Компромисс

Кристиан не думал, что его семья примет какого-то малознакомого мальчика. Он выглядел слишком неловким и странным. Этого, конечно, мало, чтобы ставить крест на человеке, но когда матушка в канун нового года просит презентовать формальный подарок гостю, а тот реагирует крайне… неожиданно, можно уже задумываться. Брокдорф не знал, почему именно в его семье должен воспитываться незнакомец. Мать говорила, что маленький Петер имеет какое-то важное значение для шведской короны, но Кристиан поспорил бы. Потому что для важного человека, во-первых, он правда был слишком маленьким, а во-вторых, его не уважали вообще нисколько. Даже отца Кристиана, который не был королём или графом, опасались некоторые люди. Мальчика же никто не опасался. Да и абсурдно это: кто будет бояться ребёнка? Но и хорошего отношения к нему не выказывали тоже. Ему чопорно не кланялись, давали ту же еду, что и Кристиану. И игрушки у него явно не из золота были! Вообще-то, когда он только-только обосновался в семейном поместье Брокдорфов, то Петер был в таком восторге, что ему разрешают есть в любое время суток, что Кристиан поначалу думал о низком происхождении нового жильца. Казалось, что он вечно голодный. Кристиан также поверхностно считал, что голштинец малообразованный и не тянущийся к знаниям, поскольку каждый раз, когда он пытался вежливо поговорить о таких вещах как, например, учеба молодого герцога, то последний закрывался в себе и не хотел ничего рассказывать. И Брокдорф решил связать это с тем, что он просто ни в чём не силён. Вершиной башни стал именно новый год, когда на формальный подарок (потому что его покупкой занималась прислуга) Брокдорфа одарили таким непонимающим взглядом, что тот смутился. Сначала Кристиан принял этот взгляд за пренебрежение, мол, что за бред ты мне подарил? какие к чёрту солдатики? , но первое, что сказал Петер, было: — Что это значит? И Брокдорф смутился ещё сильнее. — Это подарок, — начиная раздражаться, пояснил он, — его дарят на праздники. Кристиану было обидно, что над ним так открыто насмехаются, вдобавок не понимая за какие грехи. Он насупился, но ничего злобного вслух так и не сказал, поскольку посчитал это невежливым. А Брокдорф-то точно лучше невежливого Петера! — Спасибо, — подозрительно покосился на него Петер, — но я не могу принять это, у меня нет денег. — Что? — глупо моргнул Кристиан, совершенно теряя нить разговора, — это безвозмездно. Теперь столь же глупо на него уставился мальчик, неверующе обведя взглядом комнату, словно хотел найти всех людей, которые его разыгрывали. Вновь уставился на Брокдорфа. — Разве? — медленно приняв коробку с игрушками, не веря Кристиану, переспросил Петер, — мои учителя, которые присматривали за мной, покупали на фамильные деньги всё. Это считалось справедливым. Кристиану захотелось сбежать прямо сейчас. Куда-нибудь к нормальным людям, к матушке и отцу, например. Потому что каждая секунда общения с этим странным мальчиком, который будто свалился с луны, заставляла его чувствовать себя не в своей тарелке. — Нет, — медленно произнёс Кристиан, — матушка сама заплатила. И быстро ретировался, не желающий продолжать этот разговор. Ему показалось, что ещё одна минута промедления, и он разозлит этого наследника без наследства. Брокдорф ужасно не хотел злить своих родителей таким поступком, а он знал, что будет виноватым: с него взяли обещание быть другом Петеру. А он, кажется, плохо справляется. Самым страшным моментом был тот, когда Кристиан залез на подоконник, желая посмотреть фейерверки (потому что его оставили в поместье, и он считал это несправедливым!). Их запускали каждый раз, когда часы переваливали за двенадцать, и это было самым магическим зрелищем. Брокдорф ужасно любил разноцветные искры, рассыпающиеся по небу. Дверь скрипнула, и Кристиан вздрогнул: он испугался, подумав, что это какая-нибудь служанка, которая точно доложит его отцу о произошедшем! Но это был всего лишь Петер. — Тоже пришёл посмотреть на салюты? — как можно