Я с тобой говорил языками огня — Я не знаю других языков
То был особливо погожий июньский день, каких в памяти можно пересчитать по пальцам. Солнце светило горячо и ярко, шумели кроны берез, клонившихся к тихой сонной реке. Ветер играл с русыми прядями, что выбились из косы и птицы пели так нежно, что слушать их хотелось вечно. Только Лизе — бедной напуганной Лизе — казалось, что жизнь ее кончена и дело решеное. Она стояла на самом краю деревянного мостика и глядела вниз, в воду, где темнело далекое дно. Стыд жег уставшую душу и случившееся горе терзало столь сильно, что утопиться казалось единственным выходом. Решайся, Лиза — шептал ей ветер, играя с зелеными ветвями — но и страшно было ей донельзя. Она представляла, как будет барахтаться и пытаться выбраться к берегу, как вода зальет уши и нос, после чего ей еще долго мучиться, прежде чем придет конец. А еще страшнее было вернуться домой и с головой себя выдать при старушке матери, когда та спросит, где же ее милый друг. Нет милого друга, ее выгнали и всучили несчастные сто рублей, что огнем горели в кармане старого платья. За что ее, помолвленную и обрученную, оставили, за что бросили и променяли на старую вдову? Неужели Эраст посчитал, что их нежность и ласка до свадьбы греховны и положено с такой девицей расстаться? Но разве — и чем больше размышляла Лиза, тем более путалась — не он сам гладил ее по голове и целовал со страстью? Отчего ей одной нести этот грех и стыд, отчего богатая вдова лучше нее оказалась? Словно недостаточно было смерти отца и Лизе послали новые страдания, чтобы, должно быть, окончательно свести ее в могилу. Нет прелюбодейцу дороги в рай — и самоубийце туда дорога закрыта, так какое же зло хуже? Она бежала к мосту, будучи готовой броситься в тот же миг, но теперь сомнения одолевали ее, и Лиза продолжала стоять. Стоять и смотреть на легкую рябь, на купающихся диких гусей и тосковать по погубленной своей молодости. Тосковала она и по матери, что все меньше вставала с постели и которую боязно было оставить одну. Та бы все поняла и простила, единственная среди всех людей — только не надобно ей знать такой правды о дочери, ох, не надобно. Если Лизе невмоготу страдать, то как же устала одинокая больная старушка? «Убежать бы, — подумала Лиза, — далеко-далеко, куда только глядят глаза и никогда бы не возвращаться». Оказаться теперь бы там, где никто ее не знает и не припомнит расторгнутую помолвку, где Лиза станет вновь просто Лизою, а не несчастной девицей, которую бросил молодой господин. Она отвела взгляд от воды, словно скинув с себя оцепенение и посмотрела по сторонам. Вокруг нее расцветал знойный полдень, солнце высоко подымалось в зенит, опаляло ссутуленные плечи и озаряло прекрасное пшеничное поле. Золотые колосья тяжко клонились к земле и шумели, как, должно быть, шумит море — о нем сказывал ей на свиданьях Эраст. Он обещал увезти Лизу к прекрасному далекому морю, да не довел даже до алтаря. Дальше чернел непроглядный лес и сладостно должно быть скрыться в его благословенной тени, исчезнув для всех. Неведомая сила потянула Лизу за собою вниз с холма, и она подчинилась ей — сошла вниз, позабыв о жадно зовущей на дно реке и незаметно для себя перешла на бег. Лиза бежала — легко, будто руки ее желали обернуться крыльями, и вся она походила на готовящуюся ко взлету птице. Она большим кораблем рассекала золотые волны и вся тяжесть, весь страх покидали ее с каждой секундой. Далеко позади оставалась деревня и церквушка, куда ей следовало бы идти исповедоваться, там оставались Москва и растаявший, ставший тенью забытый Эраст. Только ширь да небесная высь, доброе солнце, слепившее заплаканные глаза и птичий свист во всем теплом воздухе. Лиза осталась сама с собою и было ей хорошо, так наивно и просто, будто не стало лжи и предательства, исчезли боль и терзания. Да кто бы из нас осудил ее, несчастную девушку с разбитым печальным сердцем, кто бы смог схватить ее за руку и запретить радоваться минутной свободе? Вдруг солнечный луч, особливо жаркий и раскаленный, коснулся высокого бледного лба — и у нее помутилось в глазах. Споткнулась Лиза и мир исчез — ненадолго, мгновение спустя она очнулась лежавшей средь золотых колосьев. Над головой синело чистое небо без единого облака, и она любовалась им, словно в первый раз, настолько прекрасным оно ей показалось. «Прорасти бы пшеницей, — подумалось ей, — и больше никогда не быть человеком. Чтобы омывал меня дождь и очистил от любых прикосновений эрастовых, чтобы солнце ласкало меня взамен ему и цветы бы росли из груди моей. Чтобы девушки те цветы собирали и дарили своим женихам — а я стала бы самим полем, свободным и спокойным». Так мечтала она, перебирая пальцами крохотные васильки и ромашки, наслаждаясь вольностью случайной своей. Вдруг полуденную сонную тишь нарушил смех. Лиза поднялась и оглянулась по сторонам, насколько позволяли ей высокие колосья. Не найдя никого, она встала на ноги и вновь принялась искать — никого, одна она в поле, только жаворонки снуют. Смех повторился, звонкий, высокий, все равно, что ручей бежит или колокольчики в праздник звенят. Лиза нахмурилась, непонятно ей и тревожно, что не одна здесь была все это время. То ли от солнца ей стало дурно, то ли рассудок помутился с печали, как это — нет никого, а смеется? — Кто здесь? — спросила она, — выходи, покажись. Чего веселишься? — То и веселюсь, — ответили ей звонким задорным голосом, — что ты уж больно забавная. Обернулась Лиза и вздрогнула. Никогда прежде не приходилось ей встречать столь прекрасных и нежных девушек — росту невысокого и похожа на изящного