Зеркала

Как всегда, я приехал первым. Объехал приткнувшийся возле крыльца красный форд, загнал свою субару в гараж на две машины, оставив для Анри, как и в постели, свободной левую сторону. «Привет, — я улыбнулся дому, — прости, что давно не приезжали». Он снисходительно блеснул отражением последних солнечных лучей в огромных стёклах, приветственно кинул в лицо снежной пыли с крыши. Он тоже обрадовался: ему надоело месяц стоять пустым, ему хотелось быть живым, полным света и тепла. Как и мне. Мы оба оживали благодаря Анри. На крыльцо, поправляя на груди клетчатый шарф, вышел Роже, махнул приветственно рукой. Я поздоровался, и мы минут десять поболтали. Ему льстило внимание, а мне было нетрудно. Роже обстоятельно рассказал, что он сделал в доме, посетовал, что вентиль у котла немного заедает, обещал на неделе проверить, сообщил о начале ежегодной местной ярмарки, пожаловался на боли в колене и обругал нового мэра, «этого выжившего из ума старика», кто был моложе самого Роже лет на десять. — Вы надолго, месье Дегласс? — спросил он под конец монолога. — Днём в понедельник уеду, — как всегда ответил я. И Роже, как всегда, недовольно нахмурился. Он искренне не допускал, что кто-то в здравом уме может выбрать жизнь в городской квартире. Я его понимал. — Внучка просила, — вспомнил Роже, открыв дверь форда. — Напишете ей? Порылся в бардачке и вернулся к крыльцу с книгой. По центру глянцевой обложки торчала из земли растопыренная грязная пятерня, сзади маячил мужской силуэт с ножом в руке, а имя автора «Жан Дегласс» обрамляли брызги крови. Значит, внучка Роже, вспомнить бы ещё её имя, полюбила триллеры? Хотя, скорее всего, просто решила похвастаться перед подружками автографом местной знаменитости. Роже протянул мне книгу, конечно же, не подумав про ручку. Ну да, предполагается, что она у писателей всегда с собой. Обычно так и есть, ношу как раз для подобных случаев. Но не сегодня. Пообещал, что не забуду и оставлю подписанный экземпляр «Кричащих в темноте» на столе, когда буду уезжать. Сунул книжку под мышку, подхватил с крыльца пакеты и зашёл в дом. Постоял, прислушиваясь. Непонятно, как это объяснить, но тишина без Анри ощущалась совсем иначе. Какой-то пустой. Я отнёс на кухню продукты, замариновал мясо. Специально купил сухие палки невнятной травы, начитавшись, что розмарин придает какой-то там особый вкус. Мне плевать на все приправы, я не гурман, но хотелось сделать всё по правилам. Как делал Анри, когда готовил, скрупулезно соблюдая рецепт. Помыв мандарины и виноград, я сгрузил их в большую разноцветную керамическую плошку и отнес в гостиную, поставил на низкий столик. Развел камин — с ним сразу стало уютнее. Пристроил на каминную полку небольшую коробочку в зелёной с красным обёрточной бумаге, расправил помявшийся в дороге золотистый бантик. Рождественские цвета, как положено. Жаль, не догадался купить и привезти ёлку. Или попросить, чтобы Роже привез. За домом есть небольшие ёлочки, но их жаль. Жаль, что мы не встретим само рождество вместе с Анри. Жаль-жаль-жаль, колокольчики звенят. «Oh, jingle bells, jingle bells…» — напел и скривился: скажи спасибо за то, что есть. «Спасибо!» — сказал я искренне в чернильное бархатное небо, когда вышел вновь за дровами. Привычно подмигнул Полярной звезде нависшей над вершиной горы — ты же меня всегда выведешь, верно, подруга? Затопил сауну, раздумывая — доберёмся мы до неё сегодня или нет. Если Анри приедет поздно, то вряд ли. Часы показывали начало восьмого. Все нормальные люди стараются закончить в пятницу пораньше, но мне достался чёртов трудоголик. И скорее всего завтра утром Анри снова сорвётся «всего на пару часов». Я ревновал его к жене, но гораздо сильнее ревновал к работе. Смешно. А ревновал ли он меня, я не спрашивал. Как и про свою ревность не говорил. Но делал всё, чтобы он думал обо мне, когда я не рядом. Даже, если мои поступки показались бы со стороны… Неважно, как бы показались. В наш прошлый совместный уик-энд, месяц назад, Анри осторожно, чтобы не разбудить меня, выбрался утром из-под одеяла и сел на постели. У нас слишком мало времени на двоих, чтобы я спокойно продолжил спать, когда он выскользнул из моих рук. Я тут же перекатился на опустевшую левую сторону кровати, втянул с подушки родной запах. — Я ненадолго, — предсказуемо сказал он. — Нужно встретиться с партнёрами. Небольшое совещание. К двенадцати вернусь. — Погоди минуту, у меня кое-что есть для тебя, — попросил я. Положил ладонь ему на обнажённое бедро, удерживая. А второй залез в ящик тумбочки, где помимо всякой полезной всячины вроде смазки и анальных шариков дожидался с вечера небольшой пакетик с бельём. — Надень. Сунул его Анри в руки и включил прикроватную лампочку, чтобы видеть реакцию. — Что это? — он вытряхнул на ладонь кружева и с непонимающим лицом расправил. — Просто мужские трусы, — я спрятал улыбку в подушку. — Это?! Ты шутишь? — Анри обернулся, чтобы убедиться, что я не прикалываюсь. — Просто надень, — сказал я. — Я это не надену, — отказался он, кончиками пальцев растянув перед собой небольшую кружевную тряпочку. Между прочим, конструировали специально под мужское тело, чтобы нигде ничего не сжимало и не давило — я читал отзывы перед тем, как заказать. — Надень, — приподнявшись на