***
«Если ты узнал, что у тебя появился шпион противника и следит за тобой, обязательно воздействуй на него выгодой; введи его к себе и помести его у себя» Совет подействовал. Хама больше не паясничает, не лазает по кустам. Он, переодетый в шелка, как подобает другу и советнику канцлера, словно тень следует за своим господином. Тал Тал идет на встречу к императрице — Хама за ним. Тал Тал несет императору прошения — Хама дышит ему в плечо. Тал Тал садится обедать — прислуживать ему будет сам Хама. Но перемены не радуют. Мимолетное ощущение неразгаданного заговора не дает покоя. Можно списать все на баловство и шутовство глупого мальчишки, но ощущение подвоха так просто не прогнать. Канцлер вглядывается в лица приближенных, сановников, императора и императрицы, заглядывает в глаза стражи, но ничего там не видит. Лишь только простые личные желания каждого. Видит неумное желание императора, боль и подозрительность императрицы. На лицах евнухов и наложниц отголоски страха. В лицах солдат только желание поскорее смыться со службы и надраться с друзьями среди продажных женщин. Ничего предосудительного. Нет пока в Поднебесной никакого заговора. Никто не желает себе место канцлера. Тал Тал немного успокаивается и позволяет себе выдохнуть. Только едва слышные шаги позади, это жадно-хитро-восторженное выражение лица оставляет солено-горькое послевкусие на языке. Будто он снова наглотается крови в дворцовых войнах, не чужой, так своей. И это точно где-то скрыт шпион и предатель. Новости с границы не радуют. Новый главарь крестьянского восстания на юге вычислил и казнил шпиона Тал Тала, увеличил количество восставших в десяток раз. Канцлер читает донесения, положив их на так и незаконченный трактат о династиях. Хама стоит подле стола, прилично опустив голову, не шевелится и кажется, что даже не дышит. Тал Тал поднимается, обходит стол, протягивает Хаме донесение с границы Чжэньян. — Посмотри, — канцлер внимательно наблюдает за лицом приближенного, читая только обожание и поклонение. — Что думаешь? Хама берет донесение, намерено касается его руки и вскидывает взгляд. В выражении лица только та самая похоть. Тал Тал почти насильно вталкивает донесение ему в руки и отходит, наблюдая. Хама читает внимательно, чему-то хмурясь, будто сквозь текст старается угадать намерения врага. И Тал Тал внезапно узнает себя, понимает, что точно так же только что он сквозь текст старался прочитать мысли врага. Чувство гордости ползет приятной волной по телу, словно огромный тигр лижет ласковым языком. В лице Хамы откровенный страх. Он читает донесение уже в третий раз, беззвучно шевелит губами. И нет в тонких чертах ничего мальчишечьего. Только неопытность юнца. — Что напугало тебя? — Тал Тал не сводит внимательного взгляда, выискивая мимолетную, едва заметную радость предателя. Не находит. — Теперь их больше, чем наших солдат, — губы Хамы дрожат. Учиться тебе еще и учиться. — В сражении само по себе численное превосходство не дает преимущества. Не надо идти в атаку, опираясь только на военную мощь, — Тал Тал забирает донесение, откладывает. — Но ведь бунтовщиков ведет сам Будда! — Хама почти кричит, но тут же справляется с эмоциями и опускает голову. — Теперь они победят. Хама совершенно точно не глупец, да еще и быстро учится. — Победа в битве не означает победу в войне, — отвечает Тал Тал. Не говорить же возможному предателю, что он уже принял меры. — Пойдем вместе поедим. Хама плетется за ним весь в своих мыслях о поражении. На ступенях личных покоев спохватывается, распоряжается насчет еды. Тал Тал не позволяет ему прислуживать, усаживает рядом с собой, подает чашу с вином. — Ты мне не договариваешь, — канцлер внимательно следит за лицом юноши. — Расскажи мне все сейчас. В лице мгновенный испуг, а потом яркий румянец наползает на щеки. И ответ становится уже не нужен. Хама просто подросток с неуемными желаниями. — Я расскажу вам все, — он не может поднять мечущийся взгляд, — только ответите ли вы мне на один вопрос? Личный. Это становится интересным. Тал Тал кивает. Разгадка о возможном шпионе становится все ближе. Смотря что хочет знать этот юнец. В вопросе кроется разгадка и заговора, и шпиона. — Я слушаю, — напоминает канцлер, когда служанка наливает уже вторую чашу вина. Хама откладывает