фарфора куклу, которых порой показывают в Москве. Только куклы те неживые, с неподвижными лицами и пустыми нарисованными глазами, а эта стоит, руки за спину заложила и легко вздыхает. Волосы золотые ветер колышет, белое платье травой измарано, а ткань на нем наитончайшее, какой Лиза бы в жизнь не выткала. Лицо нежное, спокойное, носик чуть вздернутый, улыбка веселая и лишь глаза были грустные, строгие. — Это я забавная? — спросила с недовольством Лиза, предчувствуя насмешку, — и в чем же я забавная, любезная девушка? — Да не знаю, — та пожала плечами и долгим взглядом окинула поле, — бегаешь, дурачишься, как дитя малое и смотреть на тебя потешно. Ты, должно быть, счастливый человек. Сказав то, незнакомка пристально взглянула на Лизу и у нее от этого пальцы сами в кулаки сжались, говорила она одно, а в глазах, голубых задумчивых глазах, читалось совершенно иное. «Как же ты должна быть несчастна, если так радуешься любой глупости» — глаза эти смотрели насквозь, словно зная о Лизе все самое нехорошее, что приходило сегодня ей в голову. Однако Лиза набралась храбрости продолжить вести разговор: — Любому человеку в воскресный день позволяется гулять и отдохнуть от работ, поэтому тебе меня попрекать совершенно не за что. Ты ведь сама здесь гуляешь, отчего же мне не положено? И прости мне вопрос, любезная девушка, мне никогда не приходилось видеть тебя тут ранее — откуда же ты пришла? — Я? Оттуда, откуда меня привело желание взглянуть на московские деревни в разгар лета, хорошо тут и любоваться лугами да лесом здесь одно удовольствие. — Это верно, — кивнула Лиза и слабо улыбнулась, на что незнакомка будто бы смягчилась и взгляд ее потеплел. Понятно стало Лизе, что не выйдет получить вразумительного ответа, откуда же пришла незнакомка. Бестелесная и подобная видению, она покачивалась на ветру и смотрела куда-то за горизонт. Может статься, дочь дворянина, сбежавшая из дому на самовольную прогулку или же иная чиновничья кровь, потому как не верилось Лизе, что крестьянка могла бы так выглядеть. Чтобы на крестьянке было такое воздушное платье, и чтобы волосы так сверкали на солнце, и чтобы загар столь ровно лег на мягкую кожу… И чтобы веснушки сияли золоченой россыпью так аккуратно и ажурно, что трудно было отвести от лица ее взгляд. Лиза сама себе показалась грубее и небрежнее обычного подле такой статной красавицы. Лиза каждый день уходила в город и никогда не видела средь дворянок подобной девушки, отчего удивление и любопытство ее крепчало. А для того, чтобы повстречаться с ней, стоило лишь немного свернуть с привычной дороги в поле — сколько же необычных и прекрасных вещей можно увидеть, сойдя с привычных дорог? Лиза уже было задумалась, как вдруг незнакомка, переведя взгляд с поля прямо ей в глаза, отрешенно сказала: — Ты ведь утопиться хотела. В груди все замерло. — Откуда? Как ты… — Отсюда видно, — вздохнула незнакомка, — я видела, как ты стояла над рекой и какой серьезной печали были полны глаза твои, зачем нам лгать друг другу? Мне показалось, что действительно спрыгнешь, только вот все же ты стоишь здесь — не хочешь ли рассказать, отчего так вышло? Лизе сделалось неприятно и особливо грустно, сквозь прелестное лицо незнакомки темным контуром проступили черты Эраста. Так вот, значит, как было дело — она стояла и поодаль наблюдала, как Лиза, должно быть, терзалась в самую жестокую минуту своей жизни? Не окрикнула, не подошла — а что сделалось бы, решись Лиза спрыгнуть с моста? Может быть, так же стояла бы и рассыпалась звонким ласковым смехом, потому что утопившаяся крестьянка для милой дворянки весьма потешна. Как для Эраста. — Видимо, — помрачнев, сказала Лиза, отвернувшись, — никому в целом свете нет до меня дела, и никто не захотел бы помочь мне. — А отчего бы мне хотеть помочь? — изогнулась светлая тонкая бровь, — разве не сама ты пресытилась жизнью своей и пришла сюда, разве не твой выбор был утопиться? Ты слуга мне или кто, чтобы я мешала тебе? К тому же, сейчас ты стоишь здесь, целая и здоровая, так для чего пустые вести разговоры? Больно стало Лизе от таких слов, больно, что за ними незнакомка прятала черствость и жестокость свою, потому вскрикнула с полным отчаянием: — А если бы все пошло иначе? Неужели не жалко тебе человека, что от боли и несчастья думал сгубить свою душу, неужели весело тебе смотреть, как свершается грех от безысходности положения? Я не знаю, отчего раздумала топиться, не знаю, отчего поначалу решилась — неужели того не понятно тебе? Я могла прыгнуть, и на этом дело было бы кончено! — Знаю, не знаю, — вновь пожала незнакомка плечами, — зачем мне тогда беспокоиться о столь ветреной и непостоянной девице? Кто же разберет, зачем ты делаешь то или другое? Последнее решение за тобой, а не за мной, разве я не права? Холодом обдало Лизе спину и эти бесчувственные слова будто отрезвили пьяный рассудок. Неприятно ей было все еще от речей незнакомки, но в них сокрылась странная, до того неприметная правда и правда эта озадачила Лизу. Она сама сказала, что положение безысходное и тогда, на мосту, и впрямь так думала — но теперь она здесь, живая и все еще дышит. Неужели не может быть кончено все после случившегося? Неужели можно решить иначе… Страшно и хорошо сделалось ей одновременно. Она ведь уже решила — эта мысль набатом прозвучала в голове Лизы. Черт со всеми в мире, она, прямо здесь и сейчас, сама решила судьбу свою — и ничто не помешало ей в этом. Она могла утопиться, но решила не делать этого и впервые Лиза ощутила власть над жизнью в руках своих. Не Эраст, не жестокая незнакомка, не мать и даже не поп в церкви — она