Водопад

Кровавое небо трещит по швам: из расколотых облаков струится грязный золотой свет, предвещающий конец жизни. Мир трясёт, колотит в лихорадке, земля отзывается жалобными стонами, всё живое оседает, поглощаемое неумолимым ходом погибели.  Она знала, что так будет. Ещё в те моменты, когда мудрые гадалки предсказывали кончину старого устоя, но кто мог предвидеть, что забвение ждёт не только их врагов? Прекрасная, вечно молодая королева, она бежит вверх по хрупким ступенькам, в самую высь башни, спотыкается, оборачивается на бушующий алый океан снаружи, однако не останавливается. Их последнее спасение, её надежда, её любовь… Она там, верно? Ждёт свою госпожу с очередным безумным планом, терпеливо и покорно.  Эльфийка вбегает через разрушенные землетрясением двери, бегло осматривает поплывшим взглядом церемониальную комнату. Башня вот-вот упадёт, она понимает — дрожь под ногами вовсе не от усталости, каждый многовековой камень грозится осыпаться в крошку, и опора под ногами нещадно склоняется. Она не сдерживает безумную улыбку, когда замечает родную фигуру. Королеве плевать, что руки человека запятнаны кровью, что рядом с ней лежат трупы родной расы… Девушка не сдерживается, в истеричном порыве хватает подолы платья, бежит к ней.  — Анариэль… — с благоговением шепчет драгоценное имя, которое не раз срывалось с губ в более интимной обстановке. Она сама выбрала его своей любимой человеческой рабыне, прекрасной, чудесной служанке, подобной скромному цветку, выросшему под ласковым взором луны. — Моя прелесть!.. — уже громче благоговеет эльфийка, обступая мёртвые тела собратьев.  Девушка хватается ладонями за талию человека, оседает на пол и вдыхает аромат знакомой кожи. Жадно, неистово, стараясь заглушить запахи железа, пыли, гнили. Смерти. Фигура юной рабыни остаётся неподвижной. — Анариэль, моя прелесть, моя драгоценность, ma chère… — у эльфийки жар, тело пожирает холодная дрожь, редкая испарина проступает на спине, ткань гадко липнет к фарфоровой коже. — Спаси меня, о, Анариэль… — щекой вжимается в лопатки, трётся и ластится, лишь бы почувствовать тепло столь дорогой плоти. Как же давно она не проводила время со своей питомицей?..  Лёгкая волна непонимания застилает эльфийке взор: мягкая кожа, в которую она так крепко вцепилась ногтями, постепенно растворяется, исчезает в золотистой дымке, после чего вся одежда рабыни покорно падает на землю, и сама принцесса вслед за ней. Девушка непонимающе начинает копаться в тканях, водит дрожащими ладонями по камням и начинает сопеть. — Анариэль?.. — движения становятся всё более резкими, агрессивными. Она откидывает всю одежду назад, пока перед ней не остаётся пустое место, — Анариэль?! — голос срывается на фальцет, кулаки бьются о твёрдый пол, и слёзы предательски застилают взор. — Не смей бросать меня! Не смей… — эльфийка начинает хныкать, прижимается лбом в то место, где стояла её рабыня.  Красный закат за окном предвещает начало нового мира.  *** Лёгкий ветерок ласковой волной колышет родные ветви деревьев. Древние кроны податливо прогибаются в едином движении, шелест листьев хором струится между плотными рядами. Тот аромат реки, что ощущается на берегу, плавно растворяется и тонет в свежести, источаемой бесконечными потоками зеленеющих ажурных переплетений.  Для Эводии это родная обстановка. Её скромная хижина расположена в глубинах лесов, она утопает в силуэтах природы, выгодно пряча эльфийку от посторонних личностей. Сейчас, покидая дом, охотница не может не гордиться тем, насколько же успешно она ведёт затворнический образ жизни.  В её планах нет ничего сверх меры: рядовой выход в поисках дичи, которую можно тихо и без лишних проблем застрелить — отчего-то сегодня не хочется расставлять хитроумные ловушки, сконструированные с полезными советами от Седрика; Эводия хочет убить парочку животных быстро и без суеты.  