палочки, ерзает и наконец поднимает похотливый взгляд. Тал Тал отчетливо понимает, что ему сейчас скажут. Ничего такого, чего бы он не знал. — Я весь душой и телом принадлежу вам, господин канцлер. Вы можете делать со мной все, что пожелаете. Я готов служить, как угодно. Я хочу служить вам, — Хама замолкает. Краснота у него не только на щеках, но и на ушах. — Пожалуйста, примите мою безграничную любовь к вам. Снова он за эти глупости. Тал Тал великолепно понял, о чем просит Хама, но не понимал, как он может ему это дать. Он слышал, что такое бывает между мужчинами. Но одно делать слышать, другое дело примерять на себя. — Я подумаю, — кажется он подхватил заразу краснеющих щек от юнца. — Какой вопрос ты хотел мне задать? Я отвечу на любой. А вот теперь Хама отчетливо смутился. В лице читается только стыд, и ничего более. Будто юнец где-то раскопал страшную тайну и теперь ищет подтверждения. Ни капли жадного интереса, присущего шпиону, ни торжества победителя, ни раздумий как это можно использовать. Под пристальным взглядом, Хама только стыдится и с каждой секундой все сильнее ерзает, не решаясь спросить. — А можно мне еще вина, господин? — Хама смотрит в пустоту мимо плеча канцлера. — Я не решаюсь задать вам столь личный вопрос при слугах. Ого, а это становится еще интересней. Тал Тал приказывает принести побольше вина и отпускает слуг. Двери личных покоев закрываются, оставляя их наедине. Хама льет вино в чашу канцлера, потом в свою. Пьет без позволения, не поднимая взгляда. — Я просто хотел узнать о вас побольше, господин, — оправдывается Хама, будто вино придало ему смелости. — Я слышал, что раньше вы были тенью канцлера Баяна. Ходят слухи, что вы с ним были близки. Было ли у вас когда-нибудь… ну…с мужчиной? Вы не думайте, я не осуждаю. Просто я хотел узнать, а вы разрешили задать личный вопрос. Я никому не скажу… — он спохватывается, будто очнувшись. Тупое ощущение удара по голове. Конечно, не скажешь, ведь нет в этом никакого смысла. Да и использовать это никак нельзя. Мало ли кто про что болтает. Баян давно мертв. И смысла в ответе нет никакого. Честный ответ имеет смысл только для того, кто влюблен, не более. Тал Тал выдыхает и усмехается. Не такого вопроса он ждал. Нет здесь заговора, да и шпион не стал бы спрашивать о таком. Глупости какие-то. Он пьет вино, устраивается поудобнее. — Канцлер Баян был моим дядей. Что бы не болтали злые языки, ничего подобного между нами не было. Я был верен ему и предан, пока он не перестал меня слушать и не начал делать ошибки, — вопрос оказался не так прост. Давно притупившееся навязчивое ощущение крови на руках вернулось. — До этого момента разногласий у нас почти никаких не было. Все разногласия только в том, что касается императрицы. Хама кивает и подливает еще вина. Краска с его щек постепенно спадает. В лице внимание и безграничное уважение. — Мне рассказывали, что в военном лагере на границе с тюрками было очень холодно, и вы отдали канцлеру Баяну всю свою одежду, — Хама пьет под рассказ, внимательно наблюдая за лицом канцлера. Тал Тал еле сдерживает смех. Кажется, он уже пьян. — Такую глупость мог придумать только тот, кто там с нами не был, — он отодвигает чашу от себя подальше, не намереваясь больше пить. — А в походах холодно? — Хама настойчиво льет вино в опустевшую чашу. — Холодно, — отвечает канцлер, силясь угадать к чему был этот наивно-детский вопрос. — А вы возьмете меня с собой в поход? — в лице ожидание, хитрость и снова похоть. Тал Тал понимает, что попал в расставленную ловушку. Сейчас ему скажут, что его будут греть собственным телом. Хама не просто хитрец, но еще и наглец. Канцлер взял вино, выгадывая мгновения для верного ответа. — Нет, не возьму. Твоя умная голова пригодится здесь во дворце. Этот ответ не годился, но был единственно верным в сложившихся обстоятельствах. Тал Тал смотрел, как гордый от похвалы Хама подливает ему вина. А себе нет. Догадка была моментальной. Хама просто пытается его споить и выведать какие-то секреты, заставить проговориться. Интересно, и что же такого он должен был выболтать спьяну? Хитрец ведь знает, что Тал Тал никогда не напивается, и теперь проверяет, смотрит, что будет. В лице Хамы мимолетная хитрость. Хоть он и выпил меньше, но вино подействовало и на него. И контролирует он