сама может решать и ничего ужасного не случилось от того, что она не убилась со стыда. Скорее, ужасное свершилось бы в ином случае. Очарованная столь сокровенным и новым знанием, Лиза двинулась с места и медленно побрела через поле к деревне. Незнакомка осталась позади и даже теперь Лиза будто могла все еще видеть легкий облик ее, продолжая размышлять. — Я могу выбрать, — прошептала она, не девушке, а только себе одной. Негромкий смех обласкал заалевшие от жары и волнения уши. Лиза замерла на мгновение, стала вполоборота и спросила, взглянув напоследок в сторону незнакомки: — Правду говоришь ты, любезная девушка, хоть и сердце у тебя жестокое. Как же звать тебя? — Мара, — ответила та, — можешь звать меня Марою, бедная Лиза. Лиза вновь рассердилась, что незнакомка насмехается над ней и называет столь неприятными словами, как вдруг поразилась, когда же это она назвала Маре свое имя? В какой момент девушка могла услыхать его? Лиза от этого растерялась и на мгновение отвела взгляд в сторону, а когда вновь взглянула туда, где стояла, покачиваясь на ветру, Мара — той уже не было.***
Миновало несколько дней, проведенных Лизой в трудах и заботе. Она, как и прежде ткала холсты и чулки, носила их продавать и собирала к воскресным дням букеты. Мать оставалась в блаженном добром неведении об Эрасте, и лишь печально кивнула слабой своей головой, когда Лиза отказалась выходить замуж за кого-либо из деревни. Лизе было страшно помышлять теперь о свадьбе, израненное сердце не успело зарасти шрамами и забыть недавнюю боль, хотя спокойная жизнь постепенно излечивала ее. Поначалу Лиза боялась, что воспоминание об Эрасте отвернет ее от цветов и собирать букеты станет невыносимым крестом, но отчего-то он все сильнее мерк в ее памяти. Тот знаменательный день казался куда ярче, и встреча с Марой затмила расставание с Эрастом, странная холодная девушка гораздо чаще мелькала в Лизиной памяти. Собирая букеты, Лиза приметила одну любопытную странность, что словно преследовала ее из раза в раз. Когда она возвращалась с лугов, неся в руках охапку ромашек, то непременно отыскивала в самом букете или же у себя на плече, в петельке рукава, на волосах еще один случайный цветок. Приметный, большой, какой вряд ли мог сам зацепиться ей за одежду или угодить в букет. Цветы эти Лиза собирала у себя в комнатке, сушила среди страниц старого молитвослова и ночами под свечой разглядывала их. У нее был уже василек, после него в волосах запутался белый вьюнок, потом попался пушистый одуванчик. Порой Лизе думалось, что неспроста попадаются всякий раз непохожие цветы, но и придумать, для чего они ей, не получалось. Несчастная мать ее тем временем заметно хирела и поддавалась болезни. Тоска по умершему отцу взрастала в ней, словно саженец в добрую погоду и, проливая слезы по любимому мужу, старушка все ближе вела себя к могиле. Больно было Лизе признаться себе, что нет у нее шанса, наверное, исцелить мать, и остается лишь выжидать неизбежного. Она вечерами стояла перед лампадой и читала молитвы за здравие, но мать, едва подымая голову с подушки, с отчаянием наблюдала за ней. Раньше она поддерживала дочь во взываниях к Богу в мольбе о здоровье, теперь же старушка словно ждала окончаний молитв. Перед сном Лиза целовала ее в лоб и уходила к себе, не зная, чего ожидать от будущего своего. Однажды, забредя к самому полю за осокой для особенного букета, который у нее заказали к свиданию, Лиза вновь услыхала знакомый смех. Стоило ей обернуться, как Мара, опять появившись будто из ниоткуда, стояла рядом и придирчиво оглядывала Лизу. Тоже платье, с точно такими же разводами от травы и волосы лежат тем же пробором — будто и не было этих двух недель разлуки. Удивилась Лиза, но виду не подала, как и о том, что ей отчасти приятно было повстречать Мару снова. — Скучала? — спросила та. — Не до скуки мне, — невесело ответила Лиза, сев на траву и принявшись перевязывать букет, — дома дел по горло, некогда мне гулять да праздную жизнь вести. — Гордишься крестьянской работой своей? — хмыкнула Мара, — или было бы свободное для гуляний время да мать одну надолго оставить боишься? — Откуда бы тебе знать, — отмахнулась Лиза, немного пугаясь знаниям Мары, — она больна и ей нужна моя забота, чтобы встать на ноги. — Только дитя будет лгать себе об очевидных вещах, — Мара с нарочитым снисхождением осмотрела букет в руках Лизы, — ты ведь не хуже меня понимаешь, что старушке уже не встать на ноги. Твоя забота о ней похвальна, только вот зачем ты саму себя тешишь надеждой, если позднее от нее станет только больнее? — Она не умрет, — глухо буркнула Лиза, не подымая глаз от завязанной на стебельках цветов ленты. — Ребенку можно говорить так, но ты ведь не ребенок, Лиза. Смерть приходит за каждым и, если ты будешь так отнекиваться и брыкаться, то совсем с ума сойдешь, когда матери твоей не станет. — Для чего, — Лиза вдруг зло взглянула на Мару, — для чего это все тогда, не знаешь, а? Зачем Бог забирает все, что есть у меня, одно за другим, почему я молюсь ему и вижу, как мать, будто камень, замирает в постели? Неужели смерти батюшки моего было недостаточно, неужели моей погубленной любви было мало, зачем отбирать у меня последнее? Отчего я не должна верить в ее исцеление, если кроме матери у меня нет никого? Отчего Богу угодны мои страдания… — Ему многое, что угодно, — рассмеялась Мара, — гораздо большее, чем человек способен себе представить. Лиза уставилась на нее широко раскрытыми глазами, вдруг увидев, что на груди у Мары не было креста — и стало ей ясно, что та в Бога, выходит, не верит. Боязно сделалось Лизе, будто от Мары убежать захотелось, а безбожница стояла над ней, ветер трепал золотые волосы, а она продолжала посмеиваться. Страшно стало Лизе — и восторг вдруг захлестнул ее встревоженную душу, такой поразительной ей почудилась Мара из-за своей непреклонной смелости. Так, как смеялась она над святыми незыблемыми вещами, никто смеяться не мог, отчего она пугала и восхищала одномоментно. — Так ты некрещенная? — прошептала Лиза одними губами. Мара в ответ промолчала, вновь заложив руки за спину и побрела по полю, все дальше уходя от сидевшей у самой дороги Лизы. Прочнее связав букет, Лиза поторопилась в город, а когда уже отдала заказанные цветы и складывала в мешочек деньги, нашла в нем сладко пахнувший клевер.***
