, блуждая с ней по тёмным коридорам, не было его идеальным планом. Ну, и для неё тоже, но они пошли.       — Он наконец пригласил тебя на свидание? Это заняло у него много времени.       Спина Гермионы выпрямилась. Она не хотела ничем делиться с Томом.       — Откуда ты об этом знаешь?       Том хихикнул.       — Это было очевидно для всех, кроме тебя, и тот факт, что он не патрулирует с тобой сегодня вечером, говорит мне, что ты не приняла его предложение.       — Нам не было бы хорошо вместе, — ответила Гермиона. Она подняла палочку, чтобы осветить коридор, и слегка подпрыгнула, когда небольшая стайка мышей разбежалась от света. — Он мог бы подумать, что я симпатичная, или по какой-то другой причине он пригласил меня на свидание, но нам не о чем было бы говорить.       — Секс не требует много разговоров, — заявил Том.       Гермиона прикусила язык.       — Я не говорю о том, чтобы трахнуть тебя.       Её щеки запылали.       — Трахнуться с тобой, я имею в виду.       Он сделал паузу, и она не смотрела на него, но по тому, как это прозвучало, она услышала слова, произнесённые сквозь усмешку.       — Как я уже сказал, это не требует разговоров.       — У меня нет привычки трахаться с парнями, из-за которых меня чуть не заколдовали на Астрономической башне, — хладнокровно выпалила Гермиона.       — Ах, я вижу, ты всё ещё расстроена из-за этого.       — Да, близость смерти — это совсем не то, что я так быстро переживаю.       — Это было два года назад, — заметил Том.       — И ты всё такой же придурок, каким был тогда, — добавила она. — Может быть, сейчас даже больше.       — Откуда мне было знать, что сделает Драко? — невинно спросил Том. Слишком невинно.       — Малфой — слабая маленькая жаба, — ответила Гермиона. — Когда ты сказал ему, что я лучше него, ты поставил мишень мне на спину.       Он улыбнулся.       — Я знаю это, но я рад, что ты достаточно умна, чтобы тоже это понять.       Она сжала руки в кулаки.       — Чем я тебе насолила, Реддл? Это потому, что ты терпеть не можешь, когда девочка так же хороша в классе, как ты? Или это из-за моей крови?       — Не всё так драматично, Грейнджер.       Она остановилась.       — Нет-нет, я хочу знать, почему я тебе не нравлюсь. Я хочу, чтобы ты сказал это мне в лицо.       Он тоже остановился, слегка повернул голову назад, чтобы увидеть её.       — Я не люблю, когда люди выдвигают мне требования. На твоём месте я бы не стал делать этого.       Она хотела огрызнуться, принять это за вызов, но она так же прекрасно осознавала, что Том Реддл был более чем опасен, чем это понимали все остальные. Вместо того, чтобы спорить с ним, она снова зашагала, на этот раз молча.       Он наблюдал за ней, пока они шли. Она чувствовала на себе острый жар его взгляда. Она должна была выразительно посмотреть на него, чтобы попытаться заставить его прекратить, но она продолжала смотреть вперёд. Эта женская интуиция не слишком увлекала его. Не вынуждать его думать, что на неё стоило нападать, если он такой человек, который способен на такое. Она хотела верить, что это не так, что никто не нападёт, но она не доверяла ему.       Она должна была согласиться на свидание с Уизли, если это означало, что ей не придётся патрулировать с Реддлом.       И он, наконец, нарушил напряжённое молчание.       — Я никогда не понимал, как ты оказалась в Гриффиндоре, такая красивая, какой ты выглядишь в других цветах факультета.       Это был комплимент, означавший что-то более глубокое. Она не хотела знать, что он означал, но ей стало слишком любопытно, чтобы не спросить.       — Что это значит?       — Ты не храбрая девочка, Грейнджер, — ответил он. — Умная, как когтевранка, верная, как пуффендуйка, и я никогда не признаю, если ты это не примешь, но амбициозная, как слизеринка. Но не храбрая.       