себя хуже. Значит, прочесть можно больше. Ну что ж, поиграем. — Кажется я выпил лишнего, — Тал Тал намерено спотыкается на последнем слове, силится подняться, но его шатает. Хама уже рядом. Хватает в объятия, усаживает обратно к столу. Пихает чашу в руки. Теперь он непозволительно близко. Его будто бы забытая рука на бедре, поддерживает пьяное тело. Тал Тал делает вид, что не замечает. — Я хотел еще спросить, делили ли вы постель когда-нибудь с мужчиной? Не с канцлером Баяном. С кем-то другим, — не унимается Хама. От его руки на бедре становится горячо. — Для чего ты это спрашиваешь? — Тал Тал изображает плывущий взгляд. Вино в руке вот-вот расплещется. — Осторожно, господин, не облейтесь, — Хама игнорирует вопрос, передвигается за спину, поддерживает нетвердую руку. От его дыхания в шею по спине ползут мурашки. — Научите меня этому, господин, — его губы почти касаются уха. Тал Тал опасается, что его истинное состояние заметят в блестящей серебряной поверхности. Он закрывает глаза. Хама притягивает его, позволяет опереться спиной, откинуть голову на плечо. — Нет, не был, — канцлер делает вид, что хочет дотянуться до вина, но всякий раз промахивается. — Я слышал, что губами можно вознести на вершину наслаждения. Это правда? — наглая рука Хамы ползет по груди под одежду, распутывает завязки, разворачивает ткань. — Вас когда-нибудь ласкали губами здесь? — Хама опускает руку все ниже, сжимает член сквозь ткань. Этого было уже невозможно вытерпеть. Тело реагировало, предавало. Наверное, что-то было добавлено в вино. — Нет, — Тал Тал скидывает наглую руку и выпутывается из объятий. — Не стоило столько пить. Я пойду спать. — Я помогу вам, господин, — Хама поддерживает, помогает подняться. Тал Тал старательно изображает шатающуюся походку. Хама ни на волосок не отходит от него, прижимает к себе все крепче. Около постели, не выпуская из объятий, помогает раздеваться. — Зачем ты делаешь это сам? Позови слуг, — наиграно удивляется Тал Тал, будто бы забыв, что слуг он уже отпустил. Эту игру прекращать еще рано. Ведь многое можно услышать, когда твой противник думает, что ты спишь. — Мне нравится делать это для вас, — по ощущениям, руки Хамы гладят под одеждой. Но снято еще далеко не все. — Вы просто невероятный. Я хочу служить. Доставить вам удовольствие. — Для чего? — каверзный вопрос, на который трудно подобрать быстрый ответ. В поспешном ответе кроется разгадка действий. — Я хочу, чтобы вам было хорошо. От меня. От моих рук и губ. — Хама укладывает раздетого канцлера на постель и садится на край. — С каждым разом, что вижу вас, я хочу этого все больше. Не могу не хотеть. И все это из-за вас, господин. Наглые руки на лице, шее. Раскрытые ладони гладят грудь и живот. Пальцы распускают завязки штанов. Что-то скользит в его словах. Что-то важное. То, что Тал Тал тщетно искал всю эту бесполезную попойку. А что конкретно, так и осталось не понятым. Разум цепляется за эти слова, анализируя, выискивая подвох. Он был, только притворяющийся пьяным канцлер никак не может понять. И понять было невозможно. Руки Хамы касаются члена, обнаруживая возбуждение. Одежду заворачивают и стягивают. — Нет, — Тал Тал скидывает с себя наглые руки. Но Хама не прекращает. Лезет на постель, упираясь коленями. Садится на ноги, придавливая, не давая двинутся. — Позвольте мне доставить вам удовольствие, господин канцер. Хотя бы раз. Об этом никто не узнает, а если и узнает, то не поверит, — от жара ладоней на бедрах, хочется вопреки разума согласится, позволить. Познать то запретное удовольствие, о котором говорил Хама. И потом уже разбираться с последствиями. — Иди ко мне, — канцлер протягивает руку, смотрит трезвыми глазами. В лице Хамы читается возбуждение и похоть, почтение и жажда. Шпион он или нет, но сейчас он определенно хочет только одного. Хама тянется, касается щекой протянутой руки, ласкаясь. — Ближе, — Тал Тал тут же жалеет об этом неосторожном приказе. Хама прижимается к нему всем телом. Он так же возбужден, как и канцлер. Горячий, дрожащий от нетерпения. Тал Тал едва не забывает о том, что хотел сказать. Он ведет пальцами по острой скуле, нежно за подбородок тянет к губам. Останавливает за мгновение перед касанием. — Я никогда не был с мужчиной. И не собираюсь, — твердо говорит он, заканчивая глупую игру. — Иди к себе. В лице Хамы непонимание и испуг. Он виновато сползает с постели и, забыв о поклоне, выходит за двери личных покоев. Оставшийся в одиночестве Тал Тал чувствует разочарование и немного вины. Не надо было играть с юнцом в эти глупые игры. Все равно он ничего полезного не узнал.***