Фонтан, тот, что за две улицы до остроконечной башни и возле которого чаще всего гуляли юные пары — у него Лиза порой останавливалась отдохнуть. Аккуратный постамент, влажный от брызжущей на него воды, сверкал на ярком солнце, и она сидела там подолгу, думая обо всем. И однажды, купив материала для ткачества, она не дошла до своего обыденного места десятка шагов. Остановилась, сразу отступив за угол ближнего дома, но тотчас одернула себя за глупую робость — хотя она была весьма понятна. На своем излюбленном месте у постамента Лиза увидала Эраста. То была их первая встреча-не-встреча с момента тяжкого расставания и Лиза поразилась, что будто случайно узнала его. Ничего знакомого и родного не заметила она в его простом удрученном лице, зато увидела глубокую печаль и тоску. Эраст, всклокоченный и в расстегнутом камзоле, сидел, глядя никуда прямо перед собой. Глаза его были опухшими, и лицо подсказывало, что он много пил и мало спал — и так странно было Лизе видеть его в подобном виде. Внутри она ощутила лишь слабый отголосок давешней боли. Ей не было обидно или горько, словно Эраст случился не с ней, и теперь ей довелось просто наткнуться на убитого горем юношу. Видать, не принесла ему счастья свадьба с вдовой, Эраст выглядел на удивление измученным и истощенным. Лиза стояла, незаметная для него и продолжала смотреть. Удивление крепчало в ее мыслях, того страшного и несмываемого позора, угроза которого едва не привела ее к смерти, не было и в помине. Никто не помнил в этом шумном большом городе ни ее, ни Эраста и все, бывшее с ними, между ними и осталось тихой личною тайной. Морок, случайное забытье и видение, исчезнувшее со временем, оставив лишь славную печаль и светлую память о себе. Лиза глядела в Эрастово лицо, на скулы, которые осыпали ее нетерпеливые поцелуи, на ровный красивый нос и прокушенные до кровавых царапин губы. Ей в пору было бы возненавидеть его и себя, только Лиза продолжала смотреть и понимала, что давно простила себе свою наивность и доверчивость. Что спрашивать с ребенка, поверившего в любовь после первой ненарочной встречи и огрызка пустого разговора — ребенка, не знавшего доселе чужой ласки? Лиза простила себе любовь свою, и она покинула ее, как покидает гнездо повзрослевшая птица, оставляя память о себе, как о милом бескрылом птенце. А теперь ей стало ясно — не было в сердце ненависти и к Эрасту. Он был ненадежным и трусливым человеком, очевидно, солгавшим сотню и тысячу раз и ей до сих пор неизвестно, что успело с ним приключиться за время его ухода на фронт. Но он был человеком, живым человеком, который сейчас сидел у фонтана и казался запутавшимся в сетях зверем. Глупый несмелый Эраст, он виделся Лизе еще большим ребенком, чем она сама до расставания. Тогдашняя Лиза была юна и незрела — а этот нынешний Эраст был еще более уязвим и беззащитен. Не умудренный опытом поэт с разбитым сердцем, а впервые напившийся с тоски школяр. Вдруг Эраст чуть двинул головой и заметил ее — уже вышедшую из-за угла и спокойно взиравшую прямо на него. Взгляды их ненадолго встретились, отчего Эраст мгновенно испугался и весь сжался, словно намереваясь исчезнуть. Лиза тихо улыбнулась ему, тотчас смешавшись с толпой и покинув городскую площадь, выйдя прочь из главных ворот.***
После сделанного на заказ букета с побегами осоки у Лизы стали появляться знакомые, что просили собрать цветы по-особенному. За такие букеты ей платили больше, и Лиза с радостью бралась за работу, поскольку видеть людей, готовящих подарки возлюбленным, ей было приятно. Новым заказом стали одуванчики с высушенными бабочками и ради такого Лиза направилась ближе к самому лесу, где кончалось пшеничное поле. Она ловила бабочек и складывала их в маленькую коробочку, напевая себе тихонько незатейливые песни. — Как чувствуешь себя после встречи с Эрастом? — певчий голос коснулся ее слуха. Коробочка едва не вылетела из рук, и Лиза цепко схватила ее: — Откуда знаешь? — ей становилось и впрямь боязно, — откуда ты, черт возьми, все про меня знаешь? — Не бойся, — хихикнула Мара, — я видела вас намедни в городе, а с ним знакома была лично когда-то. Так, получается, из-за этого юноши ты чуть на дно не пошла? — Получается, — кивнула Лиза, — но это ведь тогда было, к чему оно теперь? Мало ли кто от какой ереси утопиться думал, чего ж об этом всю жизнь вспоминать? Что ж до встречи… Странное дело, вроде бы и месяца с того не минуло, а чувства как песком с деревенской дороги заметает, и я не знаю, что о том думать. Не любила я его, значит, как тогда казалось — столь сильной любовью, что без него свет не мил? Легче день ото дня становится, только и страшно мне. Лиза провела пальцами по крышке коробочки, рассуждая: — У меня ведь в жизни ничего хорошего кроме него в то время не было, Мара, понимаешь меня? Страшно забывать его, словно часть меня исчезает… — А забывать не нужно, — согласилась