Что-то в сказанном разожгло ярость в её животе. По правде говоря, она никогда не чувствовала себя такой храброй, какой хотел видеть её факультет, но лишь потому, что она никогда не была из тех, кто бросался на необдуманные авантюры, которых требовала храбрость. Храбрые не тратили время на колебания в своих решениях; они должны были действовать быстро и ловко. Она не могла этого сделать. Но всё же, как он озвучил то, во что она всегда верила, как она всегда определяла себя в школе, что ж, если кто-то и сказал бы, что она не храбрая, то было бы лучше, если бы это не был кровожадный Том Реддл.       — Я не трусиха, — заявила она.       — Может быть, и нет. Но отсутствие трусости не указывает на наличие мужества.       Её пальцы зудели от желания стереть эту самодовольную улыбку, эту всезнающую дерьмовую ухмылку с его угловатых губ. Но она знала, что импульсивный гнев ничего ей не даст. Вместо этого она предпочла промолчать, пока не дождалась того момента, когда смогла говорить без пены у рта. Она не верила в его дерзкие предположения, что он что-то знал о ней.       Она сказала ему, что он вообще ничего о ней не знает.       Он рассмеялся над ней коротким лающим смехом, как будто веселье застало его врасплох.       — Грейнджер, я знаю тебя семь лет. Я пристально наблюдал за тобой почти столько же. Я мог бы рассказать тебе, как ты пьешь чай, о твоём любимом цвете одежды, запахе твоих духов и дурацком имени твоего кота. Если кого-то и можно обвинить в незнании другого, так это тебя. Ты пьёшь чай с тремя ложками сахара, твой любимый цвет — светло-голубой, ты пахнешь розами, сандаловым деревом и твоего кота зовут Живоглотом.       Она снова остановилась. Всё это было правдой, но это также были вещи, которые кто-то другой не заметил бы, если бы действительно не обращал внимания. Живоглот — это просто, потому что они живут в одной башне. Но другие? Том, должно быть, наблюдал за ней в Большом зале, когда она потягивала чай, не обращая внимания на его пристальный взгляд. Ему несколько раз доводилось видеть её в светло-голубом. Он должен был подойти слишком близко, так, чтобы она не заметила, и уловить запах её духов, и он, должно быть, делал это пару раз, чтобы распознать в них такие точные ноты.       — Я должен спросить, — начал он. — Чем тебе так нравятся мои руки?       Гермиона издала тихий вздох. Она ошеломлена. Смерть была бы желанным избавлением от этого унижения.       — Я… я не знаю, о чём ты говоришь.       — Я наблюдаю за тобой, Грейнджер, — ответил он, — поэтому я точно знаю, когда ты наблюдаешь за мной.       Она не хотела отвечать, но всё равно произнесла:       — У тебя красивые руки. Вот и всё.       — Хм.       — Полагаю, если ты не станешь исполнять свои какие-то гнусные планы после окончания школы, ты вполне мог бы стать моделью.       — Гнусные планы? — переспросил он. — Я не могу себе даже представить, что ты под этим подразумеваешь, Грейнджер.       Он выпалил это небрежно, словно практиковался в бесстрастности, но она уловила скрытый смысл. Она не должна была продолжать, потому что вступила на опасную территорию. Но он думал, что читал её, как книгу, которую перелистывал дюжину раз. Он не знал её, но она его знала. Она раскусила его, а он даже не осознал этого.       — Люди не вникают в суть, — ответила она. — Они думают, что ты красивый и обаятельный, и что ты будешь продолжать делать замечательные вещи для волшебного мира. Я слышала, как Слизнорт говорил, что, по его мнению, ты мог бы стать самым молодым министром магии.       — А что думаешь ты, Грейнджер?       — Это имеет значение?       — Если я задаю тебе вопрос, я должен получить ответ. Скажи мне, что ты думаешь обо мне, — резко бросил он.       — Я думаю, ты опасный и жестокий.       — Но ты считаешь меня красивым?       Он играл с ней, и она подняла свою палочку, чтобы посмотреть ему в глаза.       — В тебе есть что-то неправильное, что сияет, как лунный свет, когда ты думаешь, что никто не смотрит.       — Но ты наблюдаешь за мной, — добавил он.       — Чтобы делать такие выводы, да, наблюдать за тобой необходимо.       Они свернули в коридор, где слишком тихо. Все картины из этой части замка недавно были сворованы Пивзом, и Филчу ещё только предстояло определить их местоположение.       Она не сказала ему, что наблюдение за ним было нечто большим, чем обычная проницательность. Это было жизненно важным для её выживания. Она не решалась считать свой интерес к нему навязчивой идеей, но понимала, что у неё есть способность зацикливаться на загадках без ответов. Недавно она осознала, что её день начинается с плохой ноты, когда она не может найти его в Большом зале. Она не хотела признавать, что, когда он решает выступить в классе, она загипнотизирована тем, как он объясняет свой ответ. Он говорил великолепно, связывая слова с бархатной интонацией. Возможно, это было величайшей трагедией из когда-либо известных, что она никогда не могла позволить себе хотеть его. Потому что, даже если никто другой его не понимал, она понимала.       — Ты никогда не говорила мне, считаешь ли ты меня красивым, — продолжил он, и его зубы блеснули серебром.       Они слишком прямые. Её родители одобрили бы и спросили бы имя его дантиста. Но там, где её родители увидели бы совершенство, она видела ухмылку, которая принадлежала хищнику. Она делала его слишком красивым. Почти ангельски красивым. Это заставило её почувствовать себя в безопасности рядом с ним, хотя она была уверена, что он никогда никому не улыбался по-настоящему. Он — истинный хищник неоспоримой красоты, неприятным обаянием и большим интеллектом. Вот почему он был опасен. Причины, по которым люди в школе обожали его, — это причины, по которым она хотела держать его на расстоянии.       — Какое это имеет значение? — наконец спросила Гермиона. — Конечно, я так думаю. У меня есть глаза, и у меня достаточно здравого смысла, чтобы не лгать тебе о вещах, которые не имеют смысла.       — Ты считаешь своё влечение ко мне не имеющим значения?       Она нашла его таким бесячим, что ей захотелось удариться головой о стену. То, как он говорил, чтобы застать её врасплох, показалось неприятным, потому что она знала, что рано или поздно уловка сработает.       — Ты мне не нравишься.       — О?       — То, что я понимаю, что ты привлекателен с эстетической точки зрения, не означает, что ты мне нравишься. У тебя симметричное лицо и сильное тело. Ты умён. Любой найдет тебя привлекательным — это анатомия.       — И кто ты такая, чтобы бросать вызов анатомии?       Она сглотнула: во рту пересохло. Она не была уверена, когда он подошёл к ней ближе, но он оказался так близко, что ей чуть ли не приходилось шептать.       — Чего ты хочешь от меня, Реддл? Я устала от этих глупых игр.       Его ухмылка дикая, но сдержанная. У любого другого подобное выражение лица выглядело бы безумным, но он источал своё безумие с такой соблазнительностью, что заставило её почти поверить, что сошествие в ад того стоило.       — Не думаю, ты вынесешь, услышав, чего я хочу от тебя, — протянул он.       Это было всем и ничем одновременно. Она очень хорошо осознавала тот факт, что в коридоре стояла тишина, и они были совершенно одни. Это должно было испугать её, и она действительно насторожилась, но это также заставило её тело дрогнуть.       — Неужели?       Он кивнул.       — Если бы ты знала, чего я от тебя хочу, ты бы сбежала.       — Это потому, что я трусиха?       Он мрачно усмехнулся.       — Отчасти, да, но ещё и потому, что ты достаточно умна, чтобы узнать.       