коленях, я обхватил Анри со спины, погладил ладонями по груди и животу, коснувшись сосков, царапая их ногтями. — Надень, — прошептал в ухо, прихватывая край раковины губами. — Я хочу, чтобы ты сидел на своём небольшом, таком важном и ужасно серьёзном совещании в них. — Жан-Мари, — протянул он моё полное имя, прекрасно зная, как я его не люблю. Решил, на меня подействует отрезвляюще? — Хочу, — сжав его сосок пальцами, повторил я. — Это же… я не смогу в них… — Анри ещё пытался сопротивляться, но я уже слышал, как изменился его голос. И как забилось учащённо сердце под моей ладонью. — Сможешь. Ты будешь очень серьёзным, очень деловым, самым крутым партнёром в своей супер крутой адвокатской конторе. Ты порвёшь всех. И никто, кроме меня, не узнает, что под официальным строгим костюмом, под всей внешней холодностью скрывается немного… фривольности и доступности. — Ты хотел сказать разврата и похоти? — уточнил Анри нарочито недовольно, но сам уже сдался, уступил, я чувствовал. — Да, именно это я и хочу сказать, — опустив руку ниже, я обхватил его вставший член. — Тебе же нравятся мои разврат и похоть? — Да-а, — он откинул голову мне на плечо, потёрся макушкой. — Мне очень нравятся. Но мне уже пора, иначе я опоздаю. — Я знаю. Поэтому быстро упаковывай всё это, — говоря, я сжал его член, — в то, что у тебя в руках, и марш на свою встречу! — Ты садист, — простонал он. — Ещё какой, — улыбнулся я, целуя его в основание шеи, в выступающие первые позвонки. — А когда ты вернёшься, заведённый и неудовлетворённый, я сниму их с тебя и… — И что? — он прогнулся в спине, подставляясь под поцелуи. — И мы тоже проведём совещание, — пообещал я, отстраняясь и шлёпнув пониже спины. — С очень важным вопросом на повестке: дать ли тебе кончить. — Аррр! Он вскочил на ноги и рванул к шкафу, судорожно принялся доставать одежду, дергая за вешалки, спеша натянуть брюки. — Не боишься, что это я буду решать, кончишь ли ты? — не оборачиваясь, спросил он своим фирменным адвокатским голосом. — Не боюсь. С тобой я ничего не боюсь. Он повернул голову, сверкнул глазами. Я откинулся обратно на подушку и смотрел на него, любуясь. Мне было охуенно хорошо. Когда он вернулся, стало ещё лучше. Кружева до ночи не дожили. И мы оба кончили, как решили единогласно на небольшом совместном совещании. От воспоминаний встал член. Это постоянная реакция на мысли об Анри и случается по несколько раз на дню, хотя я был уверен, что подобное возможно в шестнадцать, но никак не в сорок. Надо отвлечься. Иначе, когда он приедет, я ему даже поесть не дам, сразу потащу в постель. Мог бы — приковал к ней и не выпускал никуда. Н-да. Самое время переключить внимание на жестокого маньяка, удерживающего очередную юную девушку в плену, и направить фантазию в полезное русло. Перед тем, как приняться за главу, а ведь именно это официальная причина поездок за город: привести мысли в порядок и проработать идеи в тишине и покое, я налил большую кружку кофе. Вышел на веранду и сел, закинув ноги на бревенчатую перегородку. Неторопливо прихлёбывал кофе, смотрел на снег, на еле видимое в темноте среди чёрных деревьев озеро. Взгляд постоянно убегал на ведущую через лес дорогу: не покажется ли свет фар? Нет, слишком рано: Анри предупредит, когда выедет с работы. Я курил, наблюдая, как на морозе дым собирается кучевым облачком и медленно неохотно рассеивается. Когда всё началось? Когда мы впервые рухнули в то, чему даже при своём неплохом словарном запасе я не мог подобрать определение? Банальные «страсть» и «любовь» не передавали полноты картины. Или моё сумасшествие — это ближе к истине, — началось ещё до реальной встречи? Да. Задолго. Прикурив вторую сигарету от первой — надо меньше курить, вот и Анри мне об этом не раз говорил, — я мысленно вернулся к нашему знакомству почти два года назад. Вспоминал и в который раз удивлялся, насколько судьба или всемирная сеть, что прозаичнее, умеют подкидывать неожиданные встречи. И ты ни за что не предскажешь, к чему они приведут. Даже открыв черновой вариант главы с предварительным заголовком «Кровь-кишки», я видел не несчастную жертву серийного убийцы в грязном подвале, а себя в момент затянувшегося творческого кризиса позапрошлой весной. Мне тогда казалось, что я тоже заперт в четырёх стенах, которые постепенно смыкаются, а выхода нет. Работа у меня, конечно, не пыльная, так считают многие, и я готов согласиться, но и в ней случаются… проблемы. Например, когда ты не можешь ничего, а все ждут от тебя активности, бодрости и, мать его, оптимизма. Списывая «временный упадок сил» на последствия коронавируса. А у тебя нет никакого упадка. Тебе просто хочется лечь зубами к стенке и лежать. «Окей, дружок, я понимаю, у тебя непростые дни, такое случается, — мой агент проявил несвойственную для него мягкость, когда я отказался от устроенного им интервью в третий раз. Но дальше он продемонстрировал, что бульдожья хватка не ослабла: — Не хочешь ни с кем общаться, не надо. Но тогда выкладывай какую-нибудь хуету в сеть! Пусть обсуждают! Неважно, что о тебе говорят, главное, чтобы говорили, — вещал Артур, включив менторский тон, от которого тянуло блевать. — Будь откровенен и провокационен, но, конечно, не переходи грань, помни о толерантности и будь аккуратен в