История и Легенда

Историческое заблуждение является одним из главных факторов создания нации, и потому прогресс исторических исследований часто представляет опасность для национальности. Эрнест Ренан

— Нам нужно поговорить немедленно, вице-адмирал! Юлиан с порога двинулся в прихожую холостяцкой квартиры Аттенборо как розенриттеровский десант на борт вражеского крейсера — неудержимо и стремительно. В руке он сжимал толстый политический еженедельник, в котором не далее как сегодня впервые опубликовали отрывки из будущей книги Дасти. Воспоминания о недавней героической странице истории от одного из ближайших соратников трагически погибшего Чудотворца Яна. И как раз в разгар избирательной компании. Реклама и расчетливый политический ход. Дасти посторонился, пропуская Юлиана внутрь. «Наверное, у него увольнительная», — невпопад подумал он. — «Надо же, как неудачно совпало». — И тебе здравствуй. Я же просил, не называй меня вице-адмиралом. Я в отставке. На щеках Юлиана горел злой румянец. — Я это заметил! А еще прочитал здесь, что, оказывается, за арестом адмирала Яна на Хайнессене в 799-м стоял не Лебелло, а адмирал Рокуэлл. По-вашему он убил Лебелло из-за того, что тот хотел вместе с адмиралом дать отпор Империи. На Изерлоне, помнится, вы и Шёнкопф рассказывали совсем другое. Делаете героя из этого труса. Который сдал адмирала имперцам, стоило только наместнику чуть повысить голос! И если бы только это…! Юлиан резко прервался, глубоко вздохнул и замер посреди прихожей, прикрыв глаза. Его лицо разгладилось и внезапно приобрело отрешенное выражение, которое Дасти так часто видел на лице покойного флот-адмирала. Несколько мгновений Дасти, ежась от этого сходства, наблюдал за успокаивающимся Юлианом, а затем приглашающе махнул рукой в сторону кухни. — Проходи и садись. Что-то мне подсказывает, что разговор затянется. На кухне Дасти поставил на плиту старинный жестяной чайник с солидной вмятиной на боку, а затем, сложив руки на груди, спокойно повернулся к Юлиану: — Я принимаю твое возмущение. А ты прими, что Балаату нужна Легенда. Это Ян мог сколько угодно правильно понимать историю, сидя в своей адмиральской каюте с чаем и бренди. И чем правильнее он ее понимал, тем бренди в чае становилось все больше, если ты помнишь. Если же свою историю правильно понимает страна — она обречена. — Дасти чуть поморщился, одергивая себя: «Меньше пафоса, не на митинге». — Раскрой глаза, Юлиан. Народу нужны мифы, мы на них стоим. На исторических сказках, а не фактах. На эпике о том, как маленькая крепость в одиночку противостояла всей мощи Империи. И на рассказе о парне, который прорубился через полки отборных гвардейцев к умирающему Императору и вырвал у него свободу для Балаата. На легенде о непобедимом Чудотворце, который прозревал замыслы противника прямо из его головы. Чтобы убить Героя Эль-Фасиля, религиозным фанатикам понадобился подлый удар в спину. — Дасти сделал драматическую паузу и, понизив голос, тихо докончил. — А ведь ты знаешь, что там на самом деле произошло. Все мы знаем. И договорились молчать. И молчим. Или — это другое? Глядя, как дернулся и побледнел Юлиан, Дасти мысленно влепил себе оплеуху. Это был запрещенный прием. Все, что касалось Яна и того, что случилось тогда на «Леде», до сих пор отзывалось внутри тянущей душевной болью. У любого из них. У Юлиана — особенно. До чего он докатился, если использовал это против парня? И между прочим, своего бывшего командующего. На кухне воцарилось мрачное молчание. — Он был не таким, как вы тут написали. Он… — Юлиан тяжело сглотнул, и на мгновение отвернулся. — Он сомневался. И говорил… разные спорные вещи. Спал днем в креслах, потому что ночью часто видел кошмары… и всякое. И он боялся. Ошибиться. Проиграть. Потерять нас всех. Космос, вы же знаете! А делаете здесь из него сверкающего болванчика. Какого-то… Лоэнграмма! Дасти поднял голову и бросил острый взгляд на Юлиана. — Вот кстати, о Лоэнграмме. Он же очень интересовался Яном Вэньли, не так ли? Вы всю дорогу на «Брунгильде» только о нем и говорили, ты сам рассказывал. Юлиан помрачнел и резко вскинул голову. Он уже понял, к чему ведет Дасти. — Могу я спросить: ты тогда говорил кайзеру всю правду о своем приемном отце? — Лоэнграмм был нашим врагом. Я там был не в гостях. Я отвечал за выполнение нашей миссии. И говорил то, что было тогда нужно, — он внезапно осекся. — Вы это хотите сказать? Что мы все еще на войне и надо врать своим так же, как мы врали тогда врагам? Военная хитрость. Но Фредерика, Хван Леви — не враги, космос бесконечный! Просто ваши политические