И она должна была точно знать, что, по его мнению, заставило бы её сбежать, даже если она понимала, что если спросит, и он ответит, что она не может улизнуть, или она докажет, что он прав. Она не возражала против того, что люди шептались о ней, называя заносчивой всезнайкой или насмехаясь над статусом её крови. Но она ни за что не позволила бы Тому Реддлу назвать себя трусихой.       — Скажи мне.       Каким-то образом он перенёс их в класс и закрыл за ними дверь. Она позволила ему, но отступила, всё ещё пытаясь сохранить дистанцию. Она взглянула на него — он смотрел на неё с голодным взглядом. Он был полностью сосредоточен на ней, и это нервировало её, но она не могла отвести взгляд.       Она почти смирилась, что Том не ответит, но он, наконец, произнёс, медленно облизывая губы:       — Я хочу отвести тебя обратно в башню и трахать на кровати, пока она не пропитается твоим потом, и не кончать до тех пор, пока ты не устанешь и всё ещё будешь умолять о большем. Я жажду уничтожить тебя, а затем возродить. Хочу, чтобы единственной твоей заботой в мире было то, что мне нужно от тебя и как ты можешь доставить мне удовольствие. Я хочу, чтобы ты сидела у моих ног со склонённой головой и повиновалась всему, что я тебе прикажу. Без вопросов. Без колебаний. Я хочу обладать тобой во всех смыслах этого слова.       Она не должна была спрашивать больше ни о чём — ей нужно было бежать. Это было бы разумно, но не храбро. Её дыхание прервалось от мысли от том, как он смотрел на неё, словно хотел съесть целиком, если бы мог. Он пугал, и было что-то заманчивое в том факте, что он хотел её.       Она могла бы замять разговор, тем самым закончив игру. Но вместо этого она бросила ему в ответ своё собственное замечание.       — Я знаю, что ты делаешь в лесу, — наконец вымолвила она, надеясь успокоить своё сердце, предательски грохочущее в груди. — Я вижу, как другие слизеринцы ловят каждое твоё слово, как они смотрят на тебя с почтением и страхом. Я не знаю, куда ты пойдешь после Хогвартса, Реддл, но у меня есть пара теорий, и ни одна из них не вызывает у меня желания встать на колени у твоих ног, даже если это сделают твои так называемые друзья.       — Ты говоришь о вещах, о которых понятия не имеешь, Грейнджер, — ответил он, и его губы сжались в тонкую полоску. Она поняла, что он соврал.       — Как они таскаются за тобой, когда всё, что их волнует — это чистота крови? Ты сказал им правду, Реддл, о своём отце-магле?       Он подлетел к ней, его рука крепко вцепилась ей в запястье. Это было предупреждение, но она проигнорировала его.       — Значит, они не знают, — заключила Гермиона. Она должна была замолчать, но не могла. Она не отступит сейчас. Он зашёл слишком далеко. — Как думаешь, они бы всё ещё слушались тебя, если бы знали? Я просто поражаюсь, как тебе удалось так долго водить их всех за нос.       — Они знают, Грейнджер. Ты не подумала, что я уже научился использовать грязную кровь моего отца в своих интересах?       — Ладно, для чего бы ты ни играл в лидера, ты используешь их ненависть к маглам. Ты используешь в качестве оружия свой собственный статус крови. И всё же ты стоишь здесь передо мной — грязнокровкой с паршивой кровью, и заявляешь о том, что бы хотел со мной сделать?       — Я стою здесь перед тобой, ожидая этого от тебя, потому что ты грязнокровка. Твой статус крови ужасен, да, но, несмотря на это, ты необыкновенная, как и я, несмотря на моего отца. Мы лучше их, но разве ты не видишь, что мы были бы лучше, если бы родились в чистокровных семьях?       — Меня бы здесь вообще не было, и тебя тоже.       — Тем не менее, ты понимаешь, к чему я клоню, — ответил он. — Не тупи. Я даже не говорю с точки зрения волшебников, заводящих детей с большим количеством магических талантов или способностей, поскольку ты и я — лучшее тому подтверждение. Я говорю о том, чего нам с тобой не хватало, живя в мире маглов, о связях, детстве, полном понимании других, которого нам так не хватает. Нам должны были подарить этот мир, когда мы родились, Грейнджер, и ни один ребёнок не должен был жить в мире маглов и оставаться отвергнутым, потому что в его жилах течёт магия.       — Так что ты решил, Реддл?       Он не ответил, и она поняла. Мысль об этом пробрала её до глубины души, как будто она несколько часов провела на улице зимним днём без перчаток. Это был тот холод, от которого невозможно избавиться, который останется с ней на несколько часов даже после того, как её зубы перестанут стучать.       — То, что ты предлагаешь — геноцид, — прошептала Гермиона. Она не могла говорить громче.       Он покачал головой:       — Нет. Что я предлагаю, так это тщательно следить за родословными. Я не предлагаю никого убивать. Это было бы абсурдно и ужасно. Я не монстр, Грейнджер. Но я действительно думаю, что нам нужно прекратить позволять волшебникам и волшебницам вступать в брак с маглами. Это опасно для сохранения нашего вида. Если есть такая возможность, никто не должен умирать. Проблема маглов искоренится через несколько поколений. Может быть, меньше.       Это всё равно была невозможная и аморальная идея, даже если она не связана с убийством.       — Ты говоришь об отказе людям в праве вступать в брак с теми, с кем они хотят.       Он вздохнул, как будто это его беспокоило.       — Личная жертва иногда нужна для общего блага.       Её заинтриговало сказанное, хоть она и подумала, что, возможно, всё похоже на кучу благих намерений, не работающих в теории. Но она понимала его логику, в то же время осознавая, что в этом крылась опасность. Странно, но в этом был смысл, который она не хотела озвучивать.       Она очень любила своих родителей, и было много вещей, которые, по её мнению, укрепили её статус крови. Всё это заставляло её работать усерднее, чтобы проявить себя. Но иногда, в те дни, когда насмешки над ней брали верх, она желала, чтобы никого и никогда не обесценивали так же, как её. Она была лучшей в своём классе, наравне с Реддлом, но всё же люди по-прежнему относились к ней так, словно она была этого недостойна. Она бы никогда этого не признала, потому что не хотела придавать аргументу убедительности, но иногда она думала, что жизнь была бы проще, если бы она родилась чистокровкой.       — Вот почему я думаю, что ты опасен, — тихо начала она. — Потому что ты можешь взять пшеницу и превратить её в золото. Ты можешь заставить людей усомниться в своих непоколебимых убеждениях. Твоя цель скрыта под харизмой и умением видеть мир через розовые очки. Ты не носишь очки, но заставляешь людей поверить, что носишь. Твоя опасность заключается не в том, что ты лжёшь, а в том, что ты лжёшь так хорошо, что другие верят, что это правда.       — Можешь ли ты называть мнение ложью?       Она покачала головой. Он пытался сбить её с толку.       — Ты запутываешь людей и используешь их в своих интересах, а все так глубоко погрязли в заблуждениях, что делают то, во что ты их втягиваешь. Ты не спасатель. Ты дьявол во плоти.       — И всё же, ты не сбежала.       — А должна, — ответила она и нервно облизнула губы. Когда его взгляд упал на её рот, она почти забыла, как говорить. — Ты прав, это было бы разумно.       — Но ты хочешь доказать, что храбрая, — добавил он. — Верно? Храбрая Гермиона Грейнджер.       Она не ответила, потому что любой ответ оказался бы ложью. Но дело было не только в этом.       Он приблизился к ней, и она задрожала, быстро попытавшись отшатнуться от него, но налетела спиной на стену. Он зажал её своими руками.       