К сожалению, ей не удаётся с полной уверенностью убедить себя, что это от лени. У неё, безусловно, бережливый характер, она часто юлит и избегает лишней мороки, но с самого сегодняшнего рассвета странное ощущение не покидает тело. Эльфийка доверяет лесу, знает, что он не предаст. Однако всё равно не хочет задерживаться, предпочитает довериться такому непривычно тягучему чувству в животе.  Цепкие лазурные глаза особенно нервно скользят между деревьями — в каждой тени чудится нечто неуместное, любой шорох предвещает опасность. Эводия уверена, что даже будучи лучницей в рядах скоя’таэлей она не испытывала такой дискомфорт.  Впереди виднеется силуэт желанной жертвы. Эльфийка торопливо натягивает тетиву, умело прицеливается, уже видит, как туша животного замертво склоняется к земле.  Мурашки хлёсткой волной окатывают кожу. Пальцы непроизвольно сжимают оружие, но Эводия не шевелится. Страшнейший отпечаток смерти касается её плеч, обволакивает со спины, не ползёт дальше. Лишь игриво щекочет бока, ледяными лапами сдавливает рёбра и зазывает обернуться. На неё словно повесили тяжёлый, неподъёмный груз из боли и страданий. Ей дурно; она не понимает, как могла упустить такое чудовище, почему оно подобралось так близко. В висках бешено стучит, пока она как в бреду не начинает слышать шёпот.  «Мир попытался искоренить всё твоё сочувствие» Эводия не выдерживает и оборачивается. Это голос эфемерного существа: он витает в самом воздухе, танцует вокруг, но не стремится коснуться слушателя. Он зазывает, но не хочет, чтобы к нему приближались; он гипнотизирует, убаюкивает, но пробуждает лишь горечь, желчь, неопределённое ощущение тревоги в горле.  И охотница не может себя контролировать. Она делает шаг, второй. Ноги непроизвольно несут её туда, где смерть зародилась, откуда она возникла, притупляя и обезоруживая. «Давление сломало тебя, тебе не хватило внутреннего стержня» Это похоже на сон — лихорадочный, неестественный, но такой… правильный? Эльфийке чудится, будто, вот-вот, и она дотянется до причины своей тупой паники, схватит руками то, что не должно быть здесь. Стоит ей коснуться чего-то неизведанного, как пелена спадёт, и вернутся все вмиг утраченные цвета. «Возьми свои возможности и устрани все препятствия» Один голос множится, теперь вокруг воркует плеяда: мужчины и женщины, все шепчут что-то несвязное, агонизирующее. Эводия хмурится, стараясь отогнать нашествие безумия в разуме, и останавливается перед последним поворотом. Стоит ей обойти это дерево, знакомое, с теми же очертаниями, что и в обычных обстоятельствах, как она столкнётся с этим — воображение рисует самые сюрреалистические картины. Что могло вызвать такое помутнение рассудка? Отчего её так тянет к чему-то неизвестному?  Ладонь хватается за кору, которая жалобно скрипит под мощным сжатием. Ногти впиваются в дерево с такой силой, что даже через бесконечный океан голосов она слышит скрежет. «Отдай свою жизнь ради других…» Прежде чем шёпот закончит свою мысль, Эводия обходит злосчастное дерево.  Все звуки мгновенно пропадают. Остаётся лишь атмосфера, сотканная природой — тихий шелест сухих листьев проносится где-то там, фоном, остаётся скромным напоминанием о вернувшейся реальности.  Эводия не находит демонов или монстров, ничего сверхъестественного. Однако грудь всё равно сдавливают тиски недоумения. Среди кустов рябины валяется тело — в прикидку человеческое, юное, не совсем уж ребёнок, но до взрослости надо потерпеть. Лицом в грязь, голой спиной к небу, и никаких признаков жизни.  Эльфийка аккуратно приближается, будто к невиданному зверьку, готовому в любой момент напасть. Но человек не двигается и, кажется, даже не дышит.  Неужели это и есть то чудовище, породившее столь сильные миазмы? Кошмар, ставший явью, вторгнувшийся в размеренную жизнь этого леса.  