Мара, ловя на ладонь пеструю бабочку, — человек из памяти своей сделан, все хорошее, все плохое — оно человека особенным делает. Без памяти ты как чистый лист, без истории и мыслей, вычеркнуть его полностью — значит, потерять себя нынешнюю. — И то верно, — улыбнулась Лиза, — как ты правильно все в слова складываешь, хотя жестокость твоя уж больно… Пугает. Но я соглашусь, Эраст подарил тогда единственные светлые дни в моей жизни. Последние слова Лиза сказала рассеянно, словно глубоко задумавшись и ненадолго забывшись. Мара на это усмехнулась и, помолчав немного, спросила: — Как думаешь, сколько мне еще следует подарить тебе светлых дней, чтобы сгодиться взамен Эраста? — Что? — вытаращив глаза, спросила Лиза и уронив-таки коробочку. Мара протянула ей пойманную бабочку: — Подумай о том, моя милая Лиза, мне интересно услышать ход мысли твоей. Кровь прилила к щекам Лизиным и она, поймав бабочку в сложенные ладони, вспыхнула: — Что такое ты говоришь, безбожница! Как можно меня спрашивать о таком, хочешь, чтобы я окончательно сгубила душу, поведясь на твои уловки, чертовка? — Любовь не грешнее самоубийства, — ответила Мара, и поодаль прозвучал первый раскат грома. А как только небо потемнело от внезапно набежавших туч, она исчезла и этого Лиза уже не могла не заметить — Мара пропала прямо там, где стояла. Подняв коробочку и спрятав пойманную ей бабочку в кулаке у груди, Лиза поспешила домой. Она еще не видала, но дома ей суждено отыскать в коробочке с бабочками хрупкий цветок колокольчика.***
— Так, стало быть, соберешь для меня подарок? Это был новый заказчик — мужчина лет двадцати трех или чуть более, сдержанный, но дружелюбный. Он дожидался Лизу у ее привычного места продажи за рынком и, представившись Михаилом, спросил, собирает ли она на заказ. Когда же дело было обговорено, он признался, что желал необычного подарка — он не знал, какие именно цветы есть у них рядом в полях и нуждался в Лизиной непосредственной помощи. — Знаешь, есть такая особливая манера, дарить определенные цветы, дабы признаться в не менее определенных чувствах. Язык цветов — слышала о таком? Нет? — Не слышала, но как же я пойму, какие цветы вам нужны? — Я дам тебе брошюрку, — он протянул ей маленькую, красиво сделанную книжечку, — держи, если понравится — оставь себе. Их сейчас на рынке множество продают. Так вот, есть у меня желание подарить букет со значением любви моей, любви тайной и готовой выдержать все испытания, понимаешь? Отыщи те цветы, что растут у нас здесь и на языке такое значат, если сможешь, конечно. Я тебя в эти воскресные дни ждать буду. — Хорошо, — кивнула Лиза, мельком посмотрев дивные красочные картинки и затейливый шрифт, — я постараюсь, чтобы ваша возлюбленная все поняла… Только странно все это, цветов так много, как не запутаться в них? — Запутаться действительно можно, — согласился Михаил, — только цветами порой сказать не в пример проще, чем выразить мысли словами. — А если человек не так поймет ваш букет, — с беззлобной усмешкой ответила Лиза, — то говорить вам с ним придется вдвое больше. На том они и разошлись. Дома Лиза старательно читала книжечку, удивляясь, как необыкновенны бывают дворянские забавы и сколько тайного смысла может встречаться в букетах. Вспомнилось ей знакомство с Эрастом — видел ли он тайный смысл в букетах, что покупал у нее? Вряд ли, смысл тех встреч был весьма понятен и ясен, чем больше времени проходило, тем сильнее Лиза уверялась, что тогда Эраст любил ее. Отчего же потом все переменилось, она не гадала — да и знать, должно быть, особо не хотела. Для выражения тайной любви заказчика она решила собрать ромашковый букет с пшеничными колосьями, потому как колосья обозначали тайну. Такой знак будет неявным, но если Михаил договорился с избранницей о секрете в цветах, то ей все должно быть понятно. За готовкой обеда Лиза вновь и вновь вспоминала книжечку и милые пояснения ее, пока вдруг отчетливая и понятная картина не сложилась в голове. Убрав с огня щи, она вернулась к себе в комнатку, вытащила молитвослов и разложила перед собой в ряд все сохраненные цветы. Случайно попадавшиеся в руки всякий раз после возвращения с поля — теперь они обрели совершенно иное прочтение и смысл. Василек, вьюнок, одуванчик — предложение сердечной дружбы, обещание сделать жизнь веселее и чистая непорочная радость. Затем был клевер — ожидание, словно повисший в воздухе серьезный вопрос. И, наконец, колокольчик, что оказался у нее после нехорошего разговора с Марой — терпение, почти покорность. В мыслях прозвучали слова «подумай над этим, милая Лиза» и от них стало так же дурно и боязно, как тогда — вот он, повисший между ними вопрос. Можно ли одной девушке вздыхать по другой, грешна ли любовь той, что хотела сгубить душу безвременной смертью? И будто неозвученный приговор лежал подле Лизы колокольчик — смирение перед ответом ее. Ей было страшно признаться, что цветы идеально складывались в единую цепь, и что в них дышало, шептало, расцветало признание Мары, прекрасной бесчувственной Мары, что своими словами жалила в самое нутро. Безбожница без креста, тогда, с бабочкой в руках, соблазнявшая задаться таким вопросом, от которого голова шла кругом. Лиза подняла взгляд на икону в углу — и даже перекреститься ей не хватило решимости. На следующий день, отдав заказ и выручил с него деньги, Лиза купила в лавке лекарства для матери и продолжила бродить по городу. Она все так же не хотела надолго оставлять мать одну, но позволяла себе пройтись. Она старательно гнала от себя мысли о Маре, но нельзя было отрицать, что каждое её вольнодумство и