крыша

Утро начинается небрежными акварельными мазками. Мгновения — и туман, смешанный с дыханием горьковатой сигареты, уступит постапокалиптическому солнцу почётное место короля нищих, короля шутов. Оно, насмешливое, лениво восходящее и заходящее сотни миллиардов лет, уже перестало казаться неправильным среди полумертвых развалин образов, чувств, воспоминаний и боли. Город-бриллиант тоже готовился засиять под протекцией огненного шара и чуткого взгляда мимозовых глаз. Но не сейчас. Пока что бодрствует только круглосуточный Перси, продающий что угодно, кому угодно и когда угодно — хоть где-то стабильность. Кое-кого придется будить — судя по пустующему входу в двухэтажного металлического монстра, где должна была случиться ранняя встреча. — Доброе утро, мистер детектив! Ник отступает от пасти металлического монстра на пару шагов и поднимает голову. Она приветственно машет рукой, сидя на краю крыши своего нового дома. Восходит солнце. Обнимает ненавязчивыми первыми лучами статный силуэт, который достоин сниться каждую ночь — тем, кто умеет спать. На долю секунды Ник хочет узнать, что такое сны. Лишь бы ловить нотки насмешливого голоса в звуках новенького фортепиано, мурлыканьи кошек, рок-н-ролле и шуме волн. Стать её голосом, её телом, солнцем и ядерным небом. Стать её. Что?.. Ни одну из бредовых, эфемерных мыслей, сжимающих несуществующее сердце, поймать не вышло. Оно и к лучшему, правда? «Кажется, контакты в платах сбоят» — думает детектив. А вслух произносит другое. — Доброе утро! Что случилось, цыплёнок учится летать? — Только для того, чтобы сбивать слишком умных дятлов, — усмехается Нора, — Поднимайся сюда скорее. Валентайн возвращает улыбку, но уже некому — силуэт скрывается в неровной композиции из ржавых металлических крыш. Это инструкция, которую Институт не прописывал: если она говорит «пойдём», надо идти. Поворчать для приличия, поправить шляпу и идти. Особенно, если обветренная, но такая тёплая рука уже хватает металлическую без страха поцарапаться. Сегодня они направляются в Фанел-Холл за секретами Марти Буллфинча. Хотели выйти пораньше — видимо, не получится. Несколько десятков шагов сквозь пост-новосельный хлам (Нора въехала в своего монстра совсем недавно), и Валентайн снова подставляет лицо утренней прохладе. — Скажи ведь, красиво! Она оборачивается и убирает непослушные чёрные волосы с загорелого лица. Ник чувствует, что всего его функции сбились со своего нормального ритма, а там, где в параллельной реальности могло бы быть сердце, вот-вот произойдёт короткое замыкание. Некрасиво, конечно — и она сама об этом знает. Та, кто превращает в пепел что-то живое, держа лазерную винтовку чуть ли не одной рукой — или сносит головы из своего несуразного гвоздемёта. Та, кто, окропленная с ног до головы чужой кровью, вытаскивает из плена детей и женщин. А ещё засыпает иногда прямо за столом в «Третьем рельсе», равнодушно разлив на рубашку «Гвиннет Стаут». Странно, но она ещё не разучилась видеть красоту в отдельных штрихах на холсте этого уродливого мира. Ник тоже это умел — даже до появления Выжившей в убежище 114. Но с ней заржавевшие пейзажи превращались в картины Климта, и огненный шар ласково согревал вместо того, чтобы сжигать. Если Нора говорит «красиво» — значит, так оно и есть. Если Нора говорит «в тебе человеческого больше, чем в ком-либо ещё в этом мире», значит, экзистенциальной мысленной жвачке пора перестать липнуть к стенкам синтетического черепа. Ещё она что-то говорит про глаза, но Ник не слушает, потому что её собственные синие в эти моменты являют собой огромные ретрансляторы, которые ломают в его черепной коробке передач всё, что только может сломаться. — Красиво, куколка. Город-бриллиант тонет в лучах несмелого рассвета, протирает глаза и даже не просит «ещё пять минуточек». Потому что хочется жить, жить вопреки, любить и быть безрассудно смелым — настолько, чтобы надеяться быть любимым. Она смотрит на мужчину непозволительно пристально, не прекращая улыбаться так… слова не подобрать. Так, как никому в чёртовом Содружестве. — Я хочу здесь всё обустроить, — рассказывает Нора, меряя шагами крышу, — Вынести хлам, притащить всяких уютных штук. Может, плед? Или фонарики? В общем, получится лаундж-зона для посиделок с вином, закатов и старых добрых бесед по душам. А что, думаешь, я совсем чёрствая? Не хочется, конечно, открывать ещё один бар в Даймонд-сити, но… Сука!!! Неосторожный шаг назад, в пасть ржавого рассветного пейзажа. Много не болтай, когда ходишь по краю. К счастью, рядом оказываются руки: одна почти обычная, другая — металлическая. Подхватывают и крепко прижимают, соединяют твёрдую синтетическую грудь с живым сердцем, так и рвущимся из грудной клетки. Уже и неясно, у кого внутри что-то так бьётся неистово. Ник не падает, вовремя делает шаг назад, не прекращая обнимать Нору. Скорость реакции Институт прокачал. Над хладнокровием не старался. — Господи, вот это я дура! — спустя пару секунд девушка расслабляет пальцы, сжимающие поношенный тренч. Но рук не убирает, — Прости, Ник. Ты порядке? Выжившая чуть не свалилась с трёхэтажки, но беспокоится всё равно о нём. На этот раз Валентайн говорит именно то, что думает. — Ты сейчас обо мне печёшься? Куколка, мои старые кости доживут до судного дня — если он, конечно, уже не настал. А вот твоё красивое личико могло поцеловать твёрдую землю буквально только что. «Он назвал меня красивой» — эта мысль электрическим разрядом поражает горло, а потом течёт по венам сладким розовым вином. Нора хочет что-то сказать, хлёсткое, саркастичное, в своём стиле, а потом понимает, что не видит ничего на свете кроме тёплых мимозных глаз, а руки, крепко, но бережно сжимающие талию, давно сожгли ткань синего комбинезона, нежно и мучительно пробрались под кожу и добрались до сердца. Она чувствует себя глупой школьницей во время белого танца — и, страшно признаться, но ей это нравится. «Я сейчас, всё-таки, упаду» — думает Выжившая. Медленно отстраняется, не переставая терять капельки разума в свете мягких жёлтых глаз. А потом быстро направляется к выходу с крыши. Даже как-то слишком стремительно. — Пойдём уже, пока я снова где-нибудь не попыталась умереть. Чем раньше вернёмся, тем быстрее я начну обставлять крышу! И… Девушка оборачивается, но только на секунду. — Спасибо, Ник. Это непростительно банально, но Валентайн любит, как звучит его имя на её губах. Его имя. Его, а не довоенного копа. И то, что он чувствует каждую секунду рядом с Норой, тоже на сто процентов принадлежит ему; парадоксальным образом рождается в синтетическом сердце и по силе своей, по яркости и красоте может соревноваться даже с рассветом. Мир закончил свою акварельную утреннюю мазню. Завершающий штрих — какая-то очень мечтательная улыбка на лице одного детектива.