«Сначала будь как невинная девушка — и противник откроет у себя дверь. Потом же будь как вырвавшийся заяц — и противник не успеет принять мер к защите» Чжэньян, Лошань, Уян, сдаются под натиском восстания на юге. Дело принимает крайне серьезный оборот. Чжу Юаньчжан не стесняясь прислал канцлеру послание, чтобы тот покинул свою должность. Повстанцев надо разгромить любой ценой. Пусть даже такой. Читая донесение, Тал Тал понимает, что встретил достойного противника. Умного. Равного. С ним надо обязательно встретится, прочитать замыслы на его лице. В ставку ехать нужно обязательно и чем раньше, тем лучше. Но Тал Тал тянет время. Он ждет, когда императрица согласится с его планом, убедит в этом императора. А план опасен, как и повстанцы, которые рвутся к столице. Благодаря Чжу Юаньчжану они меньшим числом громят превосходившую их по числу и подготовке армию империи. Если канцлер уедет, Поднебесная останется без защиты. Нужен кто-то умный, хотя бы на время, чтобы занял этот пост. Тал Тал ищет этого человека во дворце, в своем окружении. Читает лица буквально каждого встречного, но не находит в них ничего полезного. Единственный, на кого падает взгляд — его ближайший друг и помощник Хама. Но канцлер не уверен в нем. Не уверен, что он не предатель, не уверен, что Хама справится. Этот юнец совсем прекратил свои выкрутасы. Ходит степенно, на полшага позади канцлера. Копирует манеру поведения, выражения лица. Просит разъяснить донесения и действия сановников императора. Выдает суждения, о которых сам Тал Тал еще только догадывается. Хама словно учится управлять империей Юань. С каждым днем канцлер все больше понимает, что нужно оставить именно его на своем месте. Больше некого. Время для сомнений окончено. Нужно решить все здесь и сейчас, выяснить предатель Хама или просто влюбленный юнец. Хама в зале для тренировок. Скрытый дверью канцлер наблюдает как ловко юнец орудует бамбуковой палкой. Движения четкие. Чистые. Будь в руках Хамы настоящий меч, летели бы брызги крови поверженных врагов. Хороший воин получится. Тал Тал появляется из-за двери. Хама его не замечает, продолжает одинокую тренировку. Канцлер берет в руки вторую тренировочную палку. Встречает разворот, блокируя удар. В лице Хамы испуг. Деревянное оружие вылетает из его руки. Хама валится на колени. — Простите меня, господин канцлер, я не заметил вас, — в голосе искреннее раскаяние. — Встань, — Тал Тал не собирается больше терзаться сомнениями. Если по лицу противника ничего не удается понять, сразись с ним. Его бой скажет больше, чем его лицо. — Подними, — он указывает на укатившуюся палку. Хама поднимается, не глядя в глаза, берет в руки тренировочное оружие. — Нападай, — Тал Тал понимает, что он сейчас в невыгодном положении. Церемониальная дворцовая одежда не годится для боя. И сам он давно не тренировался с мечом. Но и цель ведь не в том, чтобы победить. Хотя поражение грозит обернуться позором. Хама сомневается всего несколько мгновений. Его первые удары неуверены, будто он проверяет, что ему можно, а что нельзя. После пропущенного удара в живот, сражается уже всерьез. Удары не слабые. Оружие он держит крепко. Сильный и верткий противник. Сражаться с ним приходится во всю силу. Длинные рукава мешают, загораживают обзор. Полы одежд путаются в ногах, крадя скорость. Хама бьет так сильно, что канцлер едва удерживает в руках свое орудие. Пальцы немеют. Тал Тал читает в лице противника азарт боя, жажду победы. В напряженных чертах ничего юношеского. В сильных ударах ничего юношеского. Перед ним взрослый мужчина. Для победы над ним придется приложить немыслимые усилия. Деревянное оружие проходит совсем близко к лицу. Сшибает прядь волос. Тал Тал еле успевает отступить на шаг. Бьет противника по локтю. Был бы острый меч, отрубил бы руку. Хама теряет равновесие. Роняет свою палку. — Будешь поддаваться, накажу, — Тал Тал убирает волосы с лица, выправляет запутавшиеся рукава. В лице Хамы ярость, желание отомстить. Всего на