подначка разжигали интерес. За полквартала от аптеки Лиза приметила хорошенького юношу, кормившего птиц. Он казался старше её, высокий и тонкий, даже скорее изящный. Лиза не смотрела бы на него дольше мгновения, если бы взгляд её не зацепился за букет, лежавший рядом с ним на скамье. Этот букет нельзя было не узнать — именно его она собирала вчера утром и теперь, уже чуть поникший, он сопровождал юношу на променаде. То, что незнакомец получил его от Михаила, осознать не составило труда. «Тайная любовь, что вынесет любые трудности». Видать, жизнь решила не прекращать поражать Лизу вещами, о которых она ранее ни за что бы не помышляла. Но все было прямо перед глазами, двое мужчин были связаны тонкой ниточкой и этой ниточки Лиза коснулась руками, собрав символические колосья. Она свернула на другую сторону улицы, пытаясь успокоить быстро застучавшее сердце. Став свидетелем чужой тайны, которая взаправду существовала, она будто бы не имела права лгать себе самой. Она чувствовала — эти двое были грешниками, возжелавшими того, о чем другим было омерзительно думать. Хотя, мелькнуло на задворках сознания, чем был лучше Эраст, деливший жизнь с престарелой вдовой? Но это в глазах людей не делало его порочным… По крайней мере, он точно не был порочнее их — и, проглотив волнение от новых неожиданных выводов, Лиза вернулась домой. Мир её, словно песочные часы, отсчитал половину песчинок и вот-вот мог перевернуться одним движением.***
— А когда ты встанешь на ноги, у нас уже будет достаточно денег и тогда, — вдохновленно вздохнула Лиза, — мы купим корову и сможем забрать землю обратно. Найдём за хорошую плату наемника и заживем не хуже, чем при батюшке. Прозрачный взгляд серых глаз подернулся слезой. Мать погладила Лизу по голове нетвердой рукой. — Все будет у тебя хорошо, моя дорогая, не бойся за меня. Вижу я, как ты переменилась за последние дни и оттого становлюсь спокойнее. Помню, как ждала свадьбы, лишь бы не покидать тебя одну, а теперь вижу — ты сможешь справиться, Лиза. — Матушка, — нахмурилась Лиза, — не говори так, зачем рассуждаешь так, словно раньше времени себя хоронишь? Мы с тобой еще все исправим и наладим, не надо отчаиваться… — Лизонька, — уверенность в голосе старушки окрепла, — не надо со мной, как с ребенком. Мне жаль, что жизнь моя началась в этой деревне началась и здесь окончится. Помню по сей день, как мы с покойным отцом твоим хотели уйти далеко и увидеть другие города. Да только куда поселянин от трудов своих уйдёт? С этими словами она взглянула на бревенчатый потолок и некоторое время молчала, словно думая, о чем еще хотела сказать. — Знаешь, — вдруг произнесла она с непривычной строгостью, — слышала я, что соседи называют тебя бедной Лизой… Испещренная морщинами рука с силой схватила Лизино запястье, но не до боли — лишь для того, чтобы охватить все её внимание. — Вот тебе моя единственная просьба, милая девочка. Проживи всю следующую жизнь свою так, чтобы никто не осмелился назвать тебя бедною… Проживи её счастливо, Лизонька, и никогда не будешь бедна, ни в своих глазах, ни в чужих. Ничего тогда не ответила Лиза на слова матери, только кивнула и принялась поить ее лекарствами. Просьба запомнилась ей, как и неожиданная мечта матери о путешествии, про которую Лиза раньше не слышала. Так странно было узнать о родителях нечто столь на них непохожее и, представляя перед сном молодых мать и отца в походных одеждах… Как они рука об руку уходили за Воробьевы горы, она то ли испытывала радость, то ли хотела плакать по несбыточной мечте их. Навевали грусть и мысли о Маре. Не хотелось представлять их следующий разговор. Чувства к ней у Лизы были странные, если любовь Эраста пьянила и дурманила голову, то Мара была подобна отрезвляющему глотку ледяной воды. И эти чувства она любовью назвать уже не могла, Мара во многом Лизу злила и сердила не меньше, чем сердил Эраст. Ее холодное отречение от чужих бед, вечная нарочитая загадочность и грубость не позволяли раствориться в сплошном восторге. Красота ее не могла ослепить Лизиных глаз и за милым лицом она видела нечто чужое и неблизкое себе, но за каждый вопрос, каждый огонек сомнений, что Мара зажгла в ней — за них она испытывала сердечную благодарность. Минул день и приблизилась ночь, в которую случилась сильная буря. Скрипела дверь и крыльцо, ветер бился в окно и завывал так, что полностью заглушал звон качающейся лампады. В ее резких обрывочных отблесках Лиза могла видеть смазанный лик иконы. Она сама стискивала слабую руку своей матери, что билась в припадке и никакое средство не могло унять боли, усохшее лицо было искажено судорогами. Долгими казались шедшие словно вечность минуты, Лиза всматривалась в прикрытые блеклые глаза и молилась изо всех сил. Она просила, умоляла и клялась сделать все, что придется, отказаться от всех вольнодумств — но боль все не утихала. Мать уже ничего не могла сказать, как бы ни пыталась шевельнуть шершавыми губами. Только одной рукой цеплялась за Лизино плечо, пытаясь не то погладить, не то схватиться за что-то знакомое и родное в последний миг. Лицо ее казалось все худее и будто кости проступали сквозь белеющую кожу, Лиза не прекращала читать молитвы, но мелькавший лик иконы взирал на нее безучастно. Никому не было дело до того, что Лиза теряла последнего человека, что был у нее в целом мире, никто не откликнулся и не пришел — и даже плач не перекричал безумную бурю. Все закончилось быстро, в одно мгновение старушка чуть поднялась над постелью, словно ей свело тощую грудь, схватила Лизу за плечи уже обеими руками и лишь вздохнула: — Лизонька! — после чего