Старухин дом

Аглая жила высоко в горах, куда мало кто добирался. Её дом стоял у буйной реки, недалеко от скользких массивных камней, которые десятилетиями омывала чистая снежная вода. По слухам, из окна того домишки было видать склоны, весной покрывающиеся розовыми, фиолетовыми и синими цветами. Неподалёку был густой вечнозелёный лес, растянувшийся почти на всю долину, которого боялись не только дети, но и взрослые. Одна Аглая смело бродила по нему и всегда возвращалась, за что её прозвали ведьмой. Потому старуха и жила в отдалении. Её считали злобной, но вообще она была очень даже милой и тихой бабкой. Со странностями, присущими её великому возрасту. Ведьмой кликали её не только из-за человеческой смелости, но и потому, что по молодости Аглая была чересчур красива – так красива, что все мужики в деревне мечтали на ней жениться, бросали своих жён и пытались добиться руки дочери мельника; родная сестра Аглаи, как говорила мне моя мать, ночью пыталась сжечь любимицу мужчин, но та не загорелась. Много о ней ходило слухов раньше, не мало ходит и сейчас. Мне Аглая ничего плохого никогда не делала, сколько бы раз я её не встречал. Уж казалась бы, та, которую (всё по тем же слухам) продали Сатане ещё в младенчестве, наверное, должна есть маленьких детей, пытаться их своровать для своих жертвоприношений или чего ещё, – мне так описывали нашу Аглаю, – но меня она выводила из леса, помогала собрать овец в стадо, даже подарила мне щенка своей пастушьей собаки, Дорки. Я назвал его Трифом, но, как потом оказалось, Триф оказался Трифой. Первый раз с Аглаей я увиделся на рынке лет семь назад – она опиралась на свой костылёк и беседовала с какой-то старушкой, чуть моложе себя. Они стояли около прилавка с мясом и, видимо, обсуждали скудность мяса в этом году – скот от голода сильно исхудал, мясо было сухим и невкусным. Меня мать послала купить у Лаэрта, нашего мясника, немного свинины (тогда мы свиней не держали, ещё не могли себе позволить). Почему её звали ведьмой я тогда и не понял – вроде обыкновенная бабулька, весёлая такая, добрая. Она купила говядины и тут же попросила Лаэрта отрезать небольшой кусочек для Дорки, которая бегала у её ног и жалобно скулила. Я был не то чтобы удивлён, но впервые видел, чтобы дорогую в нашей стороне говядину отдавали собаке. Даже такой маленький кусочек. Наш Барон ел только мокрый хлеб, остатки с нашего стала, и сестра иногда относила ему куриный или кроличий жир, обрезки и прочие отходы, которая не ела сама. От матери ей за это влетало по первое число, но Варвара не слушала. Второй раз с Аглаей я встретился уже в лесу, когда собирал грибы. Исторически так сложилось, что в местности я ориентируюсь плохо, так и заблудился, а тут на встречу эта старушенция и её Дорка. Аглая успокоила меня (в двенадцать лет я был чересчур пугливым и слезливым), дала свой платок, напоила ягодным соком, помогла собрать побольше грибов и даже показала место, где очень много опят, но просила никому не говорить. После она вывела меня и посоветовала впредь брать с собой нити и повязывать каждые полтора или два метра, чтобы я мог вернуться, и после отвязывать. Я взял это на вооружение. Способ правда полезный: если сообщить родне о таком плане, то тебя могут найти, в случае чего, да и сам не заблудиться больше. С этого раза мы с Аглаей подружились. Она рассказывала мне истории из своей жизни, а я внимательно слушал и иногда проговаривал про себя, потому что жизнь у старухи была очень весёлая – мне хотелось побольше запомнить и побольше узнать. Моей любимой историей было то, как Аглая в пятнадцать лет научилась дурить игроков в карты на улице и едва ли не оставила их в одних трусах. Ещё мне очень нравилась одна история, но мне было стыдно просить её часто рассказывать. Думал, вдруг Аглая подумает, что я сентиментальный? То была история о том, как Аглая полюбила сына кузнеца. Я уже говорил, что мужским вниманием она никогда не была обделена, но больше всего на свете Аглая любила только одного юношу – Теодора. Теодор приходился моему прадеду родным родным братом. Аглая говорила, что у них была «любовь, способная разровнять все горы и высушить любые океаны». Голос старухи всегда звучал тоскливо, когда она говорила о Теодоре, а почему – я понял лишь недавно.