Персиковая косточка

      Жизнь действительно была быссмыслена, скучна и ординарна. Я бежал от прошлого, желал поменяться, жить правильной жизнью: может, даже последовать совету Па-сенсея, который противен мне до невозможности, и завести друзей-первогодок. Найти близкую компанию друзей, которые разделят мои интересы, влюбиться в приятного мне человека и разлюбить на выпускной, сохранив на память лишь натертую пуговицу. Это была бы счастливая пора моей школьной жизни. Я думаю, я бы смог даже подружиться со своей баскетбольной командой, если бы приложил больше усилий: ведь мир не настолько несправедлив, чтобы ломать мечты человеку, который только научился мечтать; я до сих пор ужасно играю в баскетбол, но, кажется, я бы мог завести друзей даже несмотря на это. Наверное, это было бы хорошее разрешение моей противной неудачной жизни.       Только вот никогда мне этого и не хотелось вовсе.       Люди никогда не забывают, когда живешь в маленьком городе с парой параллельных улиц, всегда ведущих на главную площадь. Люди не забывают и продолжают презирать, осуждать, бояться. Маленькие города наскозь пропитаны религиозными догмами и нравоучениями, а потому мои увлечения для окружающих — вопиющее богохульство. Для меня не секрет те взгляды исподтишка и сплетни, демонизирующие меня до образа врага человечества, антихриста, но мне плевать. Оккультизм — дорога к просветлению, кладезь тайн всего рода человеческого, сохранивший доказательства существования жизни после смерти. Поэтому мне объяснимо поведение окружающих — люди боятся смерти, этот страх вещественен; любой зарекающийся о таких радикальных вещах способен подорвать привычный уклад вещей. Меня не волнуют другие люди, но им достаточно и знания о человеке, увлеченным подобным: люди несправедливы и жестоки, раз верят, что их свобода может быть затронута одной лишь мыслью или даже чужой жизнью.       Но я всегда знал, что мир не испорчен до конца — у меня был горький опыт первой любви, оказавшейся чересчур твердолобой и консервативной в своей вере, наслаждавшейся оккультизмом как игрой, но ты другой, ты способен меня понять. Хотя ты тоже наслаждаешься нашими обрядами и исследованиями больше как игрой, развлекательным мероприятелем и увлекательным рассказчиком в моем лице, но мне хватает и этого. Я не прошу понять всего меня; все-таки каждая личность многогранна и бывает не так проста как кажется, иногда даже кардинально, что пугает. Может, именно поэтому я и не хочу изменений наших отношений, потому что не хочу видеть тебя иным… Лишь внимание к другим людям меня волнует: твое чрезмерное дружелюбие, энтузиазм, сердобольность. Компанейство и товарищество на тренировках и выпускных факультативах вместе с Оу-семпаем и Беу-семпаем, бурление горячей кровь со Спайн-семпай, уважение и почтение к Аполло-семпаю и Па-семпаю, для которого ты даже не брезгуешь использовать гоноративы и бегать по поручениям, хотя этот мужчина совершенно ужасен и я не один это вижу…       — Эй, Момо-чан, можешь рассказать что-нибудь про Суторо-семпая? Что ему нравится там, ну, интересы?       И… ох. Суторо Гойчи-семпай. Твоя настоящая любовь. Мне до сих пор неясно, чем он так привлекает окружающих и тебя в том числе. Он нелюдимый, скучный и безынтересный парень со смазливым лицом. Я слышал, что девушек привлекают парни, излучающие загадку и тайну, но Суторо-семпай излучает лишь совершенное малодушие и презрение к окружающим. Может, тебя привлекает нестандарная внешность? Суторо-семпай, сколько себя помню, никогда не красился или надевал линзы на ярко-зеленые глаза, так что я подозреваю, что сочный красный цвет — его натуральный. Он всегда привлекал внимание, как бесконтрольный