дружелюбнее произнёс Брокдорф, ему просто нужно было сгладить углы от неловкого общения, — я думаю, что на подоконнике можно уместиться и вдвоём… Но Петер лишь бегло взглянул на окно, все ещё продолжая неловко сжимать коробку из тёмного дуба, который дал ему Кристиан. От этого зрелища самому Кристиану стало нехорошо: это выглядело не очень ободряюще. Неужели в подарке было что-то сломанное? Он внутренне сжался, но Карл Петер, как оказалось, претензий к нему не имел. По крайней мере тех, которые ожидал Брокдорф. — Можно посмотреть, — нехотя согласился мальчик, а затем протянул коробку: — ты вправе забрать их назад. Я принёс. — Что? — Кристиан так часто задавал вопросы, что, вероятно, показался самым глупым на этом белом свете. — Я… наигрался, — пояснил Петер, — ты можешь забрать игрушки назад. Брокдорф взглянул на него сверху вниз, находясь на высоте подоконника. Совершенно растерянный он смотрел на Петера, не зная, какую фразу стоит ему выдать. — Зачем? — а затем осёкся. Хватит задавать вопросы! Кристиан продолжил: — это твоё. — Моё? — Ну-у, да, — подтвердил Кристиан, косясь в окно, но пока всё было тихо, — навсегда. Навечно. До конца жизни. Петер прижал коробку к груди, и солдатики внутри таинственно громыхнули, как это бывает, когда что-то в коробке переворачиваешь. Брокдорф вздохнул, надеясь, что это последняя проблема с его формальным подарком. Гость осторожно поставил коробку на край стола, освобождая руки, а после довольно ловко взобрался на подоконник. Он посмотрел на небо. — Я люблю огни, — вдруг охотно поделился Петер, — жаль, что я вижу их только на свой день рождения. — На новый год тоже запускают их, — напомнил Брокдорф. Они же тут ради этого и сидели! — Меня всегда отсылали спать, хотя я пытался посмотреть на них втайне, но… Он замолчал, а после прошептал так быстро, словно боялся, что их кто-то услышит: — Но они перевели меня в покои, где нельзя было увидеть огни. И запирали двери на ночь. Кристиан хотел узнать, кто занимается таким кощунством, ведь в его семье, хоть и имея строгую главу, таких ужасов не наблюдалось. Он сочувствующе взглянул на Карла Петера, но их прервал свист и сноп искр, взмывающих к небу. Через мгновение оно окрасилось в красный цвет. Мириады цветов окрашивали небо снова и снова, пока не осталось ничего, кроме беловатой дымки и мерцающих звёзд. Брокдорф только сейчас осознал, что сидит с широкой улыбкой. Он спрыгнул с подоконника, вспоминая о скорейшем приходе родителей. Схватил за руку Петера, чтобы тот слез тоже, и поспешно вручил ему его коробок. — А я ничего тебе в обмен не дал, — очень вовремя решил вернуться к теме Карл Петер. — Я обойдусь, — быстро заверил Брокдорф. — Но ведь для подарка нужен повод, а следующий новый год нескоро… — Я дождусь! — нервно крикнул он, выпихивая из своих покоев Петера, — нужно идти. Скорее! Если голштинский герцог и хотел что-то сказать, то промолчал, не находя нужного момента для продолжения разговора. Попытки отвертеться от его неуместной благодарности выглядели крайне бесплодными. Петер пытался подстеречь юного Кристиана, где только мог. На обеде он пытался подарить Брокдорфу яблоко, и последний, краснея, заявил, что это не является подарком. На следующий день Петер попытался отдать ему свою старую потрёпанную игрушку. Кристиан это проигнорировал, вновь объясняя, что подарки так не делаются. Он оставлял какое-то время друга в неведении, пока не объяснил простую вещь: подарки — это про внимание. Они необязательно должны быть новыми или дорогими, сюрприз вообще может быть неосязаемым. Как, например, какая-нибудь мелодия. Или рукотворным, как портрет, да вышивка. А потом молча стыдился того, что вся эта характеристика к его подарку не относилась: он был лишь из вежливости и приготовлен прислугой. Но Кристиан сразу поклялся в уме, что исправится. Петер заинтересованно слушал каждое слово Брокдорфа, а затем с пылом пообещал другу, что приготовит ему самый-самый хороший подарок. Только времени вместе у них оказалось не так много.