высказываниях!». На мрачный вопрос, как это возможно совместить, последовал гениальный в своей простоте ответ: «Ты писатель, вот и думай. Но давай уже, делай хоть что-то, пока тебя не забыли. Не всё мне отдуваться». Учитывая истекающий договор с издательством, а ведь его могли и не продлить, если бы решили, что автор Жан Дегласс, то есть я, выпал из обоймы популярных беллетристов, такой компромисс показался мне вполне приемлемым. Уж несколько слов-то я смогу набрать? Если сделать усилие? А в итоге получилась рваная истерика в буквах, заканчивающаяся восклицательным знаком, как криком. Я орал, что больше не могу, но кто это хотел слышать? С подачи Артура на следующий день Лиз выложила постановочную фотку: грустная мадам Дегласс в черных очках сидела в кафе над одиноким круассаном. У верных фолловеров мгновенно возникло подозрение о разладе в нашем семействе, а после снежным комом разрослось до версии о домашнем насилии. Тот, кто пишет о маньяках, наверняка и сам немного с приветом, логично? Артур остался доволен количеством комментариев и просмотров, похвалил «так держать!». Что писали под фоткой Лиз, я не выяснял, а под моим постом кто-то жалел, что спиваюсь, кто-то влёт меня осудил и писал, что по такому гаду тюрьма и психушка плачут дуэтом, кто-то защищал, мол, все творческие с придурью… Я просмотрел мельком, не задерживаясь. Как и несколько сообщений в личке: реклама рехаба, реклама чудодейственных таблеток «после первой почувствуете отвращение к алкоголю», призыв обратиться в лоно церкви, призыв сдохнуть, чтобы очистить мир, просьба о деньгах, предложение секса, объяснение в любви — всё в ЧС. «Да ёжтвоюмедь! Был бы рядом, тряхнул хорошенько! Соберись, тряпка! Какого хрена?! Пинка тебе отвесить хорошего до бассейна и заставить до умопомрачения наматывать за день кэмэ эдак пять, да на время, чтоб не расслаблялся!» А вот на этом сообщении я завис: нихуясе реакция, подумал я. А ещё — кто этот хуй с горы, что вздумал меня учить?! «Соберись, тряпка»? А не засунул бы ты свои советы куда подальше? Что ты, блядь, обо мне знаешь? В реале бы в табло получил. Палец уже лёг отправить в ЧС. Но меня взяла такая злость — первая сильная эмоция за долгое время, что я не поленился ответить и послал на хуй, уверенный, что переписка на этом закончена. Даже забыл заблокировать. Через неделю получил ещё одно сообщение от того же советчика. Язвительно-резкое, но пронизанное обидой между строк. Почему я её почувствовал, как и, главное, зачем? К тому времени я уже остыл и отнёсся спокойнее. Ответил без мата (вспомнив, что я же, ебаться в край, приличный человек, даже местами культурный: профессия обязывает), но чётко обозначил примерно то же направление, что и раньше. «Просто. Сходи. В бассейн. Ну или нажрись. Похуй», — пришло в ответ. И тут же упал донат. С лаконичным пояснением: «На абонемент». Годовой и для всей семьи, включая спа процедуры. Однако. Разумеется, донаты я получал и раньше, но обычно вменяемыми суммами и с благодарностями за творчество. А не с пинком под жопу. Он нормальный? И — кто он? Я стоял у рабочего стола и пялился, то на экран телефона с сообщением о переводе, то в окно на слепящую яркость апрельского неба. Да уж, «тряхнул». В поднявшейся взвеси ила и ряски моего мутного болота равнодушия любопытство выплыло наверх поплавком и маняще закачалось. Говорят, любопытство неотъемлемый спутник всех писателей. Крючок, на который можно поймать. В итоге я всё же поблагодарил. Слово за слово день через три завязалась ни к чему не обязывающая переписка. Мы говорили обо всём подряд. Обсудили проблемы профдеформации, криптовалюту, рыбалку, метавселенную, стихи и музыку, выяснив, что во многом наши вкусы совпадают. Я узнал, что Анри старше на пять лет, по профессии адвокат и, как понял, довольно успешный. Оказалось, мы оба живем в Квебеке. Только в разных концах города — просто информация, просто тема для разговора. Ни о каких встречах и мыслей не было. Зачем? Обоим не нужно. Через какое-то время я поинтересовался, что же в том апрельском посте было такого, что вызвало желание «макнуть в бассейн». — Он был как предсмертная записка. Я боялся, ты что-нибудь сделаешь с собой. Гораздо позже я понял, что Анри был отчасти прав — я настолько тонул в сером беспросветном киселе депрессии, что, как знать, мог и не выплыть в итоге. Но осознание пришло потом, когда я полностью выкарабкался и оглянулся. А тогда я лишь мысленно хмыкнул, не желая признавать, что не справился бы сам, и спросил о другом: — Ты говорил, тебе понравились мои книги, почему? Только давай честно, не надо втирать всю ту хуйню, что пишут критики в проплаченных рецензиях на обложках. С трудом верилось, что немудрёные криминальные истории с главным героем выпивохой, грубияном и социофобом — да-да, моё альтер эго, я и не отказывался никогда, — могли запасть в душу. Нет, что Анри читал детективные триллеры, я понять мог. Они вполне подходят, как лёгкое чтиво в дороге, или на ночь, чтобы отвлечь мозги после напряженного дня в суде. Но поверить, что впечатлило настолько, чтобы найти страницу автора, отслеживать публикации и вдобавок переживать за этого самого автора из-за нескольких строк? Причём, впечатлило не экзальтированную безмозглую девчонку лет пятнадцати, а взрослого умного