"Молодые люди сейчас чертовски умны. Мы видим будущее, которое хотим изменить к лучшему, стать частью чего-то прекрасного. Но молодых все еще сдерживает взрослое поколение, которое не понимает нас, не готово к новым пространствам. Я здесь, чтобы исправить это".
— Т…ас Ри… Беспокойные возгласы слышатся мутно, сквозь толщь воды. Сознание плывёт по этим волнам, маленький одинокий плод. Снесёт ли его очередной волной? В глубине слышится детское хихиканье и шёпот. Волны приносят отголоски фраз, ярких вспышек воспоминаний. —То…ас Р…д! По телу пробегает заряд электричества от протяжного касания. Плечо словно обжигает, плоть должна бы уже сгореть. Где-то снаружи люди, или нет? Где-то вдали воют русские стишки из прошлого, школьные песенки. Потусторонний голос народов гулко грохочет частушки, отрывки из произведений Некрасова. На лицо против воли наползает эта горькая усмешка. Смогу ли я погрузиться в воду? Что произойдёт, и произойдёт ли? Поглотит ли меня глубина или примет как родная мать. Может я просто бегу за несуществующим прошлым? Просто не могу принять реальные факты? — Томас Рид! Меня выдергивают из сладкого забвения. Тело вновь подвижно, сознание в норме. Я поднимаю взгляд на Миссис Торрес. Её рука покоится на моём плече. Мутно-карие глаза напротив лишь беспокойно молчат. Дети в классе шепчутся, хихикают, стреляют глазками. — Извините, я не выспался. Постараюсь впредь слушать внимательнее. Излишне говорить, что Томас Рид—не мое гребаное имя? Это имя какого-то американского мальчика, ныне живущего близь Нью-Йорка. У мальчика две очаровательные сестрички, любимая собака и мама с папой, которых он очень любит. У мальчика выгравированы на занятости причудливые английские буквы. Резким, рваным подчерком написано «Доминик». В детстве мама посмеивалась и говорила ,что его родственная душа явно была хулиганкой . Это не моя жизнь. И наверное такой она останется до самого конца. Я просто проснулся однажды в теле этого мальчика, ему тогда было двенадцать, мне было семнадцать. Сейчас мальчику пятнадцать, а я до сих пор не верю в происходящее до конца. Том сильно изменился, родители считают, что во всем виноват переходный возраст. Но единственный, кто знает правду, это я. Многие подумают будто мне выпала золотая монетка. Шанс начать всё заново. Нью-Йорк—это же перспективы и возможности, это же америка! В разрез этому стояла скорбь, страх и одиночество. И может быть когда-то, очень давно я об этом мечтал. Но сейчас, спустя много лет я понимаю всю трагичность ситуации. В один миг я потерял всю семью, друзей, родину. Растерял все ориентиры на будующее, и остался совсем один. Иногда я езжу на Брайтон-Бич, чтобы просто поговорить на родном языке Американская мечта казалась устрашающе приторной. Я житель провинции, бушующие заморозки, гололёд, полуразваленные муниципальные дома под снос, панельки—это всё моё, родное. По началу, я как и всё адекватные люди на моём месте, считал всё происходящее больной фантазией умирающего мозга, я был уверен что нахожусь в коме и вот-вот проснусь. Я ходил словно в густом тумане, мозг залипал. «Доминик» — как оказалось имя моего соулмейта. Эдакой родственной души, идеального партнёра. Вся эта чушь казалась мне антинаучной и нелогичной, что-то наравне с панацеей. Силы Вселенной с рождения подбирают идеального партнёра, но как? Ведь все наши взгляды, предпочтения и вкусы формируются по мере взросления и меняются неоднократно. А если мой соулмэйт умер, а если он ребёнок или старик. А если он живёт за сотни миль от меня, даже не зная языка на котором я говорю? Все вокруг словно и не хотели об этом задуматься, на все мои вопросы отвечали «со временем ты поймёшь» или «просто прими как факт». Порой это вводило меня в изумление, как могут люди быть столь слепы? Я не нашёл ни единой статьи на эту тему, никакого опубликованного добротного исследования. Я не мог просто радоваться жизни, принять «факт» и ждать момента встречи. Навязчивая идея собственного вечного одиночества, заложенная из прошлой жизни, меня вполне устраивала. Я сходил с ума, зарываясь глубже в одеяло, дрожа и задыхаясь. Я снова погрузился в давно забытое состояние, о котором со страхом вспоминал лишь глубокими ночами. Я почти перестал есть, всё вокруг казалось фальшивым. Подолгу смотрел в зеркало и пытался запомнить чужое лицо, и каждый раз оно будто менялось. Сознание заполнили противоречивые мрачные мысли. С родителями я почти не общался, сестрички не обращали на меня какое либо внимание. Каждый раз кривили лица при упоминании братишки.***