***

— Ваше высочество, — поприветствовал Брокдорф цесаревича. Много воды утекло с момента, когда они глупо прятались от родителей. Петера увезли в холодную чуждую Россию, которую Кристиан никогда не видел, но слышал настоящие ужасы. Странно, что Брокдорф искренне подружился с этим никудышным, по мнению большинства, герцогом. А когда тот оказался потерянным русским принцем (ну, не совсем, но ему хотелось считать именно так), Кристиан нисколько не сомневался в произошедшем. Разлука была долгой, но воссоединения стоила. Брокдорф искренне считал, что, став цесаревичем, Петер получит власть и богатство, шанс стать монархом этой великой империи. Но ожидание было краше действительности. Теперь его звали Пётр Фёдорович. И у него была новая вера, отличная от той, что была раньше. Хоть и христианство осталось христианством. Он казался крайне тихим и подавленным, потому что изысканная клетка оказалась хуже семейного поместья Брокдорф. Петру совершенно не нравилось быть при императорском дворе. Петру совершенно не нравилась императрица. Пётр не любил её: эти глупые балы-метаморфозы, постоянную слежку (первое, что произошло, когда Брокдорф прибыл ко двору — это предупреждение никогда не говорить громче шепота во дворце) и её открытое негативное отношение к племяннику. Да и другие люди его вряд ли любили, находящиеся в свите самодержицы. Но Кристиан все ещё видел своего Петера. Каждый раз, когда цесаревич подзывал презабавную собачушку, которая была щенком борзой. Каждый раз, когда наследник был взъерошен и казался таким же лохматым дикарём, как и раньше. И каждый раз, когда он очень-очень тепло улыбался своему камергеру. Ведь Брокдорф теперь его камергер! Это было не пределом их мечты, но это лучше, чем ничего. Кристиан был несказанно рад, узнав, что его близкий друг научился играть на скрипке. Он слушал его порою грубые и нескладные мелодии, раз за разом точно считая, что они улучшаются. И это было правдой. Может быть не сразу, но через годик-другой Брокдорф бы точно признал его великолепным скрипачом. И Пётр не выглядел одиноким, как это было раньше. Конечно немного Кристиан был уязвлён… Но ведь счастье друга было превыше его ревности. Пусть у императрицы и было много единомышленников, но цесаревич не был изгоем. Он тоже нашёл себе круг общения. Даже если в нём присутствовал такой человек как Салтыков. Но одна страсть Петра, которую ещё не успел разгадать Кристиан, таилась долго, ожидая подходящего момента. Просто на кануне нового года, когда дворец замер в предвкушении очередного помпезного бала Елизаветы Петровны, цесаревич, наплевав на правила, притащил Брокдорфа в маленький придворный театр. — Красивое место, — искренне произнёс Кристиан. — Я знаю! — гордо произнёс он, словно сам отстроил это место, — Хочешь посмотреть пьесу? И Брокдорф, разумеется, согласился, заставляя наследника вихрем взметнуться на сцену. Не было сомнений, что в своих постановках Пётр непосредственно принимает участие сам. Кажется, это был какой-то греческий миф. Кристиан очень смутно помнил его. Это не был один из популярных вроде Психеи и Амура (который, как ему казалось, знала каждая собака). Когда пьеса стала более конкретнее, Брокдорф понял, что ошибся: миф был римским, учитывая такие имена как «Юпитер» и «Меркурий». Это был тот самый сказ о приключении двух Богов, которым надоела привычная жизнь, и они отправились к смертным. Кристиан был не любителем мифологии, тем более такой узконаправленной, поэтому для него миф о Филемоне и Бавкиде выглядел как рассказ, в котором два богача прикинулись бедными и поселились у двух стариков, наградив их по исходу ночи за гостеприимство невероятными дарами. Он не особо вникал сюжет, просто улыбался и наблюдал за своим другом, ужасно переигрывающим, но предельно старающимся. Камергер мог бы догадаться о грядущем неожиданном повороте: театр был наполнен людьми, преимущественно таким же молодняком, как и они сами. Не все они были высокородными, кажется, здесь даже на огонёк слетелась стайка служанок, которые уличили свободный момент отдохнуть от тяжелой и долгой подготовки бальной залы к мероприятию. И явно не собрались таким количеством лишь потому, что здесь ставит очередную пьесу наследник престола. Но всё равно удивился, когда в конце, крайне театрально и наигранно Пётр произнёс финальную речь, лаконично добавляя: — Эта пьеса посвящена тебе, Крис! Брокдорф на пару секунд забыл, его ли это имя. Потому что его редко кто называл Крисом. Это было странное сокращение, и Кристиан действительно тупил пару минут, смотря на Петра, который отвечал ему тем же. Из оцепенения камергер вышел, когда, прерывая неловкую тишину, одна из особо храбрых фрейлин осмелилась похлопать, чтобы это выглядело хоть менее