человека? Не-а. Так не бывает. — Гуляешь вот по галерее, каких только картин нет, — Анри начал издалека. — Больших, маленьких, красивых, глубоких, и не очень. А потом — бац! И зеркало. В пол. Другие сморят как на картину, проходят, а ты на себя в зеркало смотришь. У каждого свои зеркала… Вон, ещё кто-то застыл у другой картины, только для тебя это картина, а он в своё зеркало пялится от удивления. Твой Гордон Кроу — моё зеркало… Не буквально, конечно. И конечно, каждый видит своё. Все ценят картины, но торкают именно зеркала. Значит, преуспевающий адвокат с банковским счётом, как минимум, в шесть нулей, если судить по той легкости, с которой он выбросил на ветер, пардон, на хлорированную воду приличную сумму, увидел что-то близкое в практически нищем, одиноком и разочарованном жизнью частном сыщике? Невероятно. Но зачем бы ему врать? Поплавок любопытства притопило и повело в сторону — поклёвка. Тогда я не стал расспрашивать. И мы продолжили общаться. Обо всём. О путешествиях, детях, снах, о марках машин и неслучайных цифрах. О королях и капусте. Я продолжал узнавать Анри. Про его жизнь, его любовь, его потери. И постепенно понимал, что он не соврал, говоря про «зеркала». Да, в нём было что-то общее с Гордоном Кроу. И общее со мной. Каждый откровенный разговор прибавлял маленькие крючки, сцепляющие нас. К концу лета я начал проверять сообщения. Я начал ждать. И скучать. Ещё не отдавая себе отчет, что жду и скучаю. Образовавшуюся плотину «дружеское, ни к чему не обязывающее общение с интересным человеком» снесло до основания всего одно ночное сообщение Анри. Ответ на неосторожно оброненную мной фразу о доминировании и подчинении вылился с сумасшедшим надрывом. Боль, злость, любовь, отчаяние — на пределе. Наотмашь. «Ты тут не при чём» — единственная фальшивая нота вдогонку. Слишком явная в своей поспешности. Будто выставленные к земле руки, чтобы смягчить падение с небоскрёба. Или попытка защитить. Чтобы я отошел, не пытаясь поймать и не рискуя покалечиться острыми зеркальными осколками. Ещё как при чём. Я попал в водопад его чувств и задохнулся, а когда вдохнул снова, всё стало иначе. Всё. Но я не жалел. «И не жалею», — сказал вслух. И вместо того, чтобы помочь отважному детективу Гордону Кроу поймать опасного преступника, стал печатать, что бы сделал с Анри, если бы тот был рядом. Иногда он засыпал в соседнем кресле под пледом, пока я клацал по клавишам. Каждый раз я обещал себе, что не буду его будить. И каждый раз нарушал обещание. Не мог удержаться, глядя на спящего расслабленного Анри, тёплого, податливого и полностью принадлежащего мне. Я пристраивался, гладил его, подлезая под резинку домашних штанов, целовал лицо, тёрся о пробившуюся к ночи щетину, пока он ещё в полусне не начинал отвечать. Тогда стаскивал с него всё, загибал ноги к плечам и трахал, смотря, как кривится его рот, ощущая, как мечутся руки по моей спине, сжимая, вдавливая… Расписал в таких красках, что чуть сам не кончил. Решил скинуть в будни ему на почту, пусть, читая, отвлечется от работы — хоть так ненадолго урву несколько минут у этой прожорливой суки. Сохранив файл, я вновь вышел на улицу, вдохнул полной грудью воздух, проверил телефон. Может, оповещение не сработало или Анри забыл написать? Стоило достать телефон, щёлкнуло сообщение: «Выехал». Множество раз замечал, что будто чувствую, когда он напишет — и беру именно в этот момент телефон. Случайность, конечно. Стоп, что? Выехал?! Времени девять. Ему ехать час, не меньше. Да он охуел! Я не дам ему сегодня спать. И не ебёт, что он устал за рабочую неделю, вкалывая по десять-двенадцать часов в сутки. Он у меня ещё и сидеть потом нормально не сможет пару-тройку дней! Наверное, доля истины в том, что триллеры про маньяков не может писать полностью психически здоровый человек, всё-таки есть. Рядом с Анри из меня рвалось что-то неуправляемое. Жадно-требовательное. Меня невыносимо тянуло не просто быть с ним, а обладать им целиком и полностью. Сжимать до хруста костей, целовать, терзая губы и язык, оставлять на теле следы: синяки, засосы, отпечатки зубов. Или багровые вздувшиеся полосы от кнута. Анри не пугала моя одержимость. Он не возражал, наоборот, оказался ещё более ненасытным, чем я. Не пытаясь затормозить на краю пропасти, он увлекал в неё вместе с собой. И ему тоже хотелось носить мои отметины. На первом этаже дома три комнаты: гостиная, кабинет и ещё одна, скорее всего, изначально запланированная под гостевую спальню. Но мы придумали использовать её иначе. В ней высокий потолок, деревянный пол теплого солнечного цвета и сам теплый. На нём можно сидеть голым — одним ясным воскресным днём полгода назад Анри так и сидел в ожидании меня. По нему можно ходить босиком, что я и делал, войдя в комнату одетым только в кожаные чёрные штаны. Гордона Кроу я бы так в жизни не нарядил, не рискуя нарваться на критику в использовании заезженного порно-штампа. Но в реале штампы работают на «отлично». Анри завёлся с полувзгляда на чёрную кожу, обтягивающую мои ноги. А мне безумно понравилось, как он сглотнул и облизал губы, не в силах отвести глаза от выпуклости у меня под ширинкой. Только, когда я скрестил перед собой руки с зажатым в них кнутом, он отвлекся и посмотрел мне в лицо. Поплывшими влажными и