мгновение, но канцлер это замечает. Бой возобновляется с прежней силой. Приходится прилагать все силы, чтобы не попасться под удар. Невозможно жарко. Нужно было снять верхнюю одежду. Сейчас уже поздно. Тал Тал старается превратить мешающуюся ткань в преимущество. Широкими рукавами закрывает противнику обзор, длинными полами прикрывает положение ног, подставляет жесткие золотые нашивки под удар, используя их как щит. Хама ведется. Сбивается с шага, путается, промахивается. Но его лицо остается спокойным. Тал Тал ожидает, что Хама разозлится или попытается поддаться. Ничего этого нет, даже азарта битвы. Хаме скучно. Это выводит из себя, злит. Тал Тал едва не ошибается, успевает выставить ладонь. Хватает палку, выдергивает ее из руки противника. В реальном бое на мечах такое не пройдет. Он толкает Хаму к стене, наваливается, прижимая деревянное оружие к его шее. В черных глазах Хамы ни капли страха. Спокойствие, будто он сам это все подстроил. — Я говорил тебе не поддаваться. Ты меня не услышал? — распаленная битвой ярость все же прорывается в голос. — Убейте меня, господин канцлер, — Хама покорно прикрывает глаза. — Я не поддавался. Но Тал Тал уверен, что его победа подстроена. Для чего? Ответ он ищет в лице Хамы. В спокойных чертах, будто не около его шеи деревянное оружие. При должном умении убить можно и таким. Хама спокоен и расслаблен, будто предвидел такой исход и заранее смирился. Тал Тал сильнее прижимает деревянное оружие к шее. Хама распахивает глаза. Кажется, что пол под ногами внезапно изменил наклон. На лице Хамы то самое выражение, что бывает на лице императора, когда он видит Ки. Какая-то божественная безграничная любовь. Теперь такая любовь обращена к нему, к канцлеру империи Юань. — Я проиграл, — шепчет Хама с обожанием в голосе. — Вы победили, господин. Я сдаюсь. Тал Тал убирает палку от его шеи и отворачивается. Рывок за руку оказывается неожиданностью. Затылок и спина больно ударяются о стену позади. Перед глазами плывут мутные цветные пятна. Все оружие, захваченное и свое, переходит недавнему противнику. С грохотом летит на пол. Хама прижимается всем телом. От него терпко, по-мужски пахнет потом. Горячо дышит в шею весь дрожит. Его руки лезут под одежду, рвут завязки. Шелковые нитки трещат и рвутся под его напором. Всему телу горячо. Не перегоревший в крови огонь битвы перешел внутрь, сжигая изнутри. Тал Тал сам хватается за одежду Хамы чтобы то ли остановить, то ли упросить, чтобы не останавливался. Хама выворачивается, падает на колени. Его сбитое нервное дыхание щекочет кожу на оголенном животе. — Что ты делаешь? — застрявшая разумная мысль прорывается, срывается с губ бесполезным вопросом. Хама поднимает голову. На лице снова то самое выражение, какое канцлер не раз видел на лице императора. Раскрасневшиеся влажные губы, мольба во взгляде. — Накажите меня, господин, — в голосе развратная покорность, прорвавшееся желание. Сопротивляться нет никаких сил, ни желания. Мягкие, горячие губы целуют низ живота, ловят возбуждение. Мир сужается до тепла рта вокруг члена, ласкового языка. Кровь закипает. Каждая мышца в теле напряжена до боли. Мир качается. Нужно за что-то держаться, но не за что. Пальцы бесполезно сжимают шелк длинных рукавов, комкают, ломают. Хама не останавливается. Находиться в его рту невыносимо. Тело не удержать. Оно стремится туда, в горячую тесноту. Но ее недостаточно. Хочется больше, чтобы было горячее и сильнее. Тал Тал с силой прижимает к себе черноволосую голову. Отпускает сведенное судорогой тело. Становится именно так, как непереносимо хотелось. Хорошо. Горячо. Почти больно. Невообразимый полет в никуда. Под закрытыми веками мечутся в беспорядке расплывчатые звезды. Холодный воздух проходит в грудь. Шелк противно липнет к мокрому, будто из воды, телу. Ноги, руки позорно дрожат. Ощущение совершенной ошибки почти непереносимо. Тал Тал не может заставить себя посмотреть на Хаму, не хочет знать, о чем он думает. Это сам канцлер допустил непростительную ошибку. И сам не понял как. Хама его больше не держит. Тал Тал судорожно подтягивает штаны, вяжет завязки узлом, как получится, поправляет одежду. Справляясь со слабостью, быстрым шагом идет к выходу. На пороге оборачивается. Хама неподвижно сидит на том же месте. Длинные волосы скрывают торжествующую ухмылку.***