заряженный магнит: и взгляд его всегда был пустым и скучным, как у дохлой рыбы. Мне знаком этот взгляд не понаслышке, так как он постоянно смотрел на меня, стоило мне повернуть голову в его сторону. Он явно издевается надо мной за мое бессилие в этой несправедливой жизни, за мое совершенное непонимание и злость на него. Суторо-семпай всегда был немноголосен, он никогда не начинал разговор, если его не спросишь о чем-то, отвечал сухо и отрывисто, не делился интересами и не искал единомышленников. Это, наверное, реверсивная психология, но я всегда начинал злиться только больше, когда моей компании предпочитали его, а Суторо-семпай только пожимал плечами и уходил либо оставался вместе со мной, как будто в насмешку. Ему не было интересно ничто в этом мире, поэтому его романтично называли Наблюдателем; меня иногда посещало чувство гротеска и абсурда, так как на самом деле Наблюдателем всегда был я. Хоть в чем-то я преуспел чуть больше Суторо-семпая. Хотя, думая сейчас об этом, не могу сказать, что Суторо-семпай так уж ничем и не интересовался в средней школе: он любил баскетбол, естественно, и еще фольклорные сказки Акутагавы Рюноске. Я четко помню, как впервые в жизни увидел, как блестят его зеленые глаза. Наша учительница, молодая женщина со своим семилетним ребенком, на продленке читала нам его рассказы, принесенные из дома. Это была большая толстая книжка, сборник новелл: там были и Бататовая каша, и Нос, и Ворота Расемон, и Сказки о тигре, но наша учительница читала нам только сборник Ад одиночества. Так я и он впервые познакомились со сказкой об Персиковом мальчике, Момотаро. Это была маленькая детская сказка, фантастическая и очень популяризированная. Момотаро был рожден из персиковой косточки, когда фрукт был найден женщиной, поласкавшей в пологой и неспокойной реке одежду. Он был авантюристом, совершившим много подвигов и к концу жизни лишь молодевшим, победившим саму идею старения в своей неистощимой тяги к жизни. Я не знаю, чем так зацепила эта сказка Суторо-семпая, но я помню, как он смотрел на меня своими горящими изумрудными глазами и как будто хотел что-то сказать, а его рука дергалась от намерения схватить меня. Его, наверное, поразило совпадение наших фамилий (он был ребенком, его можно понять), но я до сих вспоминаю об этом и не могу убедиться. Суторо-семпай всегда был занозой в заднице…       — Т/И, у тебя текут слюни. Ты слишком часто впадаешь в беспамятсво, когда думаешь о нем. Я надеюсь, что ты общаешься со мной не потому, что хочешь узнать о Суторо-семпае больше?       — Ох, Момо-чан, ты же сам понимаешь, что это не так! Просто Суторо-семпай такой потрясающий, понимаешь? Только вот меня самого не покидает ощущение, что он общается со мной как-то нехотя, вынужденно что ли. Мы же толком и не общались в прошлом году, только с этого да и начали, когда ты перевелся и поступил в баскетбольный клуб. Может, ему нужно было время, чтобы привыкнуть ко мне? Ну, не суть. Что насчет твоего демона? Никаких изменений?       Опять Суторо-семпай. Это уже начинает поднадоедать. Но я не могу злиться на него чересчур сильно, это как злиться на катаклизмы или противные погодные явления. Даже Демон нередко нашептывает мне избавиться от него, но я не чувствую, что хочу этого на самом деле или это так уж необходимо. Суторо-семпай лишь раздражающая мозоль, напоминающая о себе острой болью как фурункул, но в целом инертная. Меня не волнуют никакие люди кроме тебя, и я прекрасно знаю, что в ночь открытия врат между мирами Живых и Мертвых, моя мечта наконец будет исполнена. Ты полюбишь меня, искренне полюбишь, и мы сможем провести эту несчастливую, бессмысленную жизнь только вдвоем! Я признаюсь тебе под цветущей вишней и подарю коробку темного шоколада на День Святого Валентина, и ты примешь мои чувства! Я обещаю тебе!       