Здравый смысл кричит: «Брось! Уходи! Это не твоё дело, закончи охоту и вернись домой!», — и Эводия делает шаг назад, почти подчиняется любимой тяге к простоте и отчуждённости от мирских забот. Действительно, это всё игра воображения, не более. Маленькое приключение фантазии, прихоть разума от нескончаемой скуки, ей хватит этого ещё на столетия вперёд… Но любопытство коварно флиртует, манипулирует: «Подойди, проверь биение сердца… рядом с ней нет следов монстров, нет следов человека, отчего-же она валяется тут? Совсем одна-одинёшенька, вдруг тот голос принадлежал ей?», — и Эводия останавливается. Глаза боязно хватаются за любую деталь, которая позволит противиться зову праздного интереса, но кроме одинокого создания в кустах не замечает ничего.  Эльфийка раздосадовано пыхтит, хватается руками за голову, и подбегает к ребёнку. Бегло проверяет грудь — та медленно и неглубоко вздымается, чудится, словно человечишка в глубоком беспробудном сне. Эводия краснеет, ругается себе под нос и убирает оружие; так, чтобы сподручнее подхватить податливую тушу и унести домой. Вот уж не представляла, что унесёт сегодня такую добычу в свою хижину.  Только когда тело ребёнка соприкоснулось с постелью девушка начала более тщательно проверять её самочувствие. Серьёзных травм, на первый взгляд, нет: лёгкие раны от жёстких веток, кожа, пускай и бледная, но вполне свежая, периодически возникает судорога в пальцах, и, наконец, сильный жар. Эводия боязно прощупывает пульс, гладит по лбу и понимает, что температура поднимается чуть ли не в считанные секунды.  А ведь эльфийка искренне надеялась, что проблемы с человеком закончились ещё в лесу.  Под звуки собственного ядовитого критиканства бежит к заветному ящичку с травами, торопливо достаёт нужные засушенные лепестки и следует на кухню. Когда в последний раз Эводия ухаживала за больными? Вероятно, в те времена, пока служила на пользу скоя’таэлям. Так странно; тогда она даже в шутку не могла представить, что будет ухаживать за человеком.  От собственных воспоминаний ныне охотница хмурится. Рука неосознанно сильнее вдалбливает пестиком лекарства в ступу. Рой бестолковых мыслей сам выстраивается в нужную, правильную линию рассуждений: «Ты устала, и это нормально. Всякий заслуживает счастья, неважно, если оно не соответствует чужим мечтам», — и Эводия стряхивает горсть получившегося порошка в стакан.  Пока она доставала кувшин из подполья, эльфийка не могла не обернуться — в очередной раз — на кровать со своей пациенткой. Стоило пальцам коснуться влажной ткани, как одна короткая мысль стремглав промчалась холодной волной по телу. А вдруг это проклятый ребёнок?.. Что, если Эводия притащила в свой дом и впрямь какое-то чудище, пускай и не в прямом смысле этого слова.  С кувшином в обнимку она вновь подходит к кровати, живот крутит от сомнений. На лицо — так не монстр, и не демон какой. Обычный человеческий отпрыск, на вид подозрительно зажиточный, но это ведь не делает её опасной? Как у любого больного у неё жалобно дрожат глаза, выступает пот в висках, дыхание приобретает сбитый ритм, рот открывается… Эводия мгновенно ставит кувшин на деревянную тумбу и склоняется к постели, глядя, как ребёнок начинает что-то отхаркивать. Она паникует от мысли, что это будет кровь, но с появлением резкого аромата горечи в ужасе хватается за первую попавшуюся под руку ёмкость — как же повезло, что это старая плетёная корзина, завалявшаяся под высоким ярусом лежбища. Эльфийка едва успевает склонить голову человека, как ту тошнит зеленоватой рвотной массой. Ей приходится стучать по спине, чтобы вся жидкость вышла — девочка не очнулась или, как ей чудится, просто не в состоянии до конца проснуться.  Лишь когда вместо желчной массы изо рта больной раздаётся хриплый утробный вой Эводия кладёт человека на место.  Несмотря на то, сколько ей пришлось повидать, чувство отвращения к подобным сценам не притупилось. Девушка презрительно отводит взгляд, нехотя берёт корзину. И выкидывает её с концами.  Преодолевая собственное отвращение, эльфийка всё же поит свою пациентку, и лишь потом открывает окна, чтобы избавиться от запаха гнили.  «Ты потом ещё больше пожалеешь, что подобрала её», — гнусная мысль щекочет разум, и Эводия может лишь укоризненно вздохнуть, усаживаясь за стул. Да уж, лучше бы этот день и не начинался.  *** «Не стоит гордиться победой над тем, кто даже не понимал, что вы играете» Ей кажется, что это говорит она, но губы её не двигаются. Пальцы намертво вцепились в кружку, она не отводит взгляд от нежного кофейного напитка. Если она обернётся, сзади будет всепоглощающая пустота её собственного разума. Там, где когда-то кипела жизнь, жили её родные и близкие люди, теперь лишь бездна, сотканная собственными усилиями. Если взглянет перед собой, увидит такую же пустоту, которую она оставляет после себя. Между ней и этой расселиной лишь одна игривая фигура, единственная, которая готова ждать сколько угодно ответа, вопроса, любой реплики, на которую она решится. Но она не может, физически не способна. Её гложет стыд, настолько знакомая эмоция, с корнями вошедшая в сердце и пустившая корни так давно, о, как давно… Длинные изящные пальцы терпеливо стучат по столу. Её гостья решает заговорить первая: — Мир попытался искоренить всё твоё сочувствие, — голос задумчивый, почти угрюмый. Но человеческое нутро ощущает явную фальшь. — Я старалась подобрать такое место, в котором тебя ждут наихудшие метаморфозы. Так и случилось! — она заливается смехом, радостно хлопает в ладоши и стучит по столу. Хозяйке этого обиталища хочется провалиться сквозь землю, — Давление сломало тебя. Тебе не хватило внутреннего стержня, — шёпотом, она давит дальше. — Твои руки запятнаны кровью, — к глазам подступают слёзы от того, с каким трепещущим удовлетворением это произнесено.  Гостья встаёт с места, с присущей ей грацией почти бесшумно отходит к окну и любуется массивными хлопьями снега, оседающими на бесконечные холмы сугробов.  — И вот, ещё одно испытание! — хихикает, гаденько и мерзенько, так, что спина покрывается мурашками. — Возьми свои возможности и устрани все препятствия. Это твой шанс сделать так, как тебе больше всего хочется.  Смятение. Тело содрогается от страха и отчаяния — какое коварное испытание ей подготовили на этот раз?  — Отдай свою жизнь ради других и закончи то, что когда-то начала.  Ей хочется взвыть, схватиться за голову, сломать всё, что её окружает.  Разум в бешеном ритме старается ухватиться за озвученную подсказку. Чутьё кричит о том, что это уловка — до сих пор ей приходилось переступать через себя, унижаться, страдать, но вовсе не осуществлять собственные желания.  Истерика наконец подступает к горлу от осознания. Она хрипит, слёзы горячим потоком срываются с глаз, и она вскакивает со своего привычного, насиженного места. Земля из-под ног пропадает, перед самым падением она видит довольную улыбку.  И понимает, что кошмар начинается вновь.  Тело приземляется на жестковатую, не очень приятную поверхность. Горло жжёт, живот горит нестерпимой болью, все конечности ватные, но девочка умудряется крепко впиться пальцами в простыню, сжимая ту до треска. Звук, который она издаёт, должен быть криком — вместо этого вырывается сухой хрип, следом провоцирующий протяжной кашель.  Где-то на фоне улавливает звук шагов и инстинктивно начинает ползти вбок, хотя со стороны это похоже на предсмертные судороги. С места она так и не сдвинулась, как в дверном проёме показалась… Эльфийка.  Ей становится ещё хуже.  — Очнулась, — почти удивлённо констатирует факт незнакомка. — Я уж думала ты помрёшь. — Девушка хватается за голову и устало потирает лоб, опершись о дверной косяк. У девочки, вероятно, ничего кроме страха на лице разглядеть нельзя.  — Эй, я за тобой ухаживала, если что, — в обиженном жесте эльфийка изгибает бровь, спокойно приближаясь к постели, — Если бы не я, ты бы умерла от лихорадки под кустом рябины, — сухо констатирует факт, безо всякой жалости к человеку.  — Где я? — голос — тихий, слабый, действительно как у покойника.  