охуенно блядскими глазами. Не вставая, он подполз к моим ногам. Нагнувшись к самому полу, трепетно коснулся губами моей ступни и выпрямился, усевшись на пятки. Глядя снизу вверх, с нетерпением ожидая моих слов. — Ты такой красивый, — горло перехватило от всепоглощающей нежности, и голос прозвучал хрипло. Сжатой ладонью, в которой держал кнут, я провел Анри по щеке, и он прикрыл веки, целиком отдаваясь мимолетному касанию. — Я хочу высечь тебя. Так, чтобы ты кричал от боли. Ты согласен? — Да-а, — произнес он с выдохом. — Я полностью твой, ты можешь делать со мной всё, что захочется. — К столбу, — выпустив из кулака свёрнутый кнут, я щёлкнул кончиком о пол. Повторять не потребовалось, Анри поднялся, заворожено глядя на длинную чёрную змею в моей руке. От частого дыхания его грудь ходила ходуном. — Я прекращу, когда ты закричишь, — пообещал я. Анри кивнул, но я засомневался, что он понял хоть слово. — Слышишь? — коснулся его руки, провёл по предплечью. — Когда будет нетерпимо — кричи. — Да, я буду кричать, — согласился он. Не со страхом, а с предвкушением. Мы вместе подошли к столбу, и он сам продел руки в петли креплений, схватился, чтобы удержаться под ударами. Расставил для устойчивости ноги и выпрямил спину. Задница рефлекторно напряглась, когда на неё опустилась моя ладонь. Я прижался грудью к лопаткам Анри, задвигал бедрами, имитируя фрикции: чувствуешь, как эти кожаные штаны трещат по швам от моего желания? Он прерывисто простонал: — Пожалуйста… Отойдя на пару шагов, я размахнулся для первого удара. Он вылился в потрясающий звук, четкий, короткий и в то же время странно протяжный, словно звучал эхом и после соприкосновения с кожей. Наверное, это кровь зашумела у меня в ушах. Анри дернулся всем телом, с силой сжимая пальцы на ремнях, но не закричал, только глухо выдохнул и снова встал ровно. Появился первый след: ровная розовая полоса через ягодицы. А через пару секунд ещё одна чуть выше. — А-ах… Очередной удар лёг ниже первой отметины. Четыре, пять. Белых участков на коже всё меньше, а Анри не кричал. После седьмого, который пришлось направить на спину пониже ребер, чтобы не попасть по костям и не бить по предыдущим следам, до меня дошло, что Анри не закричит. Даже, когда будет терять сознание от боли. Отбросив кнут, я подошёл. Ухватил за волосы, оттянул его голову назад и приказал: — Кричи! Укусил с силой в основание шеи. И он наконец-то выпустил крик. Я помог Анри выпутать кисти из петель. Развернул к себе и подхватил под мышки его обжигающе горячее и обессиленно-тяжёлое тело. — Как ты? Привалив к себе на грудь и пристроив голову на плечо, я убрал у него со лба мокрые от пота пряди, поцеловал в закрытые веки, слизнул соль с ресниц. — Меня нет, — выговорил Анри, с трудом сглатывая и слабо улыбаясь красными искусанными губами. — Почему ты не закричал? — я спросил, догадываясь о причине. Но хотел, чтобы он сказал мне сам. Добиться прямого чёткого ответа от высококлассного адвоката, если он по каким-то причинам не хочет отвечать — нереально. Скорее получится пробить лбом стену. Это я знал на собственном опыте. Анри умел профессионально уходить от неудобных вопросов, на которые, как ему казалось, он дал бы неудобный для меня ответ. Включал избирательность слуха, выдавал близкую к нужной, но на деле пустую информацию, отвлекал, незаметно уводя разговор в сторону. Словно многогранное зеркало преломлял лучи и выдавал россыпь солнечных зайчиков, а я, завороженный их игрой, забывал, на что требовал ответа. Но тогда он мне ответил. Мы лежали в обнимку, и я гладил, перебирал его пряди, прикасаясь губами то к виску, то к влажному лбу. — Почему молчал? Я почувствовал. Что твой. Наконец-то твой, — сказал он, задумчиво глядя в пространство, покусывая нижнюю и так истерзанную зубами губу, чтобы подобрать слова. — Целиком твой. Это уже был секс, твой секс, который я хочу, которого мне мало. Я тоже жадный. И мне не хватит, сколько бы ни было… Я люблю тебя. В следующий раз прижатым к столбу оказался я. Мне не потребовалось держаться за петли, мои задранные за голову запястья сжимала рука Анри. Вторая была на моём горле. А сам он пожирал меня голодным и злым взглядом, настойчиво раздвигая мои ноги коленом. Я и не подозревал, что он может быть таким… яростным. — Захочешь остановить, бей в морду! — предупредил он, перед тем, как укусить за губу. Я не хотел останавливать. Я хотел его. Всего, любого, в любой позе, позиции, сверху, снизу, как угодно. Всегда. Брать и давать. Кричать самому и заставлять кричать его. Он делал меня живым. Я понял это ещё до того, как мы стали встречаться. Когда преодолел творческий застой: в один прекрасный день я просто сел за ноутбук, открыл документ с оборванным на половине словом и начал писать. Чтобы Анри смог прочесть. Для него. Когда задумывался над построением фраз, я брал телефон, проверял, нет ли новых сообщений от Анри, смотрел, когда он заходил в сеть. Этого хватало, чтобы нужные слова нашлись и легли строчками на белый вордовский документ. Если «художник должен быть голодным», то писатель — по крайней мере, это работает с отдельно взятым мной, — должен быть влюблён. Книгу удалось закончить почти вовремя. Издательство прикрыло глаза на «авторские капризы», чему в немалой степени поспособствовал