«Кто не хочет быть побежденным — обороняется, кто хочет победить — нападает» Доспехи начищены до блеска, дожидаются своего хозяина. Тал Тал обходит стол, с удовольствием прочерчивая пальцем вязь золотого литья. Хама стоит неподвижно, опустив голову. Занавесившись волосами. Слезы ползут по его щекам. Бестолковый влюбленный мальчишка. После происшествия с тренировкой, канцлер переоделся неприметно, сам стал следить за действиями Хамы. Но тот ничего предосудительного не делал, никуда не выходил, никому не писал, никому из слуг ничего не шептал на ухо, даже странных жестов не делал. Всячески делал вид, что ничего не было. Все так же тенью ходил за канцлером во дворец, даже не пытался подслушать их разговор с императрицей. Только каждый раз, когда смотрел на канцлера в уголке губ, в черной глубине глаз плескалось притягательное: «Я знаю. Вам понравилось, господин. Я победил». Сам канцлер стал побаиваться заглядывать в лицо Хамы. Там не читалось больше той жадно-хитрой похоти. Каждый раз, когда Хама смотрел на него, в лице читалась та императорская безгранично-божественная любовь. Размышления о своих подозрениях на счет предательства Хамы заканчивались тем, что канцлеру хотелось назвать себя дураком. Хама целиком и полностью верен ему, к тому же беззаветно влюблен. Невозможно предать, когда так сильно любишь. Даже если после случившегося не получил ни одного доброго взгляда в свою сторону. Сомнения кончились. Решение принято и одобрено. Пока он разбирается с восстанием, пост канцлера империи временно займет Хама. После того, как Тал Тал подавит восстание и вернется, Хама снова станет другом и помощником канцлера. Настала пора надевать доспехи и выдвигаться. Времени и так упущено слишком много. — Как же так, господин? — шепчет Хама, когда Тал Тал берет в руки тяжелый нагрудник. — Чем же вы не угодили Его Императорскому Величеству? Почему вас отстранили от поста канцлера? Глупый, глупый влюбленный мальчишка. Тал Тал приближается, поднимает его лицо. На щеках дорожки невысохших слез. Губы дрожат. — Не плачь, — строго приказывает он. — Ты временно займешь пост канцлера. Хама вскидывает удивленный взгляд. Немеет. Даже слезы высыхают. Тут не нужно умение читать мысли по лицам, чтобы понять на столько его поразила эта новость. — Но я не могу! — слезы снова текут по его щекам. — Пожалейте меня, господин! Я не умею! Я не хочу! Возьмите меня с собой в лагерь! Я лучше буду вместо вас сражаться с бунтовщиками! Времени выслушивать эти истерики нет. — Прекрати, — Тал Тал давит желание влепить ему пощечину, чтобы сбить истерику. На Хаму слишком много поставлено. Сейчас у него нет права истерить и отказываться. Вместо пощечины гладит его по щеке, стирает слезы. — Я не знаю, как управлять, — шепчет Хама, прижимаясь щекой к ладони бывшего канцлера. — Я не достоин этого. — Послушай меня, — Тал Тал пристально вглядывается в лицо не давая опустить голову, — повстанцы получили, что хотели. Я больше не канцлер. Они добились чего хотели. Решимости сражаться у них поубавится. Я поеду в армию, встречусь с их главарем. Вместо меня охранять семью императора останешься ты. Там я смогу быстро подавить восстание и вернусь с победой. Потом снова стану канцлером. В лице Хамы отразился злой испуг. И мгновенно пропал. Хама набросился с объятиями, прижался. — Не ездите, господин. Вас там убьют! — неподдельный страх в голосе, отчаяние в судорожной хватке. — Не убьют. Не смогут, — Тал Тал отстраняет Хаму от себя. — Помоги мне одеться. Хама слушается. Подает со стола начищенные доспехи, помогает затянуть пряжки. Отходит в сторону, давая посмотреться в зеркало. — Господин, — тихий шепот Хамы останавливает потянувшуюся за мечом руку. — Я люблю вас. Для отстраненного канцлера это не новость. Но заявлять об этом так прямо по меньшей мере глупо. Или это снова истерика? Глухая, бьющаяся внутри влюбленного, и на ходящая выход только в этих тихих словах. — Хама, — Тал Тал заглядывает в лицо, стараясь взглядом успокоить, — ты со всем справишься. — Справлюсь, — в заплаканном лице неизвестно откуда-то взявшаяся уверенность. — Только позвольте мне… всего один раз… — он тянется к губам канцера, но в последний момент передумывает, прижимается щекой к щеке. Сколько наивной искренности в этом жесте. Надо