уже ни единого вздоха не сошло с впалых губ. Не замерло время, буря продолжала бушевать до рассвета, пока Лиза плакала над изголовьем кровати и ощущала себя настолько одинокой и покинутой, как никогда ранее. Утро встретило Лизу сильным холодом и опустевшим домом. Она очнулась на полу возле материнской постели, где почти лишилась сознания от усталости и пережитого горя. Остаток ночи прошел для нее в тяжелой смутной дреме, где не были ничего, кроме крупных слез и чувства обреченности — никакая надежда и мольбы не исполнили ее простого желания. Мать, уже похолодевшая и походившая на собственный призрак, находилась рядом и ужас от этого осознания охватил Лизу. Она подскочила на ноги, оглянула темную крошечную комнату и обняла себя руками, пытаясь хоть немного согреться. — Что же бы я сделала с ней, бросившись в реку? — проговорила Лиза вслух, растирая замерзшие ладони, — и думать нечего, совсем я тогда сумасшедшей была. Едва не обрекла ее на муки куда страшнее моих, черт бы все побрал… Взгляд, бесцельно блуждавший по комнате, вдруг коснулся стены и пускай лампада давно угасла и в углу царил сумрак, Лиза знала — на нее продолжал взирать лик старой иконы. Перед ней она на коленях била поклоны и просила, просила всем разумом и сердцем — да только какой с этого толк? «Ему угодно куда больше, чем может представить человек» — страшные слова, правдивые слова. Помрачнев, Лиза отвернулась от иконы и села за стол возле окна. — Не верить бы в тебя никогда больше, — прошептала она, уже не ощущая ни малейшего страха за божий гнев. Даже если прямо здесь ее разразит молния, то у нее хоя бы появится шанс встретить его лицом к лицу и спросить… — Неужели ты, такой всесильный и любящий каждого из детей твоих, хотел бы смотреть за мучением моей матери? Не может быть все так просто, либо ты не можешь унять боль человека и тогда… Либо тебе действительно все равно, ты смотрел и молчал, когда умер батюшка и когда Эраст оставил меня, смотрел, как я хочу утопиться и теперь… Ты тоже остался в стороне, ни молитвой, ни криком тебя не дозваться. Лиза резко нахмурилась и с силой сжала кулаки так, что ногти кое-где оцарапали кожу. — Да как ни посмотри, не желаю я больше верить, — крикнула она в сторону иконы, — для чего мне вера в тебя? Чтобы бояться наказания за грехи мои? А не могу я бояться, не умею больше, сил не осталось бояться уже, могу только поступать так, как сама посчитаю правильным. Она поднялась со стула, платье всколыхнулось черной волной. Лиза достала из тайника все деньги, что копила им с матерью на безбедную жизнь, отложив от них треть — немало стоит отдать попу за панихиду и достойные похороны, чтобы хоть после смерти мать вырвалась из презрения и нищеты. Остальные завернула в мешочек и надежно спрятала на груди, достала сушеные цветы из молитвослова, ближе к груди убрала и памятную книжечку от Михаила. Ей не хотелось более оставаться подле тела матери, не хотелось позволять себе подумать, будто жизнь на этом окончена и дальше пути нет. Как это нет — вон, за окном мир расцветал заново после бури, высыхали глубокие лужи, щебетали птицы и солнце играло искрами на мокрой траве. Никому не было дела до их осиротевшей избы — так отчего должно быть самой Лизе. Раньше Лиза бы дважды осудила себя за такое непостоянство и отчужденность, близкую к черствости, но теперь у нее действительно больше не было никого. А сердце будто онемело, погрузилось в глубокий сон, набираясь сил на новые чувства, которые, возможно, однажды испытает вновь.***
— Мне жаль, — голос Мары был непривычно тих и полон серьезности, — что тебе пришлось снова потерять кого-то. Лиза молча стояла напротив нее, решительно сложив руки на груди. Она уже не удивлялась, отчего Маре известно о смерти матери — да и это, должно быть, единственный раз, когда в том не было ничего удивительного, разве сложно застать деревенские похороны? Ветер не играл уже с прядями, Лизины волосы были туго затянуты в косу, дабы не лезли в глаза и взгляд ее прожигал аккуратное лицо Мары. Это был совершенно иной человек, нежели месяц назад глядевший в реку там, за березами. На груди уже не было видно деревянного креста — и эта мелочь говорила больше, чем могли сказать любые слова о жуткой ночи. — Знаешь, — наконец, уверенно начала Лиза, — если бы не матушкины сказки, я бы долго еще ничего не понимала. Много странностей было в тебе, только я никак не могла взять в толк, а напрямую тебя черт с два спросишь. Теперь все иначе и спрошу прямо — какое дело тебе до меня, полуденница? Мара чуть улыбнулась — так, лишь кончики губ дрогнули. — Поначалу никакого не было. Просто любопытство, как и у тебя ко мне, разве не так? — Так, — кивнула Лиза, — верно говоришь. Многим ты меня восхищала и за многое сказать спасибо хочу тебе, только и сердилась на тебя так часто, что не знаю — чего же вышло больше? Но благодарю за каждый твой дерзкий смешок и издевку, которые вынуждали меня больше думать и рассуждать, из-за которых мой мир уже совсем не тот, что прежде… Не встреть я тогда тебя в поле, так и осталась бы со своей нечаянно выбранной свободой один на один, не зная, что с ней делать. — Теперь знаешь? — негромко спросила Мара. — Знаю, — твердо ответила Лиза. Она протянула ей крохотную бутоньерку, зажатую в двух пальцах — и Мара, изогнув бровь, явно узнала подаренные цветы. Сильно засохшие и перевязанные с тонкой еловой веточкой, они означали весьма однозначный ответ. — Это к твоему непростому вопросу, — объяснила Лиза, опуская бутоньерку на протянутую ладонь, — и о моих непростых решениях. — Значит, отказ, — Мара покивала головой, словно не