Артур — махнув на меня рукой, он принялся таскать по местным радиостанциям и телеканалам мою жену. В кулинарной передаче Лиз приготовила «любимое блюдо модного беллетриста Дегласса», в женском ток-шоу рассказала «секреты семейного счастья», популярному блогеру пожаловалась на мой сложный и нелюдимый характер и ненароком выболтала пару сюжетных моментов новой книги. Жалобы и моменты, естественно, были согласованы и отрепетированы. Заслуги Артура и Лиз в издании очередных приключений неуёмного непотопляемого Гордона Кроу точно были не меньше моих, а, скорее, и больше. Но главная принадлежала Анри — он меня вытащил. Вытаскивал несколько месяцев. Принимал то, чем я мог поделиться, и не лез дальше в душу, когда я закрывался. Не задал ни единого лишнего вопроса, проявляя деликатность на грани фантастики. Выслушивал мои ночные загоны. Несмотря на вечную загруженность, находил время на несколько строк. Поддерживал, не потому что чего-то ждал от меня, а просто так. Не обижался, когда из меня пёрла злоба, забрызгивая ядом и его. Интересовался тем, о чём никто не спрашивал много лет. Искренне радовался каждому моему мелкому шажку из трясины на твердую землю. Видел меня настоящего и не отворачивался. Оберегал. Любил. Я только одного не мог понять — за что? Но задать этот вопрос требовалось лично, чтобы увидеть выражение глаз. Буквам я не доверял, прекрасно зная, насколько они могут быть лживыми — профдеформация у каждого своя. Прошёл почти год после знакомства, когда я решился. В марте не выдержал и пришёл в юридическую фирму Анри. Название я знал, но, что она занимает несколько этажей, стало сюрпризом. Тем более, не где-нибудь, а в Эдифис Прайс, старейшем небоскребе Квебека. В холле на отполированной гранитной стене сбоку от лифта гордо красовались золотые имена партнёров. Я остановился перед ними, смотря на фамилию Бодруш, вторую из пяти. Значит, Анри не просто адвокат, а партнёр. Вот же блядство. Это всё усложняет. Для него любое пятно на репутации, например, связь со скандальным писателем — недопустимы. Пошлёт ведь. Прямым текстом на хуй, как когда-то я его. И будет прав. Кому понравится грубое нарушение личных границ? Может, пока не поздно, сдать назад и довольствоваться тем, что есть? Не рисковать потерять нашу… наше… моё… То, без чего я уже не представлял своей жизни. Нервно сглотнув, я испытал острое желание развернуться и сбежать — я не предупреждал о своем визите, не говорил, что хочу увидеть его. То есть, встретиться я предлагал не раз, но Анри, не отказывая прямо — щадя мои чувства, всегда ускользал. Его выбором было ограничить наше общение перепиской, не выходя за рамки виртуальности. Теперь я понял еще одну причину — почему? Но знал и раньше. Он охранял свою семью, берёг спокойствие близких, не желая рисковать и смешивать две разные сферы жизни: жену с детьми и меня. Я знал. И всё равно пришёл. — Вам назначено? — холёная дорогая девочка в строгом элегантном костюме подошла ко мне и склонила голову набок, приветливо улыбаясь. — Эм-м… — протянул я, в полной мере ощущая неуместность своего присутствия. В голубых джинсах, чёрном худи и коричневой кожаной куртке я, наверное, выглядел как помоечный кот, пробравшийся на выставку элитных аналостанок. Хорошо хоть не в кедах припёрся, а в достаточно приличных ботинках. — Да я, пожалуй… — начал верно, а закончил не «пойду», как надо было бы, а неожиданно для самого себя: — Мне порекомендовали обратиться к Анри Бодрушу, не могли бы вы узнать, сможет он встретиться со мной прямо сейчас? Моё имя Жан Дегласс. Я… эм-м, писатель, — всегда неловко так представляться. Будто пытаюсь прибиться к сонму небожителей, являясь на деле бездельником-графоманом. — И хочу обсудить некоторые вопросы авторских прав. Да. Именно авторских прав. Я же автор и у меня есть права. Например, право увидеть своими глазами человека, кто меня спас. И право дотронуться до того, к кому меня катастрофически тянет. Что у меня нет никаких прав на Анри и быть не может, я предпочёл не вспоминать в тот момент. — Обычно он не оказывает юридическую помощь по данным вопросам, — идеальная бровь поднялась над восхитительно синим глазом. — Я могла бы порекомендовать вам… — Благодарю, не стоит. Передайте, пожалуйста, мою просьбу о встрече месье Бодрушу. Если он откажет, что ж, тогда я с удовольствием выслушаю ваши рекомендации. Вздернув вторую не менее идеальную бровь над вторым, не менее восхитительным и таким же синим глазом, девочка ласково улыбнулась и удалилась, мелодично цокая каблучками и демонстрируя стройные ножки. Минут пять я слонялся по шикарному холлу, распугивая снующих по своим делам офисных обитателей, не в силах прижать жопу ни на одном из огромных кожаных, уж точно не из дешёвого заменителя кресел, и проклинал свою привычку сперва делать, а потом думать. Материл свой ёбаный эгоизм, для которого «хочу» главный аргумент, перевешивающий все остальные доводы разума. «Ты идиот, Жан-Мари, хватит вечно летать в облаках и придумывать небылицы, — в ушах зазвучал голос отца. — Не позорься, убирайся отсюда, пока она не вернулась и не убила тебя отказом!» Очень здравая мысль, очень. Но я не успел. Мне не хватило какой-нибудь лишней минутки, когда очаровательная мисс «Адвокатские влажные сны» вернулась. И не для того, чтобы