Демон (он все продолжает настаивать, чтобы я называл его Момо) снова заводит разговор ни о чем, ему как будто прельщает так бытийно обсуждать всякие мелочи и ерунду, но я и не против вовсе. Момо хороший собеседник и понимает, к моему некоторому разочарованию, меня лучше кого бы то ни было. Я до сих пор гадаю над его природой, так как не уподобляюсь сатанизму в общем виде, но Момо не дает мне никаких подсказок, как будто ему самому льстит мое любопытство. Это не так важно на фоне той масштабной цели, которую я преследую, но у меня довольно много свободного времени, так что я от скуки рассматриваю его отражение в зеркале закрытого туалета третьего этажа. У него такие же мягкие вьющиеся розовые волосы, но глаза ярко-красные, почти рубиновые: это забавно, но при взгляде на него у меня расползается зубастая улыбка на лице. Это происходит непроизвольно, и я стараюсь себя контролировать, но слухи все так же ходят и плодятся, так что я уже и не предаю этому слишком глубокое значение. Люди вряд ли поймут причины моего счастья от встречи с Момо, причины моей любви к тебе, поэтому я и не стремлюсь объясняться и оправдываться. Мир действительно не меняется, когда застревает во временном кармане; мне и не нужна отдача и реакция, лишь ты и наше счастье имеет смысл. Я стараюсь уговаривать себя этой простой истиной ежедневно, но все равно ненужные замечания лезут в голову, когда тебя нет рядом, — я и не могу винить тебя, право, я научился быть терпеливым и лояльным после неудачи со своей первой любовью. Твое внимание до сих пор рассеяно между самыми разными людьми, и я не могу повлиять на это своими силами, но я знаю метод, который может. Я переживаю слишком томящееся предвкушение, чтобы не думать о нем ежедневно. Только вот все чаще меня одолевает ощущение, эфемерное и больше интуитивное, что Момо… сочувствует мне. Это противоестественная или же просто незнакомая мне эмоция для Демона, но все чаще Момо как будто жалеет меня и мою манию, он не говорит об этом, но я чувствую, что он тяготится скорым и неизбежным расставанием, как будто мы давние близкие друзья — и я не могу не сочувстовать ему, не могу не сопереживать и тоже печалиться перспективой скорой разлуки. Эта мысль не так масштабна и значительна в моей жизни, но в перерывах, которые я переживаю в рефлексии, я позволяю себе насладиться его компанией, его дружбой.       «Я люблю тебя, Момо, я очень благодарен Мирозданию за то, что мы смогли встретиться».       — Ты о чем вообще, Ояма-кун? — меня вырывает из теплых мыслей чужой тяжелый льдинистый голос. Ох, Суторо-семпай. Как я мог забыться. Я лишь три для назад уговаривал его устроить спарринг и давил на жалость своей тяжелой историей. Он не был впечателен, очевидно, но мне хватает и его поломанного морального компаса и странных подозрений на принципы, раз он не плюется в меня при первой встрече. Он уже не раз признавался, что ненавидит меня, — честно, я без понятия, в чем его проблема. Суторо-семпай и сам не обеленная мессия, под чьими ступнями расцветают гвоздики, у него не пришита к груди белая лилия, потому мне совершенно не ясно, почему он продолжает уверять меня в моей озабоченности и мнимой вине, хотя сам не приложил ни руки. Критиковать да судить горазд каждый, ораторов в наше время не пересчитаться да только деятельности от них никакой, один лишь хаос да стадное, бессмысленное существование на основе апоптоза и саморазрушения, наращивания энтропии из собственных бесполезно прожитых жизней. Все великие реформаторы и лица эпохи осуждались современниками, признавались дикарями и умалишенными, но я не одержим какой-то идеей или «счастьем нации», мне интересен лишь ты и наше общее счастье, только и всего.       — Прости, Суторо-семпай, немного задумался. Все хорошо.       — Нет, ты просто сумасшедший, — я не знаю, но Суторо-семпай не кажется перепуганным этим заявлением. Даже презрение в его словах не такое яркое, какое я часто получаю от того же Па-сенсея. Он как будто вполне согласен с этим заявлением, и меня это веселит. Я не сдерживаю своего смеха, да и не от кого, — кого мне бояться здесь? — и с удовольствием замечаю, как что-то меняется в Суторо-семпае. У него все такой же взгляд дохлой рыбы, но я ему интересен или, скорее, неравнодушен: мое эго скалится вместе с моим лицом, удивляя Суторо-семпая еще больше. Что-то сродни триумфу обуревает меня от понимания, что для тебя Суторо-семпай никогда не вел себя подобным образом, — твой краш останется невзаимным, какие бы ты усилия ни прилагал! Что может быть более одухотворяющим в этой скучной жизни?       Я не верю в предначертания и считаю, что собственная судьба несмотря ни на что формируется человеческими силами. Это может противоречить моим оккультным интересам, но я никогда не был фаталистом, — все-таки даже твоя любовь никогда не была бы моей по определнию, за нее мне приходиться сражаться день ото дня. Это утомляет, и иногда я позволяю себе минуты покоя даже в твоей компании; прошу, не вини меня за мою черствость и скепсис.       — Момо-чан! Ты выглядишь ужасно уставшим, больше, чем обычно! С тобой точно все хорошо? — ох, Беу-семпай в своей щенячьей манере снова донимает меня, считая долгом указать на мою тухлость и плесень. У этого парня напрочь отсутствует чувство такта, но не мне винить его, так как в сравнение со всеми остальными он ужасно простой и легче других поддается на простейшие манипуляции.       — Я в порядке, семпай. Не волнуйся.       — Нет, Момотаро, ты слишком бледный. Может, тебе следовало бы отлежаться этот день? Ты ел хоть сегодня?       — Да, Оу-семпай, я успел перехватить на перерыве дынную булочку вместе с Т/И, все в порядке.       — И все? Это совершенно не правильный рацион! Хоть для баскетболиста, хоть для обычного человека! Черт… у меня совсем не осталось никакой еды, даже крошки.       Семпаям необязательно знать, что я не испытываю чувства голода и не живу по биологическим часам. Они и так относятся ко мне снисходительно, почти как к фарфору, и их это смутит только больше. Мне неприятен этот разговор, и я только искоса смотрю на твое взволнованное лицо, мне интересно, предложишь ли ты мне какую-то помощь и паек. Я был бы ужасно счастлив.       — Держи, — мне чудится твой яркий оживляющий голос, но реальность обрывается чужим монохромным безжизненным баритоном.       Он звучит так отрывисто, что почти пролетает сквозь мой разум и я не сразу понимаю, кто ко мне обращается. Лишь когда пауза затягивается, а Суторо-семпай начинает чуть раздраженней протягивать мне полиэтиленовый пакет, я отмираю. Я принимаю предложение из вежливости и гадаю, отравлен сух-паек или просто несвеж. Это оказывается спелый персик, разрезанный на дольки. Он не сушенный и даже очень свежий, из-за чего в пакете уже набралась небольшая лужица сока, но мне почему-то становится ясно, что персик не переспелый. То ли ароматный запах, пробивающийся даже через полиэтилен, то ли просто обострившаяся интуиция; впервые в жизни мне хочется поблагодарить Суторо-семпая искренне. Я давлю в себе зародыш этой абсурдной мысли.       Ведь очевидно, что Суторо-семпай что-то задумал, потому что каждая собака в старшей школе Фурута знает, что Суторо-семпаю больше всего нравятся арбузы, он был никогда не стал брать с собой на обед персики.