противники. Дасти вздохнул и как-то сник. Отвернулся к плите, загремел на ней чайником. Он не хотел, чтобы Юлиан сейчас видел его лицо. — Будешь чай? — спросил он глухо. — Еще из старых запасов. Всегда закупался и держал много… ладно, прости. Мне тут даже удалось достать немного подсластителя. А по сути… знаешь, вот Ян никогда не хотел видеть тебя солдатом. Но в общем ты оказался прав, когда выбрал эту карьеру. Ты солдат, Юлиан. Не политик. — Потому что тоже считаю политику канализацией? Дасти искусственно хохотнул. — Так считают многие. Справедливо, конечно. Ты же понимаешь, что Фредерика проиграет кампанию? В том числе и потому, что хочет в канализации хорошо пахнуть. Блюдет Яновы принципы. — Я постоянно думаю о том, что бы сказал адмирал, если бы увидел сейчас, что произошло. Вас с мисс Фредерикой по разные стороны баррикад. И до чего докатилось то, за что мы воевали, за что умерло столько людей. И он сам. Туше. Что ж, Юлиан всегда быстро учился. Дасти повысил голос. — Он бы не судил. В отличие от тебя. Тебе не нравится, как выглядит то, за что он умер? Ну, для вас всегда остается путь Гринхилла. Или Лоэнграмма. У него, кажется, не было предусмотрено никаких партий, политических публикаций, дебатов и голосований — только покорность или мятеж. Покойный Ройенталь не даст соврать. Юлиан молчал. Тогда, на Феззане, он пообещал себе, что когда-нибудь оставит военное дело и посвятит себя истории. Думал, что напишет воспоминания об этой войне, об адмирале. Теперь он понимал, как наивен был тогда. «Адмирал всегда говорил, что фраза о том, что историю пишут победители — опасное вранье. Историк — он тоже ныряет в канализацию. Почти как политик», — Юлиан скривился про себя. — «Отделяет полезные и вредные мифы от правды, и уже поэтому становится всеобщим врагом». В этот момент, глядя на Дасти, Юлиан понял еще одну вещь — тот защищался. Бывший вице-адмирал и журналист вовсе не был так уж уверен в своей правоте. Резкий, злоязыкий, готовый бульдогом вцепиться в слабое место противника, завсегдатай политических ток-шоу. Их старый друг, весельчак и оптимист Дасти Аттенборо, заводила в любой компании и решительный командир на поле боя. Люди не меняются так быстро. Вспомнив, что отступление — часто недооцененный маневр, Юлиан примирительно сказал: — Я, пожалуй, все же выпью чаю, спасибо. У меня увольнительная. Но надеюсь, вы понимаете, вице-адмирал, меня будут спрашивать об этой книге. Сегодня в канцелярию ректора уже пришли запросы об интервью и комментариях. Пока ректор Ситоле меня прикрывает, конечно, но рано или поздно мне нужно будет что-то сказать. И я скажу правду. Ох, давайте я порежу хлеб. Дасти снял с полки чашки от двух разных сервизов и смахнул с табурета стопку листовок и испещренных заметками бумаг. — Садись и не суетись. Ты гость, а я уже давно не вице-адмирал, да что ж такое! А что до интервью, ни на что другое я с твоей стороны не рассчитывал. Думаю, наш старикан будет отгонять от тебя журналистов до последнего. А вот Фредерика, я уверен, должна быстро отреагировать. — Дайте-ка я! — Юлиан, упрямо наклонив голову, отобрал у Дасти чайник и пакет с контрабандным феззанским чаем. Механические действия успокаивали, а знакомый до мелочей ритуал создавал иллюзию, что ничего не изменилось. Нет за окном отстраивающегося Хайнессена, залепленного крикливыми предвыборными плакатами, длинных раздраженных очередей за всем на свете, моросящего дождя. Казалось, они все еще на Изерлоне, и вот сейчас дверь откроется, и в комнату, беззлобно переругиваясь и посмеиваясь, ввалятся Оливер, генерал, необъятный Патричев. Войдет, улыбаясь в седые усы, добрейший вице-адмирал Фишер. Юлиан накрыл заварочный чайник сложенным полотенцем и вздохнул. Изерлон остался в прошлом. Как и мертвые. Живые же пытаются жить. Как считают правильным. — Вы правда считаете это правильным, вице… простите, господин Аттенборо? То, как сейчас пошли дела? На Изерлоне мы были — все вместе. И пусть я мог справиться лучше… — Никто в той ситуации не мог справиться лучше, Юлиан, — мягко перебил его Дасти. — Разве что адмирал. — Не думаю, что он был рад превратиться в икону. — Да, он бы не был. Но он бы радовался автономии, и тому, что мы сейчас здесь живые — и можем пить чай. И пытаться снова что-то строить. Мы все ошибаемся. И думаю, еще ошибемся не раз. Таково наше будущее. Мы же не он, в конце-то концов. А что до нашего общего прошлого… — Дасти улыбнулся грустной улыбкой, так не похожей на свою бесшабашную старую или заученную новую. — Приходится смириться с тем, что для нас история закончилась, Юлиан. Началась легенда.