проводить меня в кабинет. Она вернулась с Анри. Я видел пару его фоток, знал, как он выглядит, но все равно оказался не готов. Он вышел ко мне сам — надеялся, что я не стану устраивать публичных сцен при свидетелях? Считал, что в кабинете цивилизованного разговора бы не получилось? Блестящие черные туфли, тёмно-синий костюм тройка — о боже, боже, кто в двадцать первом веке носит жилетку?! Куда меня занесло, к кому?! Что я себе нафантазировал, дурья башка! Хотя бы костюм догадался нацепить, позорище! Паника скрутила меня на уровне второй пуговицы его жилетки, прокрутила на узле галстука, таком консервативно-строгом, что им можно было задушить всё авангардное искусство на корню, и выплюнула, когда я встретился с Анри взглядом. Не посмотрел, а влетел на полной скорости в его глаза. Голубые с тёмно-серым ободком по краю радужки — вот в нём паника и растворилась, как в густом тумане. Это был мой Анри. Несмотря на костюм за несколько тысяч долларов, прическу волосок к волоску и всю окружающую нас официально-показушную роскошь, это был мой Анри! — Приятно познакомиться с вами, месье Дегласс. Я читал ваши книги, — вежливо улыбаясь, Анри протянул мне руку. — Взаимно, месье Бодруш, — я тоже держал маску благопристойности на готовой треснуть от счастья морде, но чувствовал, что надолго маски не хватит. — Надеюсь, вам понравилось. Хотите, я пришлю вам с автографом? — Благодарю, — Анри ненароком вытащил свою ладонь из моих пальцев, разрывая затянувшееся рукопожатие. А я напрочь забыл о приличиях, стоило наконец-то почувствовать тепло его кожи. — Спасибо, Ванесса, — он обратился к ненавязчиво маячившей рядом девочке. — Дальше мы побеседуем с месье Деглассом тет-а-тет. Думаю, за ланчем. Вы не против? — он снова посмотрел на меня. Через полчаса мы оказались в номере отеля, остервенело срывая друг с друга одежду. Особенно досталось галстуку: Анри измочалил его зубами в попытках глушить стоны. Через два месяца был куплен дом среди сосен. Подъездная дорога к нему стала невидимой границей, разделившей «там» и «здесь». Это там существовали успешный адвокат Бодруш и писатель Дегласс, загнанные в рамки устоявшейся действительности. А здесь оставались просто два человека, необходимых друг другу. Без ярлыков, обязанностей, навязанных правил и долга. В сентябре мы провели в нашем мире не жалкие ошметки уик-энда, которые не дожевала сука-работа, а целых пять дней из отпуска Анри. На третий я позвал его из той комнаты на первом этаже, большой и пустой. Но сперва принёс туда стул. Обычный деревянный стул с подлокотниками и реечной спинкой. Анри пришёл, наверняка думая, что я хочу посоветоваться, куда лучше повесить полку для девайсов или вбить крюк для подвешивания. Точно не подозревая, что я хочу сделать. Ведь на мне были не блядские кожаные штаны, а простые голубые джинсы и чёрная рубашка. Просто и обыденно. Обычный день, который мы и планировали посвятить благоустройству дома. Был обычный, пока я не сказал: — Раздевайся и садись на стул. И на лице Анри появилось выражение, которое я больше всего люблю — он ещё не знает, что будет, но сразу готов участвовать. Не спрашивая, в чём именно. Предвкушение — да, это оно. Я видел его в голубых глазах с тёмно-серым ободком. Видел, как практически незаметно изменился изгиб губ. Без возражений или вопросов Анри снял джинсы и клетчатую рубашку, стянул трусы и носки. Немного подумал, куда всё пристроить и положил на пол ближе к двери. Вернулся к стулу и сел. В естественную позу, как все люди садятся на стул. Я подошел и развел ладонями колени Анри максимально широко, заставляя выпрямиться и опереться лопатками на спинку стула. Я мог бы сказать «сиди так и не вздумай сводить ноги», но и так знал: он не пошевелится. — Можно спросить, что меня ждёт? — спросил он, наблюдая, как я взял в руки моток верёвки. — Можно, — я улыбнулся. — Контроль над оргазмом. — А… мммм… сам оргазм будет? Он знал, что рискует, задавая вопрос, но был не в силах удержаться от небольшой провокации. Анри неисправим и мне безумно это нравится. Нравится легкая своевольность, которая растворится позже в покорности. — Посмотрим. Я многозначительно поднял брови и положил первый виток через грудь так, чтобы он прошёл по соскам. Чтобы он остро почувствовал грубость и шершавость верёвки. Когда я закончил привязывать, Анри был уже не просто возбужден, а дико возбужден, потому что я действовал неторопливо, постоянно касаясь его тела, гладя, трогая и проверяя, не слишком ли сильно давят верёвки на грудь, живот, ноги и левую руку. Правая осталась почти свободной, только один обхват по плечу — ей вполне можно шевелить. Что я и приказал. Сперва Анри взялся за член тремя пальцами и с долей неуверенности: он размышлял, что именно я хочу увидеть, и как ему действовать — быстро или медленно? Чтобы помочь выбросить ненужные мысли, я обошёл стул, встав у него за спиной. Наклонился, повернув за подбородок его голову к себе, и засосал рот жестко и жадно, не давая его языку и шанса на свободу. Анри всё равно попытался перехватить инициативу — налицо профдеформация, высококлассные адвокаты никогда не сдаются без боя. Я поймал его наглый язык и с силой принялся сосать, не давая ему вырваться и сбежать под защиту зубов. Несколько долгих секунд и наконец-то