могло быть иначе, — и надежда на перемены… Правильно, Лиза, не обрекай себя на судьбу матери своей с ее несбывшейся мечтой. Полуденнице не дано покинуть поля, на которое солнце уронит ее, а человеку куда угодно дороги открыты, так не запирай себя в четырех стенах. И, к слову, сняла, выходит, крест свой, безбожница? — Нет больше надо мной чужой власти, — помедлив, вздохнула Лиза, — ни Бога, ни Сатаны, ни господ — даром, что бедной меня прозвали. Глупости это все и никто, кроме меня, не решает, что я буду делать и что чувствовать. — Этим ты и понравилась мне. Я впервые вижу, чтобы смертный так смог перемениться, отринуть все прошлое и взять жизнь в свои руки. Удивительный ты человек, Лиза, видимо, уже не забыть мне тебя — так пусть везде тебе удачливо светит солнце. Лиза чуть вскинула голову, пряча все волнение, что охватило ее. Солнечные лучи слепили глаза и оттого они слезились — странно только, что заслезились глаза и у Мары, для которой солнечный свет должен быть нипочем. — Спасибо, — махнула рукой Лиза и, развернувшись, побрела прочь от поля и леса, намереваясь лишь ненадолго заглянуть в город. Оборачиваться и смотреть туда, где исчезал силуэт в белом, измаранном травой, платье, ей не хотелось.***
То был особливо погожий день. Немного подернутое облачной поволокой небо, прохладный ветер и поблескивающие после дождя кущи городского сада. Между аллеями витал запах влажной земли и напоенных цветов, которых тут распустилось великое множество. Только Эраст казался себе лишним в уютном густом саду, где с зонтами прогуливались юные пары. Он много о чем думал и чем больше думал, тем хуже ему становилось. Он не сыскал счастья в браке и даже поправив денежные дела свои, не смог ничего придумать интересного для жизни. Не открыл предприятия, не стал военным, не писал стихов, не ходил на службу и оттого жизнь его стала бедна на эмоции. Удовольствия от выходов в свет он лишился, потеряв самое дорогое и светлое, что когда-либо имел. Он пытался забыть о Лизе, коротким солнечным лучом явившейся в его быт, но после встречи у фонтана попытки сделались тщетны. Он вновь и вновь вспоминал её прощающую улыбку и оттого становился омерзителен сам себе. Он ведь любил её, любил раньше и чувствовал нечто доброе к ней сейчас, пускай на время его чувства остыли после их первого соития… Да если даже он разлюбил её вовсе, думал теперь Эраст, для чего он поступил столь жестоко? Отчего не признался сразу, отпустив её с чистым сердцем, зачем было столько лжи? Зачем женился и лишь после помолвки сказал Лизе? Раз уж он решил изломать свою жизнь, обрек себя на терзания в объятиях старой вдовы… То в чем была вина его милой любезной Лизы? Почему, обманом уйдя на фронт и остыв в чувствах, он вдруг сделался редким негодяем и каждым решением, каждым действием своим делал все хуже и хуже? Он подумывал о всяком, особенно стоя над главным городским прудом. Ему хотелось как можно скорее избавиться от осуждения, которым он сам себя щедро вскармливал. Так, не зная ничего, Эраст уже прошёл половину того пути, что первее него прошла Лиза. И теперь, бесцельно бродя между зелёных аллей, он словно искал знака судьбы, хоть малейшего намёка, что жизнь не кончена в жалкие двадцать лет. Он хотел бы вернуться назад и исправить все, а не мог решиться подойти тогда к Лизе, догнать её и просить прощения. Не смог озвучить вслух своих прегрешений перед ней, струсил снова и остался сидеть у фонтана. Мог бы выскочить на лошадь и скакать в деревню, лишь бы объясниться и дать Лизе знать, что он отнюдь не гордится собой и горько раскаивается в причиненной боли. Только лошади оставались в их богатой конюшне и Эраст оставался в Москве, не решаясь в воскресный день сходить на рынок. Блуждая и заходя все дальше, он вдруг замер почти у самого конца последней аллеи. Впереди, где смыкалась стена из кустов камелии, на скамейке сидела Лиза. Она не смотрела в его сторону, чуть опустив взгляд вниз и разглядывая кружившую над клумбой стрекозу. Эраст отошел, скрывшись за колонной беседки и продолжал наблюдать, вновь и вновь проклиная себя за слабость. Вот же, говорил он себе, подойти и заговорить — всего ничего… Только ноги сделались ватными он не мог двинуться с места. Эраст любовался тем, как Лиза легко покачивала ногой и выглядела совершенно расслабленною. Он угадал, что Лиза отправляется в дальнее странствие и в том не было никакой мистики. Отсюда отлично можно было видеть плотно набитый походный мешок у её ног и особо внимание привлекла чёрная траурная косынка на шее. Эрасту не составило труда понять, что Лизина мать скончалась и оттого ему было ещё омерзительнее от себя. Лизе суждено, видимо, было, потерять обоих родителей с малой разницей во времени и он, словно нарочно, добавил ей горя своим проступком. Лиза не сидела на скамье долго, она спустя полминуты поднялась и развернулась к выходу из сада, после чего — в том Эраст был как никогда уверен — ему уже более не придется встретиться с ней вновь. Совсем пав духом и отчаянно желая хоть немного забыться, отвлечься от собственных неудач, он побрел к опустевшей скамье. Сел, чуть поморщился от крепкого аромата камелий. Тут внимание его привлекла записка на пожелтевшем, словно вырванном из старой книги, обрывке листа. Он взял его в руки и хмыкнул задумчиво — страница молитвослова, небрежно оборванная. А на пустовавшем месте, где кончалась молитва и оставалась свободная строка, были отчетливо выведены — высечены — слова:"Выбор всегда останется за тобою"
Радость моя, подставь ладонь, Можешь другой оттолкнуть меня. Радость моя, вот тебе огонь, Я тебя возлюбил более огня