Его палец скользнул вниз по её ключице, и она постаралась держать глаза открытыми, когда он спросил:       — Или это потому, что ты увидела большого плохого монстра таким, какой он есть, и тебе всё еще интересно, что будет дальше?       — Что здесь любопытного?       — Не прикидывайся дурочкой, — протянул он. — Это тебе не идет. Я объяснил, чего хочу от тебя и от волшебного мира. Ты можешь думать, что я лгу, если хочешь. Но ты всё ещё здесь. Ты не пытаешься уйти и не просишь меня отвалить. И я не уверен, осознаешь ли ты, что продолжаешь приподнимать бёдра, словно чего-то ждёшь от меня, Грейнджер. Я могу дать тебе это. Всё, что тебе нужно сделать, это попросить. Ладно, может быть, я бы хотел, чтобы ты умоляла. Совсем немного.       У неё перехватило дыхание. Он не ошибся.       — Почему я?       — Ты единственная волшебница, которую я здесь встретил, и которая может сравниться со мной, — ответил он.       — Даже лучше тебя.       Он ухмыльнулся.       — Возможно. И именно поэтому ты мне нужна. Не только из-за твоего ума, но и для того, чтобы мы могли вместе строить и воплощать в жизнь гениальные планы. Но я вижу огонь внутри тебя. Ты жаждешь большего, чем знания. Я вижу твой голод, когда кто-то бросает тебе вызов. Ты ходишь на свидания с парнями, которые тебя бесят, потому что они в безопасности, а ты…       — Трусиха, — продолжила за него она, и в её голосе зазвенело раздражение. Если она сможет сосредоточиться на нём, то, возможно, ей удастся подавить крик своего тела — оно, прямо-таки, жаждало, чтобы он прикоснулся к ней. — Да, ты уже говорил.       — Нет ничего плохого в том, чтобы быть трусишкой, — поправил он, пожав плечами, — если ты не возражаешь против того, что отсутствие риска превратит твою жизнь в блуждающее, бесцельное существование. Ты всё равно сможешь выжить в скучной жизни, даже если она не приносит удовольствия. Закончи учёбу, получи работу среднего звена в министерстве, возись с бумажками и никогда не заходи далеко и не выходи замуж за обычного, но приятного мужчину. Может быть, им окажется Уизли, который хаит тебя, чтобы скрыть тот факт, что он дрочит на тебя каждую ночь. Ты бы завела парочку детишек и впала в катастрофический кризис среднего возраста, а в результате завела бы роман с кем-то, кто также застрял в бесстрастном браке. Продолжишь испытывать чувство вины, которое будет гложить тебя, пока ты не узнаешь, что у твоего мужа были интрижки ещё до того, как ты сама начала думать об этом. Дальше — грязный развод и потеря самых близких друзей, потому что они встали на его сторону, а не на твою, потому что ты никогда не умела заводить собственных друзей. Напиваешься до бесчувствия, потому что от одиночества хочется лезть на стенку. Потом тебя уволят. Может быть, ты покинешь магический мир, и тебя больше никогда не увидят. Существует много вариантов жизни без риска, но ни один из них, я думаю, не волнует тебя.       Казалось странным, как ему удалось озвучить все страхи, которые когда-либо мучили её, глубоко укоренившиеся, в которых она никогда себе не признавалась, о которых она даже не любила думать слишком долго, потому что они скручивали её желудок в узел. У неё было ещё так много времени, чтобы сделать свою жизнь необыкновенной, но она понимала, что он был прав в том, что если она никогда не будет рисковать, она всегда будет кем-то, кто мог бы быть необыкновенным. У неё был потенциал. Она это чувствовала, и он, похоже, тоже. Она не могла потратить жизнь впустую. Может быть, он знал её так, как не знала она сама.       — А если я выберу риск?       — В этом и заключается суть риска, — ответил он. — Ничто не гарантировано. Вместо этого ты могла бы получить всё или ничего. Но разве лучше потерять всё, чем вообще ничего не иметь? Разве ты не предпочла бы вкусить чего-нибудь вкусненького вместо того, чтобы вообще никогда не пробовать ничего стоящего?       — Ты красиво говоришь. Теперь я понимаю, как ты искушаешь людей. Думаю, когда-нибудь ты станешь хорошим политиком, но уж точно не тем, за кого я бы проголосовала.       — И всё же…       — И всё же я ещё здесь, — выдохнула она. Её доконало расстояние между ними. Она хотела позволить себе перестать думать и рискнуть, хотя понимала, что никогда не решится. — Да, это правда. Я всё еще здесь.       Она знала, что должна уйти.       — Так что ты выбираешь, Грейнджер? Обыденность или риск?       Она ощутила, что собирается рискнуть.       — Будет ли это всё ещё риском, если я знаю, что выбор плохой, и я не должна принимать его ни при каких обстоятельствах?       Она знала, что пожалеет об этом.       Его губы дрогнули от удовольствия. Пальцы лениво рисовали круги на её ладони.       — Это риторический вопрос?       Гермиона не ответила. Она попыталась выровнять дыхание и медленно качнулась к нему бёдрами — у него встал. Касание заставило его приоткрыть губы, прежде чем схватить её за бедра так сильно, что она поняла — на утро будут синяки. Мысль о том, что на ней останется его метка, пугает её, но в то же время заставляет её покраснеть от волнения.       На этот раз она хотела быть девушкой, которая совершала глупые, смелые поступки.       Она встала на цыпочки, чтобы попытаться поцеловать его, но он прижал её бедра к стене, словно пригвоздив.       — Попроси об этом, — прорычал он. — Только я решаю, что ты можешь делать. У тебя нет права голоса.       Она всё ещё могла уйти, но влага между ног и дикое возбуждение не позволило ей этого сделать.       — Поцелуй меня.       Он провёл большим пальцем по её нижней губе.       — Хорошие девочки говорят «пожалуйста». Ты ведь хочешь быть хорошей, не так ли?       Её дыхание стало неровным.       — Поцелуй меня, пожалуйста.       И он поцеловал. Мягко, с нежностью, которая её разозлила. Она не хотела, чтобы он был нежным. Это казалось слишком опасным. Она не хотела ошибочно принимать поцелуй за то, чем он не являлся, и не желала хотеть того, чего не должна была.       Она попыталась сильнее надавить на его губы, но он отстранился, только чтобы снова поцеловать её так же нежно.       — Тебе этого недостаточно? — прошептал он ей в губы.       — Сильнее, — прохрипела она. — Мне нужно, чтобы ты поцеловал меня так, как ты хочешь.       — Кто сказал, что мне это не нравится?       — Это мило, но ты обещал мне страсть.       Она почувствовала, как он усмехнулся, а затем его губы вернулись к её губам с желанием и отчаянием. Тяжело и требовательно, почти болезненно по своей силе, так как она не может отдышаться. Он поглощал её, его рука сильно сжимала её подбородок, а другая тянула за волосы так, что он мог бы причинить ей боль, если бы захотел. И она могла захотеть.       Но этого было недостаточно.       — Прикоснись ко мне. Пожалуйста.       Том провёл мягкой рукой по её щеке. Она собиралась убить его.       — Под одеждой.       Его прохладная рука легла на её обжигающе горячую спину.       — Не там, — выпалила она.       — Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — произнёс он, изображая дурака. Она ненавидела его. Она так сильно ненавидела его, но забыла об этом, когда его губы прижались к чувствительному месту на её шее. — Мне нужно, чтобы ты максимально четко определила, чего ты от меня хочешь. Я хочу, чтобы ты умоляла меня прикоснуться к тебе, и чтобы ты делала это самым грязным из всех возможных способов. Я хочу, чтобы ты просила о том, чего ты хочешь, таким образом, чтобы это унижало тебя и в то же время заставляло твою киску течь.       Тот факт, что он хотел унизить её, не удивил Гермиону, но его открытое признание не вызвало у неё желания бежать. У неё закружилась голова от возбуждения.       — Моя киска, — прошептала она. — Пожалуйста.       Он медленно ласкает её клитор, вызывая у неё вспышки удовольствия, но и этого оказалось мало.       — Ещё. Пожалуйста.       Он надавил сильнее, и она застонала. Её тело извивалось, стремясь к большему, чем он ей давал.       Он выругался себе под нос:       — Знаешь, что бы сказали люди, если бы увидели тебя прямо сейчас, хорошую гриффиндорскую девочку, сидящую на моей руке?       Она знала, поэтому кивнула.       — Что бы они сказали?       — Они назвали бы меня шлюхой.       — А ты моя шлюха, не так ли? — Жар опалил её влагалище, когда он так её назвал. — Ответь мне.       — Да. Я твоя шлюха, — простонала она. Это прозвучало так непристойно, что завело её ещё больше.       — Хорошая, милая шлюха. Я думаю, ты заслуживаешь награды. Хочешь?       — Пожалуйста… прошу… — Она кивнула.       — Умоляй меня об этом, как хорошая шлюха, которой я тебя знаю.       Но его прикосновений было уже недостаточно. Ей отчаянно хотелось, чтобы он вошёл в неё, и она почти ухмыльнулась при мысли о том, чтобы удивить его подобным образом.       — Пожалуйста, трахни меня, как хорошую шлюху, которой я являюсь. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.       Его рука на мгновение замерла, но потом он зарычал и начал расстёгивать штаны. Он скользнул в её влажную вагину, приподнял за ногу, делая медленные, неглубокие толчки, будто дразня. Гермиона хотела, чтобы он вошёл глубже, и она попыталась податься навстречу, но он прижал её к стене. Его рука схватила девушку за шею, а пальцы другой ущипнули за клитор, отчего она болезненно вздрогнула.       — Моя, — протянул он, и её глаза закрылись, но потом вновь распахнулись, когда он дёрнул её за волосы. — Нет. Посмотри на меня, Гермиона. Не забывай, кому принадлежит твоё тело, кому принадлежишь ты. Скажи мне, что ты принадлежишь мне.       Гермиона осознавала, что находится в его полной власти, и если она этого не скажет, он остановится. Но она понимала, что не должна соглашаться, но её разум был затуманен тем, как много ей было нужно, чтобы достичь разрядки.       — Я принадлежу тебе. Я твоя хорошая, маленькая шлюшка. Пожалуйста, не останавливайся. Чёрт.       — Докажи, — обронил он. — Если ты моя хорошая, маленькая шлюшка, кончи для меня. Сейчас же.       Наконец, её ноги задрожали, и он зажал ей рот рукой, чтобы унять крик. Её тело оказалось слишком чувствительным, а нервы слишком напряженными, но теперь он трахал её до жадности сильно, и хотя ощущения были чересчур ошеломляющими, чтобы казаться приятными, он вырвал у неё ещё один оргазм с почти зверской свирепостью, от которой у неё перед глазами замерцали звёзды. И только после того, как его рука дотянулась до её задницы и принялась дразнить её, Гермиона всхлипнула в последний раз.       — Ты чертовски идеальна, — сглотнул он, прежде чем, наконец, кончить, прижавшись губами к её лбу. На короткий миг она позволила себе поверить, что сладость этого «блюда» подлинная.       Она практически упала в обморок, тело обмякло от удовольствия и напряжения. Она никогда не знала, что всё может быть так — быть с кем-то, кто ставит во главу угла её удовольствие. Но небольшой след страха осел в животе от внезапной мысли, что Гермиона могла бы найти другого щедрого любовника, но вряд ли она отыщет того, кто заставил бы её чувствовать себя так хорошо.       — Иногда риск того стоит, — заключил он.       И только потом, когда она пыталась заснуть после того, как они закончили обход, её тело согревалось воспоминаниями о его руках, скользящих по её телу. Тогда-то она и поняла, что это того стоило. Гермиона забеспокоилась о том, что риск может иметь долгосрочные последствия, и к утру в этом убедилась: она уже начала думать, когда сможет рискнуть ещё раз.