быть очень жестоким человеком, чтобы оставить бездумный порыв без ответа. Тал Тал отстраняется из объятий, сам целует припухшие губы, чувствуя горьковато-соленый привкус слез. Хама смелеет. Жмется всем телом, целует голодно, больно прикусывает. Сужает мир до того места, где сжимаются их губы, руки. Не дает дышать, заставляет хватать густой воздух в его губ. Только что застегнутые пряжки расстегиваются. Золоченые доспехи падают на пол. Становится легче дышать. Руки Хамы гладят голое тело. Нижняя рубаха летит с сторону. Тал Тал уже обнажен по пояс, а Хама все еще одет. Вопиющая несправедливость. Бывший канцлер отталкивает Хаму от себя. Тот пятится, наталкивается на стол, где недавно лежали доспехи. В глазах притягательная живая темнота, жадная влюбленность, почти счастье. Тал Тал не может ему отказать в этом. Набрасывается, приподнимает, прижимает к столу. Под одеждой Хама возбужден не меньше него. Хама неудобно возится под ним стягивая с себя штаны. Нетерпеливый, потерявший разум, жадный, голодный. Хватает непослушными пальцами за плечи, впивается зубами в плечи, шею. Трется членом о бедро, размазывая влагу, едва слышно поскуливая. Просит. Умоляет. О любви. Член утыкается между ягодиц Хамы. Тал Тал останавливается, пытается заставить себя хоть немного соображать. Хама снова трется, обжигающим языком лижет в шею. Бедра не удержать. Но член никак не проходит внутрь. Хама требовательно скулит, утыкается лбом, прячет лицо. Тал Тал не знает, как помочь. Он никогда не интересовался таким. Давит сильнее. Внутри так тесно, что становится больно. Хама намертво вцепляется пальцами в бедро. Удерживает на месте, тяжело дышит. Не шевелится. Тал Тал смотрит ему в лицо. Хаме больно. Очень. Ведь так и должно быть? Хама ведь этого хотел? Или нет? Секунды растянулись на часы борьбы с собственным телом. Не причинить большей боли поверх того, что есть. Пока Хама не тянется к своему рту, облизывает пальцы. Опускает руку вниз, мажет скользкой слюной там, где больно. Наконец расслабляется, доверчиво трется лицом о плечо. Подает знак, что наконец уже можно. Тал Тал благодарно целует припухшие блестящие губы. Отпускает себя. Хама принимает его целиком, кусает губы, давя стоны. Горячий и дрожащий сам прижимает ногами, подается бедрами. Весь распахнутый, раскрытый. В лице невероятное удовольствие, в этом Тал Тала не обмануть. Внутри тесно. Член все еще проходит с трудом, но с каждым толчком все легче. Хама быстро ласкает себя сам. Помогает проникать все глубже. Запрокидывает голову, выставляя шею. Распахивает ничего не видящие глаза, кончает себе на живот. Красивый. Раскрытый. Для него. Кровь в жилах закипает, взрывается внутри, на несколько мгновений выбрасывает из этого мира. Оставляет пустую дрожащую оболочку. Звуки и разум постепенно возвращаются. Тал Тал вытаскивает член, замечает кровавые разводы. Надо же как бывает. Одевается. Затягивает пряжки доспеха. Полуобнаженный Хама помогает там, где самому не дотянуться. Три десятка ударов сердца — отстраненный канцлер готов выдвигаться. — Возвращайтесь, канцлер Тал Тал, — слышит он уже на пороге спокойный голос Хамы. Оборачивается. Кивает. Его уже ждут. Бывший офицер гвардии Корё, Пак Буль Хва, ставший евнухом в борьбе за жизнь императрицы, встречает его поклоном. Ки не отпустит своего учителя на опасное дело без поддержки. Повинуясь знаку, их небольшой отряд садится на коней. Им предстоит несколько дней пути. Выезжают за ворота. Тал Тал оглядывается на свой дом. Оглушающее чувство, что он все это видит в последний раз накрывает с головой. «Вас там убьют» — всплывают в памяти недавние слова. А ведь Хама неплохо умеет наперед предугадывать события, даже не зная предшествующей цепочки действий. — Ждите меня у южных ворот, — приказывает Тал Тал, направляет коня ко дворцу императора. Надо предупредить Ки на случай, если Хама окажется прав.***