рука Анри начала двигаться в том ритме и так, как надо ему. Когда он начал постанывать мне в рот, только тогда я отстранился и взял в руки стек. Встав перед Анри, провёл стеком по колену, по внутренней стороне бедра, поощрительно похлопывая по коже, разве что иногда чуть сильнее для большей мотивации. Поддел яйца, такие чувствительные к малейшему прикосновению, легонько постучал по ним. Со стоном рука Анри замерла. Я повёл стек выше, по его пальцам, по влажно блестящей между ними головке. Небольшое движение, и он вскрикнул, когда стек коротко шлепнул по ней, смазывая краем прозрачную каплю. — Не останавливайся, продолжай, — сказал я. — Ну же, это так просто. — Я… я почти, — Анри сжал член, пережидая несколько секунд. Прикрыв глаза и выдыхая сквозь приоткрытые губы. Яркие и припухшие после моих жестких поцелуев. Я тоже был уже «почти» только от того, что смотрел на такого моего Анри, откровенно развратного и блядски сексуального. Член ныл, и я положил на него левую ладонь, поправил ткань, чтобы не так сильно давили джинсы. А правой поднял стек к лицу Анри, просунул край между губ, чтобы он слизнул доказательства собственного возбуждения, оставшиеся на нём. Он высунул язык, мазнул кончиком по чёрной кожаной лопатке, смачивая её слюной, и вновь принялся двигать ладонью. Чтобы опять выдохнуть через пару минут: — Я… сейчас… Удар стека по пальцам, Анри отдернул их, шипя от боли и неудовлетворенности. Его член, оставшийся без поддержки, дёрнулся, выпустив очередную каплю. Я погладил ствол плоской поверхностью стека, зная, что Анри и боится удара, и мечтает о нём — боль снизила бы возбуждение, дала небольшую передышку от необходимости балансировать на краю оргазма. Присев на корточки между его разведенных коленей, я отложил стек, обхватил его член и намеренно небрежно принялся дрочить. Коснулся языком гладкой головки, пробуя на вкус его смазку. Посмотрел снизу вверх, глаза в глаза и облизнул губы: — Ты течёшь, как сучка. Я переоценил стойкость Анри. От этих слов его член в моей ладони начал сокращаться, выплескивая сперму на живот. Анри простонал нечто среднее между «бля» и «прости», и запрокинул голову, продолжая стонать, пока последние капли не вышли из-под моей ладони. — Придётся поработать над твоей выдержкой. Думаю, ещё не раз, — пообещал я, поднимаясь. Вложил ему в рот мокрые пальцы, вытер их о горячий язык и размазал по губам, чтобы после накрыть их своими. Может, сегодня оставить Анри без оргазма в наказание за мучительно долгий вечер, за моё ожидание на грани пытки и возбуждение, готовое взорваться от одного касания к члену? Чёрт, нет. Я не настолько жесток. За Анри придётся отдуваться Гордону Кроу — только-только обретённую возлюбленную зверски убьёт тот самый маньяк, за которым он безуспешно гоняется уже двести страниц. Не только девушки Бонда должны умирать. В конце концов, чем я хуже Яна Флеминга? Только тем, что по моим книгам пока ещё не сняли ни одного блокбастера? Ну, так это пока. В очередной раз сидя на веранде и скуривая хрен знает какую по счёту сигарету, я пялился в ночную черноту, выстроившуюся плотной стеной вокруг дома за границей света, и прикидывал на что потрачу гонорар от Голливудских кинокомпаний за право экранизации. Самое смешное, что не мог придумать. Мне ничего не хотелось: ни мирового признания и славы, ни чего-то более материального вроде яхты, квартиры на Манхэттене или гоночного автомобиля. Мне хотелось только одного человека. Но его не купишь ни за какие миллионные гонорары. Он достался мне просто так, ни за какие заслуги. Упал в руки, как бесценный подарок, отдал себя настолько, насколько мог. И не надо гневить небеса, желая о большем. — Верно? — спросил я Полярную звезду и ответил за неё же: — Верно! Наконец в темноте за деревьями замелькал свет фар. Я зажёг все наружные фонари, полностью освещая площадку перед домом. Воткнуться, конечно, не во что, и Анри прекрасно знает дорожку до гаража, но с ярким светом веселее и ночь отступает дальше. — Я привёз ёлку, — притормозив возле крыльца, Анри опустил стекло и наклонился, чтобы видеть меня через пассажирское окно. Я молчал. — И игрушки тоже, — добавил он. Я молчал. — Но если у тебя нет настроения, я просто не буду их доставать, — предложил он, приподняв брови. На лбу собрались три морщины. — Ладно, я просто поставлю сейчас… — Стоять! — от моего окрика Анри отдёрнул руку от руля. Я добавил тише: — Я люблю тебя. — Что? Мне не слышно из-за двигателя! — Я люблю тебя! — заорал во всю глотку. Открыл пассажирскую дверь и шлёпнулся рядом с Анри. — Подвезёшь? До рождественского чуда? — Куда ты захочешь, — улыбнулся он. — Тем более, оно совсем рядом, — и заглушил мотор, поворачиваясь ко мне. Мы целовались, тискаясь, как подростки на первом свидании. Запустив холодные руки под куртку Анри, я сжимал и гладил горячее тело, проклинал тесноту и ручку передач, упиравшуюся в бедро, пытался, не разрывая поцелуя, сказать, как безумно скучал и как сильно люблю — то есть мычал, как немой на допросе. Но я знал, что Анри понимает и так. Понимает, как никто другой. Он — моё зеркало. А я его. Если поставить зеркала друг напротив друга получится бесконечный коридор, по которому мы пойдём только вдвоём, только вместе. Это ли не рождественское чудо? Совсем рядом.