Раскаяние

–Я искренне раскаиваюсь в своих поступках–хриплый голос сквозил влажностью. И не было слышно в нём ни капли раскаяния. Всё давно прошло. И даже в самых укромных уголках души Алексея не было чёрной злости, алого гнева на Кирилла. Он отпустил погибшую подругу, он простил убившего Кирилла. И он возжелал этого самого Кирилла... Их отношения не были романтическими, не были любовными. Только секс. Правда признаться очень хороший секс. Не каждому так везёт с партнёрами, как ему повезло с Кириллом. И Гречкин помог раскрыть ему свою звериную натуру, которую так любезно позволял выпускать рядом с собой, чувствовать на себе и в себе. Иногда по крайней мере. А ещё сам Гречкин любил некие ролевые игры, напрямую связанные с их общим прошлым, любил показушно унижаться и "раскаиваться". Он делал это так изящно, так красиво, что возбуждение накатывало на Макарова с первых секунд. Но в тоже время это было премерзко, это было грязной игрой на тонких струнах нежной души Алексея, ужасное постоянное напоминание. Это было их хождением по очень тонкому льду. Стоя перед ним на коленях в одной из своих дорогущих шёлковых рубашек, что сейчас была полностью расстегнута и соблазнительно свисала набок, открывая одно изящное плечо, Кирилл выглядел совсем как элитная шлюха. Однако Алексей знал, что шлюха здесь только он сам. Кирилл с ним просто играет, он его использует и ничего не чувствует. Ему нравится играть, унижаться и самое главное знать, что победитель в итоге всё равно он. –Прекрати, Кирилл. В этом нет смысла–морщится Макаров, цедит фразу через зубы. Знает, что Гречкин его считает пустым местом, что тот с удовольствием раздавил бы его на машине хоть сейчас. Знает и всё равно тянется к пряжке ремня. Тихий металлический лязг оглушает его, отдаётся эхом в тёмной маленькой комнате. Но он продолжает стаскивать с себя всё, что ниже пояса. Кирилл на это только усмехается. Противно так усмехается, похотливо. Но даже такая улыбка всё равно красит его точеное лицо. После таких мыслей Макаров понимает, что попал. И самое главное пропал. Возможно навсегда. Тогда может стоит играть по правилам? –Замаливать будешь? –пустым голосом спрашивает. А сам понимает, насколько влюблёнными глазами смотрит на Гречкина. На этого сукиного сына. У Алексея точно выработался Стокгольмский синдром, иначе объяснить это невозможно. А Кирилл плавно подползает ближе, руками держится за Лëшины бёдра, наклоняется неприлично медленно, в рот берёт. И делает всё долго, растягивает пытку. А Макаров закатывает глаза и сдавленно стонет. Хочется сразу толкнуться глубже, но он знает, что нельзя. Нельзя портить такой момент. Нечасто ж столь самовлюблённый Кирилл Гречкин будет отсасывать у какого-то там Леши Макарова. Пусть он только так играет, но этот момент удовольствия незабываем. И ему кажется, что кончит он прямо сейчас. Но нельзя. Кирилл удивительно хорошо чувствует своего партнёра. А потому перед самым пиком останавливается, цепляется ногтями за его бёдра, да медленно поднимается. Дорогая рубашка падает с плеч, расстилаясь по полу дешёвой тряпкой. А сам он возвышается над Алексеем. Красивый. –Раздевайся–хрипит пуще прежнего, хрипит словно старое радио. А голос всё равно звучный. Толкает Макарова на стоящую позади кушетку. Мелкую, хлипкую, твёрдую. А тот лишь покорно склоняет голову да руками пуговицы расстегивает. Повинуется. Кирилл любит собственный комфорт и не терпит, когда его жертвы партнёры живут трахаются в комфорте. А потому Лёше приходится довольствоваться жёсткой кушеткой под собой и сногсшибательным Гречкиным сверху. –Ты прелесть–томно шепчет у самого уха и по всему