абсурдно. Камергер пришёл в себя. Он поднялся, хлопая Петру. Было бы глупо кричать ему слова благодарности в ответ, когда весь театр наполнился неровными хлопками. Но по счастливому лицу Петра было понятно, что благодарность до него была донесена. Это был первый подарок, который Брокдорф когда-либо получал от Петра. И, кажется, именно данный новый год напрочь обоснуется в памяти камергера. Темнота, освещающаяся лишь светом из дворцовых окон, да белоснежными сугробами, погружала в себя всё пространство. Кристиан и Пётр вышли на улицу, и последний лихорадочно объяснял ему их маленький план: — Мы сможем поджечь салют сами! Брокдорф соглашался, заранее зная, что Елизавета Петровна остановит разбушевавшегося цесаревича ещё до того, как он попытается выбить у мужиков, ищущих огниво, нужную ему пиротехнику. Недовольный Пётр всё-таки отступил к камергеру, когда мужики сказали ему пару ласковых, в полуночном свете не принимая наследника за венценосную особу. Они просто посчитали, что один из назойливых и захмелевших дворян решил докопаться до них. Но сам цесаревич особо обиженным не был. Их оттеснили ещё дальше, на безопасную территорию. Однако это не умаляло восторг Петра, когда искры рассыпались на небе. Прямо над их головами! Такое же ощущение, что и много лет назад, когда они справляли свой первый новый год вместе. Пётр, стоявший рядом, искренне считал, что Брокдорф никогда не видел такой красоты, поскольку помнил, что каждый новый год они смотрели исключительно в окно. Но Кристиану было дозволено всё, спустя год переезда Петера к чете Брокдорф. Если бы он хотел пойти посмотреть огни на улице, он бы это сделал. Его отец разрешал своему сыну присоединиться к ним в любой момент. Просто… Брокдорфу не хотелось оставлять Петра, который был младше его на целых два года и такими привилегиями не обладал. А потом его забрали. — Скоро будет ещё и рождество, — таинственно произнёс Пётр, и Кристиан бегло вспомнил, что в России его отмечают после нового года, — может быть, произойдёт что-то интересное! — Избыток вкуса убивает вкус, — произнёс Брокдорф, смутно намекая на то, что погоня за подарками для него излишняя, — вы ещё новый год не отпраздновали. — Глупости, — послышался голос из-за спины, заставляя обоих обернуться лишь для того, чтобы встретиться взглядом с одной из фрейлин, — была бы моя воля, я бы получала подарки ежедневно. — Это ты глупости говоришь, Соня! — посмеялся над ней цесаревич, — праздники еще понятно. Но каждый день… Безумство! Я никогда такого не видел. — То что этого нет, — надменно произнесла она, — не значит, что этого не может быть. А у меня обязательно будет. Пётр то ли задумчиво, то ли недоумевающе замолчал. Кристиан провёл крайне мало времени при дворе, чтобы понять привычки здешних обитателей, а уж тем более запомнить их все лица и имена. Он запоздало приметил, как эта же девчушка развернулась, поспешно уходя вместе с кем-то. За ней увязалась и собачка Петра. Прежде, чем камергер забил тревогу, Кристиан заметил, как Псинка доверчиво запрыгнула на лавку, где сидела фрейлина, и сложила ей голову на колени. Видимо воспитанница Петра считала девочку хорошим человеком. Да уж, теперь всё несколько по-другому. Больше людей, больше неприятностей. Но ему приятно грел душу тот факт, что теперь они вновь вместе. Даже если это стоило всех тех проблем, которые доставили Брокдорфу, пока он пытался легально въехать в Россию… Впрочем. Камергер засунул руку за пазуху, вытаскивая что-то из внутреннего кармана. Не больше спичечного коробка. Пётр с любопытством уставился на него. — Моя очередь щеголять подарками, Пётр Фёдорович, — загадочно произнёс Кристиан, но цесаревич его уже раскусил. Наследник задубевшими от холода пальцами откинул крышку миниатюрной коробочки, хранящей в себе нечто сакрально важное. Внутри был солдатик с позолотой. Кажется, самое дорогое, что ему дарили когда-либо. Это был символический подарок несколько лет назад, когда ему стукнуло тринадцать лет. Его подарило семейство Брокдорф, считая, что у Петра есть возможность взять что-то памятное с собой в Россию (хоть его любовь к игрушкам никто не разделял, но это было универсальное решение, если никто не мог придумать особенный подарок. Просто подари ему солдатиков и всё). Но тогдашнему Петеру не позволили. А сейчас, пройдя такое путешествие, маленькое сокровище вернулось к нему. — Это… Ничего себе, — запнулся Пётр, — с-спасибо! Кристиан ободряюще улыбнулся. Все уже расходились, и Пётр, по своему обыкновению считая, что Кристиан без него упустил все радости жизни, предложил: — Пойдём выпьем вина! Тут самое хорошее вино. Я думаю, тебе будет интересно узнать, какое оно на вкус. И Брокдорф покорно сделает вид позже, что никогда такого хорошего вина не пил.