«Возможность проиграть заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике» Чжу Юаньчжан умен, но не умнее Тал Тала. Армия повстанцев представляет из себя три из шести возможных типов злополучных армий: бегущая, разрушающаяся и разгромленная. И все из-за ошибок их полководца. Ненамеренных. Просто Чжу Юаньчжан вынужден действовать так, как навязывает ему Тал Тал. Еще немного и армия повстанцев будет окончательно разгромлена. Зачинщикам и главарям отрубят голову. Чжу Юаньчжану Тал Тал перережет горло собственным мечом. Над пологом палатки бесконечная темнота. Едва наступил час чэси. Пальцы, едва отмытые от вражьей крови, выводят последние слова династийных хроник. С перекличкой часовых многодневная работа окончена. Можно отдохнуть. Тал Тал поднимается из-за стола, выбрасывает давно остывшую еду, раскладывает постель. Нужно поспать хотя бы немного. В тишине перестук копыт. Окрик стражника. Прибыл посыльный. Гонца в палатку не пускают. Стражник передает привезенный сверток — посылку из Поднебесной с новостями. Тал Тал разворачивает ткань. Вино и письмо. Не из дворца. На письме печать канцлера. В письме ничего срочного. Хама желает ему победы и скорейшего возвращения. Говорит, что на указ о возвращении ему титула канцлера уже поставлена печать императора. На этом новости окончены. Но Хама не останавливается. Вспоминает их неудачную попойку с личным вопросом. Спрашивает, может ли он надеяться на повторение, но уже с другим исходом. От воспоминаний о прошедшем предательски алеют щеки. Влюбленный мальчишка получил чего хотел и хочет большего. Его можно понять. Надо почитать что-то на эту тему, чтобы в следующий раз обошлось без боли и крови. Если такое вообще возможно. Хама не успокаивается. Снова спрашивает холодно ли в походе. Говорит, что хотел бы быть рядом и греть своим телом. Хама совсем с ума сошел. А если бы послание перехватили? Неосторожный влюбленный юнец. Передает вино, то самое, которое они пили. Просит вспомнить его губы во вкусе вина. Согреться, как если бы грели его руки. Что-то приятно щекотное под сердцем. Нечто, что заставляет против воли улыбаться. Надо уже быстрее разделаться с этим восстанием и вернуться в Поднебесную. Но с умным противником надо быть осторожным, нельзя торопиться. Тал Тал сжигает неосторожное письмо с влюбленными глупостями. Смотрит на оставленное в стороне вино. Пить сейчас не лучшая затея. Противник может напасть в любой момент. Но в палатке действительно холодно. Можно немного выпить только чтобы согреться. Тал Тал наливает вино в чашу. Пьет медленно, невольно припоминая наглые руки Хамы под одеждой прикидывающегося пьяным канцлера. От второй чаши по телу разливается тепло. В груди становится жарко. Тал Тал оставляет вино и ложится спать. Не спится. В груди начинает печь сильнее. Это явно уже не от вина. Тал Тал садится на постели. Тело взрывается болью. Руки скручивает судорогой. Охватывает паника. Вздохнуть никак не получается. Сердце замирает и снова запускается в скором неестественном темпе. Отравили. Нельзя отключаться. Единственные мечущиеся мысли в ускользающем разуме. Тал Тал зовет стражу, потратив последние капли воздуха. Испуганное лицо стражника перед глазами появляется и тут же исчезают. Звуки доносятся будто издалека. Кто-то кричит в далеке. Взгляд цепляется за недопитую бутылку с вином. Все же был в Поднебесной тот, кто хотел себе должность канцера. Был близко, даже слишком. Тот, кто скрывал мысли за влюбленными глупостями. Тал Тал отдал ему должность канцлера сам, своими руками. Но не так трудно получить власть в Поднебесной, как эту власть удержать. И Хама удержал. Тал Тал пытается исторгнуть из себя яд вместе с кровью, втянуть хоть немного воздуха. Тело онемело, никак невозможно выплеснуть невыносимую боль. Внутри жжет раскаленным железом. Крика не выходит, только кровь выплескивается изо рта. По лицу течет теплое. Перед глазами лицо Пак Буль Хва. Надо успеть сказать ему, предупредить Ки. Голоса нет. — Скажи… — все что удается онемевшими губами. Последняя боль выкручивает тело. Накрывает тишина. Разум уплывает. Но не сейчас, он еще не сказал. Тал Тал хватается за последнюю мысль. — …императрице… — кровь подступает, глушит. И все заканчивается.***
Пак Буль Хва закрыл умершему глаза. Предплечьем стер слезу со щеки. Осторожно перенес тело покойного канцлера на постель. — Я скажу императрице, что вы погибли в бою, — он поклонился, отдавая последние почести.***
Со смертью Тал Тала больше некому было сдерживать повстанцев. Восстание добралось до Поднебесной, проникло во дворец. Хама был убит одним из первых. Не стало империи Юань. Не стало великой императрицы Ки, как не стало ее умного канцлера, помощника, учителя Тала Тала.