телу Алексея пробегает электрический ток. Гречкин ведёт рукой по его открытому торсу, задевает соски и слушает тихие вздохи. Скоро они превратятся в всхлипы, а после он выбьет из него самые сладкие стоны. Всё это они уже проходили не один раз. И Кирилл прекрасно знает, что нравится его мальчику больше всего, где стоит задержаться и как доставить ему удовольствие. Но он ничего не говорит больше, только припадает губами к чужим, сминает и требовательно раскрывает их, проникает языком в рот, мажет по зубам. Делает всё быстро, резко. Бесчувственно. –Сладкий мальчик–и тянется к тумбочке, где всегда лежат смазка и презервативы. Кирилл считает это удобным, Алексею думается, что всё как-то клишированно. Когда дело касается удовольствий и желаний, Гречкин не отступит и на шаг, не прекратит то, что хочет. Добьётся своих желаний во что бы то не стало. А рядом с Макаровым ему вообще крышу сносит. И каждый раз он трогает-трогает-трогает. И не может остановиться. Лубриканта он к счастью не жалеет. И Лёше от этого легче. Но лишь немного. И каждый раз Гречкин его готовит, растягивает. Делает это нежно, почти любовно. И стоны его ловит своим ртом. Входит постепенно, медленно, а сам просто сгорает от нетерпения, сгорает от желания. Лёша стонет и тут же до крови закусывает губу. Кирилл тянется, слизывает сладкую кровь и нежно целует. Медленно, с чувством. Так, как не целовал никогда. Макаров от удивления глаза распахивает, а перед собой ничего не видит, лишь цветные пятнышки как помехи на ТВ перед глазами скачут. –Д-дальше–задыхается, когда Гречкин делает толчок внутрь, да так и останавливается. Хочет, гад, чтобы скулил, молил о продолжении. А Лёша и рад подчиниться. Потому что хочется пиздец. И двигается он уже резко, рвано, вбивая податливое тело в ебучую кушетку. Выбивает яркие стоны и забирает силы. Высасывает всю любовь к себе и дальше вбивается. –Кирилл.. –на последнем издыхании произносит Макаров. А последние звуки тонут в гортанном стоне. Он царапает спину Гречкина, кусает его губы и подаётся вперёд, к большим ощущениям. Он рад отпустить прошлое, он рад принять Кирилла. Он рад любить его и трахаться с ним. Последние пара толчков и вот уже липкая сперма заливает живот Алексея, что обессиленно переносит весь вес на кушетку, лишь слегка придерживаясь за плечи Кирилла. А спустя пару десятков секунд уже использованный презерватив летит в мусорку. Грязь–не их проблема. Горничная всё уберёт. И никому не проболтается, иначе... Как они оказались в спальне Алексей уже не помнил, но главное что сейчас они могли спокойно лежать рядом. Белобрысая голова очень правильно смотрелась на его груди, а пальцы уже машинально перебирали длинные пряди. Гречкин медленно выцеловывал грудь Макарова, оставляя чуть выше ключиц бесчисленное количество засосов. Лёша только закатывал глаза, когда на следующее утро видел все эти метки и снова судорожно придумывал оправдание водолазке с высоким горлом в плюс двадцать. –Кирилл, –тихо начал он, крутя очередную прядь мокрых после душа волос между пальцев, –Ты хоть что-то чувствуешь? Или для тебя это так, человеческие потребности? Никогда они не говорили по душам, никогда они не говорили о чувствах. Дыхание Макарова сбилось к чертям собачьим, а сердце делало кульбиты да мёртвые петли. Ответа не последовало. Гречкин лишь приподнялся на локтях, да резко припал к губам напротив. И целовал он долго, медленно, чувствительно. Словно в первый и последний раз. Это было сногсшибательно, это было так, как ни разу до этого. Кирилл Гречкин просто целовал, не думая ни о чем. А Алексей Макаров надеялся, что этот поцелуй хоть что-то значит.