В то время на Брайтон-Бич у меня завязались знакомства. Парочка русских пацанов, долговязый Кирилл с вечной буйной черной копной. Он был из семьи эмигрантов, приехавших в Америку совсем недавно, суровые советские люди очень скептически относились к стране, они были из тех, кто, переехав, все равно навсегда останутся русскими. Поэтому Кирилл говорил с совершенно диким акцентом, с ярко выраженными р-р-рычащими нотами, говоря иногда непоследовательно, смешивая два, а то и три языка. Второго парня звали Антон, рыжеволосый с короткой стрижкой и совершенно сумасшедшим взглядом. Он был сыном местного мафиози, хотя единственной преступной деятельностью, которой он занимался, была подделка чеков и выбивание долгов. Брайтонцы обходят его десятой дорогой. А вот Антоха считает его полным мудаком не видевшем ничего дальше своего носа и толстого кошелька, впрочем, во мнении мы сходимся. Однажды гавнюк выгнал его из дома за безобидный пирсинг в крыле носа. То что он его избил я узнал позже, случайно заметив гематомы на рёбрах. Нет, Антон почти всегда был в синяках, шрам на щеке вообще стал его визитной карточкой. Дикий у него не только взгляд но и нрав. Не терпел он местных «бро» с бескостными языками. —Эй, я же вижу что что-то не так. Мы стояли облокотившись о кирпичную стену какого-то магазина. На улице был вечер, я крутил в руках банку недавно купленной колы. Серые глаза недоверчиво смотрели на меня. Антон затянулся, густой дым растворился в вечерней темноте. — Что ты имеешь в виду? Слегка хриплый и нехарактерно спокойный бас прозвучал в тишине. Антон присел на корточки, я кинул ему банку, мозолистые пальцы ловко поймали напиток. Вскоре прозвучал характерный «пшик». — В последнее время ты ходишь какой то убитый. Тихий, что нетипично для тебя. Ты спишь вообще? Я присел рядом. Парень провёл рукой по короткому ёжику. Потушил истлевший бычок о стену и нерешительно начал. — Я просто устал, каждый чёртов раз отец ищет повод. Повод доебаться да меня. Недавно его лишили прав, и он решил сорваться на мне. Мудак спорил с кем-то по телефону когда я вернулся домой. Он лишь увидел кольцо и всё. Бум. Я только помню как он схватил меня за голову и ударил о стену. Ну я тоже ему пару хорошенько раз вмазал, ты не подумай. А он всё бил и бил, обзывал педиком, орал что ему такой сын не нужен и чтобы я проваливал и не возвращался. Его глаза покраснели а голос становился рваным. — Ну, я и ушёл. Шатался по району ночью часа три. Наткнулся на дом Кирюхи, и позвонил ему. Тот разрешил перекантоваться у него некоторое время. Я даже не знаю что делать дальше. Остаться у Кирюхи не смогу, совесть не позволит. Возвратиться тоже не могу. — Послушай… Скоро тебе стукнет восемнадцать, а пока ты можешь устроиться где-то на полставки. На первое время мы скинемся, ты снимешь квартиру, пускай и студию. Ну как? Похлопав парня по плечу, я безмолвно показал что я здесь и я помогу. Серые глаза наполнились надеждой. Осипшим голосом он пробормотал «спасибо».***
— Ты не понимаешь?! Ты их брат, старший брат! Ты должен быть защитником, уж тем более не должен оговаривать их. Как так можно?! Мы уже проходили через это, ты всё время лжёшь. Подумай над своим поведением в своей комнате. Думаю арест на пару недель тебе в этом поможет. На лице отца Тома застыла гримаса разочарования, сильные мускулистые руки сложены на груди. Закрытая поза показывала желание отгородиться. Сквозь щель приоткрытой двери позади мужчины проглядывались лисьи глазки. Сестрички стояли за дверью и корчили мне рожицы. По губам, непрерывно что-то шептавшим, отчетливо можно было прочитать «Неудачник». Стоило пальчикам указать на меня и прокричать «Лжец!», отец тут-же поверил любимым дочерям. Всё началось когда я только попал сюда. Мне было страшно, я всё время озирался, дергался и ни с кем не разговаривал. Не прошло и недели — дети считали меня фриком. Подножки в столовой, испачканные вещи, исписанный ругательствами шкафчик. «Чертов отброс» читалось во взгляде близняшек. Очаровашки решили не идти против общественного мнения, спустя время с удовольствием посмеивались с остальными. Влились в большую компанию детей, те разбрасывали мои вещи. А через два года били меня за школой. И я терпел по началу, мол дети, что с них взять. Но я не железный. Детишки выросшие типичным цветочком у богатых родителей не могли ответить моему опыту в драках. В прошлом я дрался неплохо, выбивая из рук местного сидевшего сверкнувшее перо. Приучился носить в кармане куртки тяжёленький отцовский кастет. Не знаю что заставляло их каждый раз повторять свою ошибку. Однажды даже притащили какого-то громилу с простреленным ухом. Ну и через двадцать минут услышали сирены. Громила разыскивался за распространение, продажу и хранение. У громилы с собой была пушка. В тот день я впервые обратился к отцу Тома, это была уже моя ошибка. Сказать, что он мне не поверил, это ничего не сказать. Вспоминая давние времена я лишь горько усмехнулся. Я поднимался в свою комнату, и с каждым шагом понимал что эта семья никогда не сможет стать моей. Я тихо закрыл дверь и щелкнул замком. В полумраке нащупал на стуле куртку, достал из заначки деньги и схватил прислоненную к стене гитару. На улице было темно, солнце давно село, и прохладный ветерок развевал отросшие волосы. Сидя на остановке и ожидая автобус, я все думал «кто же такая эта Доминик».