Спасительница в крайнем недоумении осматривает больную с ног до головы. Теперь внутри неё зарождается недоверие.  — Ты в моей хижине, в лесах рядом с Флотзамом. Сама не помнишь, как тут очутилась? — и облегчение, с которым вздохнул человек, вызывает нотки раздражения в груди.  — Нет. Нет, я… не помню, — ликование от такой новости успешно конкурирует с болью.  Это и впрямь другое место. Пускай ей даровали ещё одно испытание, хотя бы не вернули в тот же самый мир — быть рабыней не прельщает. — Извините, — резко осекается и виновато поднимает взгляд на эльфийку, — Спасибо, что спасли меня.  Недовольства в лазурных глазах меньше не становится, но, определённо, она на верном пути. Напряжённые плечи девушки опускаются, равно как и подбородок.  — Как твоё самочувствие? Ты резко вскочила, провела в отключке три дня, — она уверенно опускается на кровать и протягивает ладонь ко лбу пациентки. Так, как делала это всегда, только теперь человек инстинктивно попытался отпрянуть. — Мхм, температура держится… — Очень болит горло, — совсем скромно прохрипела, непроизвольно опуская взгляд.  Ей стало неловко от собственной мысли: «Почему и здесь эльфы такие красивые?». — Ах, конечно, — словно припомнив нечто полезное, голубоглазая незнакомка отстраняется. — Тебя тошнило желчью первые сутки, и потом остался лишь кашель. Неудивительно, — с некоторым омерзением озвучивает неприглядные детали. — Я принесу ещё молока. Ты почти всё единолично выпила, — губы растягиваются в ехидной усмешке. Пускай она и озвучила это с пакостными намерениями, отчего-то эльфийке радостно видеть бурный румянец, проступивший на щеках и ушах человека.  «Это объясняет боль в животе», — девочка скромным жестом гладит пузо, смиренно рассматривая своё юное тело, — «Опять этот возраст. Как же ты…», — рот кривится в раздражении, обиде, совсем детской, так и не прожитой с годами упавших на голову испытаний. Пока спасительница тихо орудует в другой комнате, гостья расплывчатым взором осматривается.  Совсем знакомый беспорядок: спальня похожа на склад, на первый взгляд, барахла, с разбросанными на любой удобной поверхности одеждами, трофеями с охоты; стены обшарпанные, местами неровные, углы заставлены сундуками, ящиками, коробками, мешками, где-то за ними виднеется разнообразное оружие. Иной бы, глядя на такую вакханалию, ужаснулся беспорядку, но девочка видит в этом систему, понятную хозяйке жилища. Ей комфортно жить в таком хаосе, потому что она сама его породила, и ей одной положено в нём разбираться. К тому же, среди валяющихся на видном месте вещей нет ничего лишнего — абсолютно всеми этими предметами эльфийка пользуется, они пригодятся в любую минуту.  Девочка хихикает собственным наблюдениям, вспоминая свою комнату.  Эльфийка возвращается, как и обещала, со стаканом молока.  — Как тебя зовут, luned? — она садится на кровать рядом, по-свойски. Очевидно, сильно скучала по своему лежбищу.  Лесная незнакомка поднимает растерянный взгляд на свою спасительницу — та не может сдержать мысли: «И правда Aen woedluned», — глядя на проницательные, необычно взрослые для ребёнка изумрудно-зелёные глаза.  — Ана, — почти нехотя имя срывается с её губ, пока она скромно протягивает руки к стакану.  — Эводия, — эльфийка отдаёт заветное пойло пациентке, не отводя от той чуткого взора. — Откуда ты, Ана? — задаёт вопрос после того, как девочка сделала первый глоток, теперь с нескрываемым подозрением.  Ане приходится укусить себя за внутреннюю сторону щёк, чтобы не выдать улыбки. Ей не смешно; это защитная реакция, часто воспринимаемая как нахальство.  «Что ей сказать?» — осознание накрывает с головой. Она ничего не знает об этом мире, о его правилах, законах. Чёрт, в прошлом она дожила до двадцати пяти лет, теперь же ей вновь одиннадцать. Это тело растеряло все накопленные навыки, в пальцах не чувствуется покалывание магии, она опять беспомощна.  — Если я расскажу Вы не поверите… — с виноватой усмешкой вырисовывает невидимые узоры на стакане, ногтями задевая гладкую поверхность, — Меня… похитили, понимаете? — это не ложь. Ана лишь… опустила некоторые детали. — Одна жестокая женщина, — боязно поднимает взгляд на эльфийку и, к своему облегчению, замечает зерно понимания, пускающее свои плоды. — Ах, неужели в… — Эводия что-то тщательно припоминает, теперь, краснея, стыдливо глядя в окно. Бордель. — Что произошло в дороге? Где остальные? — теперь с беспокойством озирается на единственную выжившую. Ана припоминает аромат гнили, крови, яму с мёртвыми, в которую её скинули незадолго до катастрофы.  Рвотный рефлекс срабатывает сам по себе и она прикрывает рот ладонью.  — Извините, я… провела большую часть пути во сне. Не помню ничего, всё слилось в пятно, — голос дрожит непроизвольно, но это работает ей на руку. Эводия забирает стакан из трясущихся пальцев. — Понятно. Пока что не думай об этом, — примирительно улыбается, после чего встаёт с постели. — Ты слишком резко очнулась. Отдыхай, я зайду позже. Здесь ты в безопасности.  С этими словами эльфийка покидает комнату. Нож, спрятанный в потайном чехле на бедре, не пригодился.  Эводия прожила достаточно, чтобы распознать неправдивость в истории ребёнка. Это не совсем ложь, но рассказ вот-вот затрещит по швам от недосказанности, и опытная охотница не может ей поверить.  «Даже если предположить, что на них напали, кто стал бы выкидывать такой ценный груз в глубины леса?» — девушка достаёт нож и задумчиво крутит его в руках, — «Для дома терпимости везти чью-то богатенькую дочурку?» — Эводия скалится, бордель во Флотзаме точно не промышляет таким бизнесом; по телосложению эта девочка далеко не крестьянка, слишком уж пухленькая и скромная, речь — чистая, по глазам умная и не по годам развитая, — «Если только…» — раздражённо прячет нож обратно, с некоторой нервозностью хватая со стола пергамент, — «Это проблемы Лоредо», — в любом случае, эльфийка в безопасности. Проблемы остальных её не касаются.  Как только luned выздоровеет Эводия подумает, что делать с ней дальше.  Вместо сна Ана анализирует своё положение.  До сих пор её швыряло в гущу событий, с самого начала «жестокая женщина» дарила ей испытания, измывалась и, разумеется, насмешливо следила за мучениями своей жертвы. Но сейчас, кроме жуткой головной боли, аллергической реакции на лактозу и привкуса чего-то тухлого во рту Ана ничего не чувствует.  «Алгоритм действий такой же, верно?» — откидывается на старенький матрас и вымученно рассматривает потолок. — «Узнать, что из себя представляет этот мир, понять, ради чего она закинула меня сюда…» — всплывают слова мучительницы из сна, — «Сделать так, как мне хочется…» — губы сжимаются в тонкую полоску.  Ана была так близка. В том, прошлом мире; как ей показалось, она нашла своё спасение.  «Ах, но кольцо Голден не попало сюда со мной», — от досады глаза печёт наворачивающимися слезами. — «Ничтожество. В такой ответственный момент сомневаться… свобода была так близка, я ведь…» — фантомное касание ладоней на талии заставляет всхлипнуть, — «Ты продала собственную свободу, чтобы спасти их. Ты и вправду не заслужила счастья», — горько усмехается, прежде чем запустить пальцы в волосы и с силой стянуть их, будто в попытке вырвать с корнем.  Сколько бы она ни отчаивалась, сколько бы жизней ни отдала, всё равно колкая, едкая боль в груди не утихает — она растёт как опухоль, пускает гнойные корни по всему телу. Эта агония невыносимая, ставшая частью её души, она не даёт спокойно вдохнуть.  «Ещё один мир, я так не могу…» — молчаливый рёв уже не остановить, как рыба, она открывает рот, выпускает накопившийся воздух, но не издаёт ни единого звука, пока горькие слёзы катятся по щекам, — «Я больше не могу, пожалуйста, избавь меня от страданий, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…» — сопли проступают незаметно, Ана вытирает слюни и сворачивается в клубок.  Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.